– Я не хочу умирать! Не хочу! У меня молодая жена. У меня был виноградник в Египте.
Тонкий рабий жалобно звенящий голос. Пауза. Затем короткая жестокая давка. Удар мечом по голове. Глухие проклятья, стоны и – тишина. Опять ровный мерный топот и хруст ночного влажного песка.
Бледный рассвет еле приподнял крышку необъятного темного ящика ночной пустыни. Редкие облачка, как не выспавшиеся барашки, сонно слонялись по небу. Потухали звезды. Хмуро уходил на запад мрак.
И вдруг в полоске рассвета зачернели люди. Множество людей на конях, с копьями, мечами и остроконечными головными уборами.
– Войска Амалика! Амалик! Амалик идет!
Поднялось солнце. Красными искрами замерцали копья.
Темная масса дрогнула, закачалась, ринулась вперед.
С криком, свистом и щелканьем бросились враги на евреев.
Зубастые, коричневые, широкоплечие, они криво неслись на конях, точно сросшись с ними, точно не люди, а жестокие, рукастые, колючие, драчливые придатки к животным. Их стрелы метко били в сердце. Камни дробили черепа. Столкнувшись с передовыми отрядами израильтян, они соскакивали с коней и, оглушительно крича, дрались, как взбесившиеся обезьяны, пуская в ход руки, ноги, зубы – все, что могли. От их беспредельной ярости обращались в бегство даже стойкие, мужественные, даже те, кто любил Моисея и лелеял мечту о свободе.
Кровавые пятна запестрели на песке. Крики, стоны, проклятия, скрежет и звон оружия, пыхтящий гул борьбы слились в сплошной сумасшедший шум, и вскоре в тылу, в мирном стане поднялась тревога.
Растрепанные женщины с детьми на руках пронизали воздух новыми криками и стонами. Хватали длинные кувшины и наполняли кипящим маслом. Ремесленники заметались с орудиями ремесел своих – молотками, поясами, пилами. Вихрь ненависти и страха спаял людей и даже животных. Лошади со вздыбленными гривами неслись по пустыне и били врагов копытами, впивались во вражьих коней разъяренными зубами.
Но все же Амалик побеждал. Все ближе и ближе падали люди. Уже вопли убиваемых и уводимых женщин звеняще прокалывали общий глухой смертный гул.
На горе показалась высокая фигура Моисея. Он стоял неподвижно. Смотрел на бегущие, вертящиеся и падающие людские завитушки. Стоял. Смотрел. Потом медленно властно поднял руку. Рука звала, толкала, толкала вперед – на врага.
День прошел. Садилось солнце. Синюю толпу туманов заливал бурый мрак. А рука все еще неподвижно чернела, простертая, железная, зовущая.
Люди сплотились, напряглись, бросились вперед. Разбили врага, отогнали.
…А руку Моисея, почерневшую от последней усталости, поддерживали Аарон и Ор.
…И опять начались будни.
Ели. Пили. Шли.
Останавливались, раскидывали шатры и шептались, шептались выпяченными жадными быстрыми губами.
– Взгляни, какой затылок, что за плечи откормил он себе на народном хлебе!
– Бездельник!
– Пустой мечтатель!
– Как вам нравятся его законы?
– Ничего! Потерпим! Скоро это кончится. Придут египтяне и снова возьмут нас к себе. Вы слышали, вчера мой погонщик говорил с людьми из встречного каравана. Они сообщили, что египтяне уже близко. Теперь народ благоразумен и не будет драться с ними. Я первый сдамся в плен.
– А вы знаете, фараон уже не будет гнать нас на работы, как раньше. Уже издан соответствующий приказ.
Люди приспособились к походной жизни. Шатры раскидывались умело и быстро. Семьи устраивались уютно. Животастые женщины, жиреющие на верблюжьих горбах, во время стоянок нежились на подушках. Вокруг костров резвились загорелые подросшие в пустыне юнцы. Юноши влюблялись в девушек. Часто устраивались пляски. Мужчины в пестрых одеяниях и женщины с золотом в ушах, на руках и на шее торжественно ходили в гости в соседние шатры, садились на ковры и подушки и беседовали:
– Ну, когда это кончится?
– Кто знает? Вероятно, скоро!
– Ведь это не жизнь!
– Да. Мы мученики.
– Помните, как хорошо было в Египте?
– Всего два года тому назад в это время у нас был изюм. Изюм! Подумайте, у нас был изюм!
– А я так тоскую по молодому зеленому луку. Какой чудный лук был в Египте!
– Это ужасно! Мы уже два года не варили варенья.
– Зато Моисей нас кормит законами. В этом блюде недостатка нет…
– Не говорите мне о Моисее. Надоело!
