– Да, – ответила Наталка. – Сколько можно, давайте.
– Без подписей председателевых не дам. Есть она?
– Все есть, – ответила Наталка. – Давайте пять фляг обрата, хорошо?
– Не хорошо, но возьмите.
Федор забросил фляги в кузов. Он так легко, одной рукою ставил фляги в кузов, что женщине показалось, будто фляги пустые, и она у одной открыла крышку и заглянула. Фляги были полные.
– Все, – ответила, засмеявшись, женщина. – Наталья Ивановна, ой! У вас шофер. Где достали?
– Нигде, он не кой!
– Ой, правда, одолжите на чуть.
Федор засмущался, сел в кабину, но ему хотелось сказать что-то остроумное, веселое, и он сказал:
– А между прочим, людей сейчас не одалживают. У нас крепостного права нет.
– Ой, что вы говорите! – засмеялась женщина. – Это смотря как, на чуть можно, – продолжала она, показывая ровные, белые зубы.
Поехали к курятнику той же дорогой.
– На чем мы остановились? – спросила Наталка. – Ах, забыла. Так вот, рассказала ему как есть все. Что он ответил?
– Что? – спросил Федор.
– Как думаете – что?
– Не знаю.
– Во-первых, он на меня накричал. Во-вторых, обозвал меня самой глупой дурой, каких только свет видывал. В-третьих, я не выдержала, когда он особенно громко кричал, представляете, на все правление. С ума сойти можно. Я не стерпела – и трах ему пощечину… Как в водевиле!
– Ты? – удивился Федор. – Вы? Пощечину?
– Он, между прочим, остолбенел, глядит на меня совершенно страшенными глазами. У него не поймешь, то ли голубые, то ли серые глаза, средние, в общем. Ну, думаю, как трахнет меня сейчас, убьет же. Душа у меня оцепенела. Ах дура, ха-ха, ох дура! Прошел у него этот шок, он говорит: «Вот я тебя за это люблю. Молодец, цаца, другая бы в плач, а ты наотмашь – трах, и все! Молодец, цаца». Понимаете, у меня вышло как? Как у него? С маху. И это ему понравилось. А я случайно ударила. Я больше люблю бухгалтера, основательный человек. Это человек долга. Узкого, прямого, твердолобого, но долга. Он знает, что делает. Он не фантазер, как председатель. С ним не страшно. Он и умрет спокойно, деловито, уверенный, что так нужно. Такие люди мне больше по душе.
Она замолчала на минуту, глядя на пыль, поднявшуюся по дороге, на дома, на сады, потом глубоко вздохнула, передернула худенькими плечиками, стряхивая осевшую на кофточке пыль, и продолжала:
– У нас пыли много. Я сама жила в деревне Багданчики. Там тоже пыль. Летом из деревни многие отправляют детей к родственникам в Орел, потому что пыль кругом. Техники много. В таком маленьком колхозе, как наш, девятнадцать автомашин, а тракторов двадцать девять. Кошмар! А что вы молчите? – спросила у Федора.
– Конечно, не молчу.
– А что делаете?
– Думаю, – ответил Федор, – думаю, что вы сказали. Серьезно. Я этого всего не заметил.
Подъехали к птицеферме. Федор сел под ветлой и уставился на зоотехника. Она бегала, разносила что-то в сите. Воздух струился, будто плавился. Куры бродили среди берез, ветел, среди обвалившихся стен старой дворянской усадьбы.
– Здесь раньше находился конный завод, – сказала она, поводя рукой вокруг. – Лошадей экспортировали только в Англию. Шестьсот лошадей было у помещика. Сбежал он, то ли посадили его.
Подошел председатель.
– Ознакомились? – спросил он весело. – Замечательно. Нашел в лесу куриное яйцо. Выпил.
– Да, – сказала Наталка, – отлично. Сырые яйца пить нельзя. Тем более колхозные. У вас дома кур хоть отбавляй.
– Я не пью, а тут не сдержался. Наталка, сдавать сколько штук яиц по плану?
– Сто двадцать тысяч штук!
– А сдали, Наталка, сколько?
– Восемнадцать тысяч. Можем сдать еще максимально сорок тысяч штук. Максимально!
– Ох-ох, – встал председатель. – Нога разболелась у меня.
Федор с председателем поехали на пасеку. Миновали скошенные луга, остановились на кукурузном поле. Председатель, не выходя из кабины, посмотрел на работающих женщин и хлопнул дверцей. Женщины перестали полоть и уставились на машину.
– Кто-й там? – крикнула одна из них. – Какой там начальник – дилектор! Идить чаевничать кукурузой!
– Вы что, бабы? – высунулся из машины председатель. – Чего орете? По мужикам соскучились?
Подошла невысокая, кряжистая женщина, с узкими голубыми глазами, в красном платке. Она ловко отбросила тяпку, сняла платок.
– А если так, – засмеялась она. – Мы разве ж не люди? Бабоньки, чего мы на него глядим? Чего? Хватай Митрича – и под солнце!
