— Уедешь, Ванечка, уедешь, — похлопывала его по руке Галка. — А сейчас иди спать, утро вечера мудренее.
— Эх ты, царевна-лягушка… — невесело засмеялся Соломин.
6В передвижении современного человека по планете есть что-то небрежно щегольское. То он, положив локоток на опущенное боковое стекло, мчится с ветерком на автомашине, то, откинувшись удобно на спинку кресла, летит в самолете и, позавтракав в Москве, думает о том, чем будет обедать в Новосибирске, а ужинать в Хабаровске, то сладко спит на ломких от крахмала простынях, убаюканный мягким ходом вагона.
Взять хотя бы тот электропоезд, на котором он, Соломин, ездил в Москву. Попадая в его вагон, какой-нибудь не слишком бывалый пассажир, не избалованный доселе порядком на вокзалах и комфортом в поездах, для первого раза, должно быть, слегка обалдевает от неожиданности, конфузится своего перехваченного наперевес мешка или распертой до формы шара авоськи и поскорей запихивает это имущество под кресло. В другой раз он обязательно берет с собой, может быть, не слишком щегольской, но все же чемодан. Подкинет его эдак небрежненько на полку, сядет, нарочно попружиня, в мягкое кресло и развернет журнальчик с картинками. И уж не преет в пыльном плаще, а вешает его на крючок, потому что на сей раз не дал маху — не надел в дорогу одежонку поплоше, а достал из нафталина праздничный пиджак с плечами и повязал на шею крепдешиновый галстук с малиново-зеленой полосой. Точь-в-точь как вон тот парень на соседней скамейке. Эй, приятель, у какого павлина ты одолжил перо?
Такими мыслями развлекал себя Соломин в ожидании поезда, сидя на скамейке в чахлом привокзальном садике. Было раннее утро — у киоска пенсионеры дожидались московских газет, в клумбах еще поблескивала роса, и воздух пахнул молодым огурцом.
В этих мыслях и этом своем настроении Соломин ощущал какую-то браваду, позерство перед самим собой, но они действительно отвлекали его от того, о чем следовало бы подумать и о чем думать он уже устал. Валяясь на тюфячке в бабкином саду, он обдумал и перестрадал множество вариантов своего будущего. То решал он спиться, обосячиться и жить в городе вечным укором Александре, то видел себя бакенщиком, живущим в избушке на берегу реки, — костер, философический бег воды, мысли над неподвижными поплавками, не стоящие, по чистой совести, и гроша ломаного, но такие возвышенные, такие очаровательно грустные мысли праздного русского человека о жизни, о смерти, о времени, о вселенной; то воображал себя прославленным человеком, который вопреки всем бедам и всем назло не сломался, живет, здравствует и вот улыбается миру со всех газетных страниц… Кому назло? Где та избушка?.. Наконец он рассердился на себя за эти мальчишеские фантазии и решил просто поездить, посмотреть, пока не остановит его где-нибудь работа и кров по душе.
«Вэнниманниэ, на перэвыю пэлэтфэрэму пэрэбэваэт поэзд…» — занудил вокзальный радиорепродуктор.
Соломин встал и, помахивая своим невеликим чемоданчиком, вышел на перрон. И когда поезд снова тронулся и Соломин уже сидел в мягком, обтянутом кожей кресле, он заметил, что мужчины, занимавшие места напротив, вдруг как-то напряженно вытянули шеи и следят взглядами за тем, что, очевидно, надвигается на них из глубины вагона. Соломин оглянулся. По проходу между креслами, покачивая колоколом платья, с чемоданом в одной руке и плащиком через другую шла Галка.
— А, вот где ты, — деловито и буднично сказала она, увидев Соломина.
В этом комфортабельном, на эластичном ходу вагоне было до безобразия тихо, и Соломин ничего не ответил ей. Они молча смотрели в окно, пока пассажиры не погрузились в свои дорожные дела — кто в сон, кто в еду, кто в чтение, кто в беседу, и тогда чуть внятно Галка сказала:
— Я просто буду жить там, где ты… И все. А потом будет видно. Ведь могу я жить, где мне хочется?!
И так как он опять ничего не сказал, она через некоторое время пожаловалась:
— Поесть не успела. У тебя ничего нет?
— Посмотри в чемодане. Кажется, бабка что-то сунула туда, — ответил на этот раз Соломин.
Вагон плавно заносило на стрелках. Кружились за окном поля, сверкали реки, мелькали будки, станции, и смотрел на все это Иван Соломин — человек свободный.