– Скажите, эти сандалии еще египетские? Или вы в пустыне сшили их? Какие красивые сандалии!
Без сна, без пищи, в каменной пыли, один на горе выбивал Моисей растерзанными до крови руками письмена на скрижалях. Звонко стучал молот, птицы испуганно кружились над горой, ветер уносил великую пыль.
– Где Моисей?
– На горе.
– Неправда! Так долго не может он быть на горе!
– Он покинул нас.
– И хорошо сделал! Наконец мы отдохнем!
– Он умер. Он умер. Я знаю.
– Люди видели, как он вознесся на небо. Идите в третий стан. Там есть одна старуха, которая сама это видела. Я сам слышал, как она рассказывала.
– На небо вознесся?
– Да. На небо.
– Ну, это все равно. Лишь бы подальше от нас.
– Тише! Могут услышать шпионы Моисея.
– Маленький человек, обыкновенный и ясный, и в то же время непонятный и неведомый, средний человек, знающий, что ему надо, и цельно выражающий свои желания, и твердо уверенный, что многие, многие хотят того же, вдруг крикнул:
– Идем к Аарону!
И у толпы появилась цель.
– К Аарону! К Аарону! Идем к Аарону!
Увеличиваясь в пути, толпа повалила к Аарону. Обыкновенные люди и в то же время непонятные в стихийном движении своем, взволнованные друг другом, с внезапной целью и внезапной решимостью, крича, изрыгая брань и проклятия, окружили шатер Аарона и страшно потребовали:
– Строй золотого тельца! Строй бога! Не нужен нам ваш господь, которого ни одна собака не видела!
– Строй! Моисея нет больше. Моисей умер!
Бледный черноглазый Хур вскочил на камень и с горьким возмущением крикнул:
– Жестоковыйные! Вы забыли все, что Моисей сделал для вас. Скоты! Глупые овцы! Подлые псы! Кто вас вывел из дома рабства? Гнусные вечные рабы! Прокаженные души, неспособные почувствовать свободу!
Хур был подхвачен множеством рук и тут же растерзан. Через несколько минут мертвый лежал он в песке, а старики добивали замученное тело ремнями и палками, а один остервенело колотил мертвого твердой сандалией по черепу.
Привели Аарона.
– Если не хочешь того же, строй тельца!
– Строй, пока не поздно!
Аарон подумал и сказал:
– Братья! Господь бог наш – господь единый. Я вам советую подождать Моисея. Он не умер! А что касается золотого тельца, то, конечно, это не то, что господь бог, но можно, если вы хотите, построить и тельца. Может быть, через золотого тельца вы придете к господу богу. Может быть, путь постепенный – верный. Принесите золото, и я возведу вам золотого тельца.
Из стана в стан перебросилось живое буйное веселье.
Стоял толстый золотой телец на четырех ногах, и все было так ясно, так понятно.
Вернулась прежняя жизнь, привычная, знакомая. Кончилась суровая тягость непонятной новизны. Милый золотой телец! Как все просто и понятно с ним несложным душам! Старики бились старыми лбами об его неуклюже сколоченные ноги. Женщины в умилении стояли перед ним на коленях и визгливо просили благословения.
Но вскоре и этого стало мало.
Разъяренные люди с мечами в руках носились по шатрам и арестовывали тех, кто не хотел молиться золотому тельцу. Делали обыски, находили золото и кричали:
– Смотрите! Смотрите! У них золото! Они не хотели отдать золото для тельца! Бей их!
Били. Тащили из шатров на песок и проламывали головы. Громили шатры. Гнались за убегавшими.
Но постепенно буйство сменялось весельем. Веселились и, между прочим, били, пока окончательно не увлеклись весельем. Прыгали вокруг золотого тельца, снимали платье, прыгали голые, орали, пели, пили вино. Молодые дурачились, хватали женщин, удалялись с ними под навесы. Старухи выползли из шатров и беззубо хохотали провалившимися ртами. Слава богам! Все кончилось. Стоит золотой телец. Вернулось старое, привычное, понятное.
…Моисей спускался с горы, неся скрижали.
Первый автор шел с первой книгой в руках. Кто поймет, как дрожали эти руки?.. Кто почувствует, как билось сердце Моисея?
Моисей услышал гул.
– Что это такое? – спросил он Иисуса.
– Это гул сражения в стане, – ответил Иисус.
– Нет, это не гул победы и не гул поражения. Гул песен слышу я.
Он приблизился к стану. В угаре криков, хохота, рева, дыма и музыки стоял золотой телец на четырех толстых ногах…
Слезы брызнули из суровых глаз Моисея.
Он поднял скрижали, высоко поднял, бросил на землю и – разбил.
«Люди не доросли до скрижалей!» – горько подумал он.