Женщины бросили полоть, подошли к машине. Председатель стал на подножку и многозначительно кашлянул.
– Почему такое, кричать? – спросил он. – Работаете хорошо! За это всенародное спасибо скажем. Но надо, бабоньки, работать еще лучше. Так говорю? Так. Работа – такое дело, которое нужно. Работа – фундамент всего.
– А мы не так работаем? – спросила женщина в красном платке. – Мы на тебя, Митрич, много удивлены.
Председатель смутился, потрогал свою больную ногу и опять сказал:
– Мы тоже удивлены, как вы работаете в жары хорошо, но можно еще лучше.
– А как, может, покажешь? – хихикнула старушка, маленькая, худенькая, в синем пиджачке и в шерстяном платке, хотя жара стояла невыносимая и со всех градом катил пот. Старушка сказала и спряталась за спину высокой женщины.
– Я, бабоньки, показал бы, да спина у меня радикулитит, а нога у меня треснутая.
– Ну, а еще чего? – спросила женщина в красном платке. – Мы чего, мы не работаем? Чего ты на нас сегодня в ударе? Начальство заело, аль жена взбучку дала? Чего ты об нас так убеспокоился?
– А вы так, – спрыгнул председатель с подножки и взял тяпку, поплевал на руки, оглядел всех и начал полоть. Вначале припадал на больную ногу и полол медленно, а потом втянулся в работу, тяпка замелькала-замелькала, вокруг председателя вздулось облачко пыли, и он быстро двинулся вперед, оставляя после себя взрыхленные ряды земли. Женщины медленно шли следом; Федор соскочил на землю и тоже наблюдал за работой председателя, и ему казалось, что он начинает понимать, почему председателя все уважали. Тот работал яростно, стремительно, только всверкивала под солнцем тяпка. За полчаса дошел до края поля и назад. Он тяжело дышал, с него градом катил пот.
– Давай на пасеку, Федор. Устал. Ты видал, как я работал? Попробуй ты так? Не сможешь. Я долго тренировался, чтобы не ударить лицом в грязь. Я на прополке любой бабе не уступлю. Иначе нельзя – осмеют. Это же бабы. Если бы не нога, я бы еще быстрее шел. Завтра посмотришь, как будут говорить. Митрич, мол, председатель – и умеет, а ты – это они на своих мужей будут кричать. Вот я и тренировался. Давно шофер? – спросил он спустя полчаса, когда устал смотреть на раскаленный воздух.
– Конечно. Пятый год пошел. Дав-но-о.
– Нравится? Дюже нравится али так?
– Не работал, если б так.
– Вот скажи, Федор, только честно. Честно скажи. Скажешь?
Федор внимательно посмотрел на председателя, решая, к хорошему тот это сказал или к плохому. Председатель замолчал, достал из кармана блокнот и попытался что-то записать, но машину сильно трясло, и он положил блокнот обратно.
– Как тебе зоотехник пришлась? – спросил председатель. – На вид вроде такая цаца, тихонькая, а внутри – огонь! Она тебе говорила что-нибудь? Ну так, чего-нибудь такое, об чем-нибудь дюже интересном или еще как? Рассказывала, как она, соплячка, меня трахнула?
– Ну.
– Вот же сука! Трахнула так! Да на людях!
Федор резко затормозил машину, выскочил из кабины, открыл дверцу.
– Вылазь, – сказал он глухо председателю. – Вылазь. Неча.
– Не здесь, Федор, давай на пасеку. Я скажу тебе когда, – не понял его председатель.
– Вылазь давай, я с вами не поеду. Ехай пехом, потом поднимай шмон, мне все равно. Вылазь!
– Ты чего? – удивился председатель, становясь на подножку, моргая и решительно ничего не понимая.
– Не имеешь права, пред, оскорблять девчонку.
– Чего-то не понимаю. Говори до конца.
– Наталку.
– Ага, вот что! Я оскорбил? Когда такое было, говори, никогда я ее не оскорблял.
– А сейчас ты как ее назвал?
– Может, слово какое сорвалось нехорошее, но я ее не оскорблял. И такое не говори. Я за нее сам кого хочешь выпорю, надаю так, что с двух метров родственников не узнаешь! Чепуха какая! Изничтожу напрочь того!
– Ты ведь сказал, пред!
– Ничего я не говорил. Врешь ты! Скажи, какое слово?
Федор сказал.
– Я! – вскрикнул председатель. – Врешь, такой-сякой! Ты сам сказал это. Как ты посмел о ней так подумать? Бандит! Прохвост с большой дороги. Я тебе покажу!
Председатель удивительно ловко схватил Федора за ворот рубахи.
– Это ты о ней такое сказал? Я о тебе, Федор, по-другому думал, а ты вот как? Я тебя знать не хочу, я тебя видеть не желаю. Прочь с дороги!
Председатель спрыгнул с подножки и, сильно хромая, пошел по обочине. Федор растерялся. Через минуту ему показалось, что действительно ослышался и возвел напраслину на человека. Посомневавшись, ругнул себя на чем свет стоит, поехал вслед за председателем.
