не осуждает его. Она говорит, что теперь есть вещи нужнее танцев…
Я постарался вернуть ее к тому, что меня особенно поразило.
— Нет, ты скажи, что это значит: решится здесь, а не на фронте? Что решится?
— Все, — ответила Варя. — Когда белые подойдут к самому городу, в городе начнутся события.
— Какие?
— Она не сказала какие. Она много раз повторяла, что не имеет права рассказать… И на случай этих событий в городе должны оставаться люди. Понимаешь, настоящие люди. И Леву Кравеца оставили, чтобы защищать город, когда начнутся события…
— Это она тебе сказала, что его оставили, чтобы защищать город?
— Нет, так она не говорила. Но это ясно.
Она отвечала мне уверенно, с некоторой даже надменностью, с пренебрежением к моей недогадливости.
Все, что я услышал от нее, очень меня взволновало. Я был покорен ее властным тоном. И все же я продолжал сомневаться. Мне очень не хотелось идти к Леве Кравецу. И когда номера домов, мимо которых мы шагали, перевалили наконец через сотню, я заколебался опять.
— Тут что-то не то, — сказал я.
— Что не то?
— Не тот он человек, чтобы его оставили для такого дела. Он трус. Помнишь, как он побледнел, когда я вскочил на бильярд?
— Он вовсе не побледнел. Ты зол на него, потому что дрался с ним, — сказала она.
Это замечание больно меня задело.
— А из-за кого я подрался? — спросил я. — Из-за тебя. Он поцеловал тебя, и ты ревела.
— Он не смел меня целовать, — повторила она. — Но это касается только меня. Это — дело, только мое.
Мы дошли до дома 123. Мы стояли возле ворот.
— Во дворе. Квартира шестнадцать, — сказала она. — Идем!
— Не пойду…
— Тогда я пойду одна.
Она повернулась ко мне спиной, и каблучки ее застучали под аркой ворот.
Я пошел за нею.
Под каменной аркой было зябко, лето еще не проникло туда. Мы пересекли дворик и стали подыматься по грязной, затхлой лестнице, с трудом разглядывая в полумраке номера на дверях квартир. Варя шла впереди. Она шагала все медленнее, и я почувствовал, что она робеет. Я решил сделать последнюю попытку.
— Вернемся, — сказал я. — Ведь нелепо…
Но она презрительно передернула плечом и заторопилась. Дойдя до квартиры шестнадцать, она торопливо дернула за звонок, чтобы я снова не постарался остановить ее.
Звонок задребезжал. Тишина.
Потом за дверью раздались шаркающие шаги. Звякнул замок, дверь приотворилась, но только чуть-чуть. В щелку на нас глянуло чье-то лицо.
— Вам кого?
— Лева дома? — спросила Варя робко, совсем не так, как она разговаривала со мной.
Тишина. Нас долго разглядывали. Затем лязгнула дверная цепочка, и дверь распахнулась.
На пороге стояла маленькая седеющая женщина и рассматривала нас черными, как у Левы Кравеца, глазами.
— Заходите, — сказала она ласково.
Мы вошли в маленькую кухоньку, очень жаркую, потому что топилась плита и кипел большой медный чайник. В кухоньке было светло, прибрано, кастрюли блестели на полках, на кухонном столе лежала чистая салфетка. Сквозь раскрытую дверь видна была комнатка с высокой аккуратной постелью, с иконой в углу, из-за которой торчали веточки вербы, со светлым зеркалом, отражавшим окно, на котором стояли герани. Женщина, впустившая нас, была такая же чистенькая и уютная, как всё вокруг. От нее сладковато пахло ванилью.
— Вы Левочкины друзья? — спросила она, продолжая разглядывать меня и Варю.
Я не знал, как ответить, потому что вовсе не считал себя Левочкиным другом. Но Варя сказала:
— Да.
— Левочки нет дома, — сказала женщина. — Он будет очень жалеть.
Я испытал огромное облегчение, нетерпеливо толкнул Варю локтем и шепнул:
— Ну, пойдем…
Но Варя сделала вид, что не расслышала.
— Можно его подождать? — спросила она.
— Он вам, верно, сказал, что придет сегодня! — воскликнула женщина обрадованно.
— Нет, он ничего не говорил, — ответила Варя.
— А вы видели его?
— Нет, не видели. Мы так пришли, сами.
— Ну, тогда вы его не дождетесь, — огорчилась женщина. — А я-то уж подумала!.. Он теперь редко ко мне приходит. Раз в три дня, и то только поздно вечером. Придет, крикнет: «Мамаша, есть!» Поест, поспит, а утром и нет его. Он все занят, сейчас такое время… Мне он ничего не докладывает… «Мамаша, не суйтесь, вы ничего не понимаете!» А вы понимаете? — спросила она.
— Понимаю, — ответила Варя многозначительно и важно.
— Пойдем, пойдем, — сказал я, взял Варю за руку и потащил к двери.
— Нет, я вас так не отпущу, — заговорила мать Левы Кравеца. — Вы должны выпить у меня чаю. Как раз чайник вскипел. Нет, нет, садитесь, садитесь. — Она пододвинула табуретки к столу. — Для меня радость, что вы пришли. Я всегда одна, одна…
— Спасибо. Не надо, — сказал я, хотя мне вдруг очень захотелось чаю.
— С пирогом, — сказала женщина. — Вот. Еще осталось.
Она проворно поставила на. Стол тарелку с крупно нарезанным пирогом, в котором были запечены большие куски рыбы.
— Спасибо, — сказала Варя, села за стол, и корочка пирога звонко хрустнула на ее белых зубках.
Я тоже сел. Чашки чая, заваренного на брусничных листьях и потому красного, появились перед нами. Рыба в пироге была восхитительно солона. Мы жевали, а мать Левы Кравеца стояла и рассказывала о каких-то своих поездках в деревню, где она меняла юбки, кофты, наволочки на муку.
— Да, все теперь спуталось, сбилось, все пошло не так, — говорила она горестно. — Дети не чтут родителей… Революция, революция, он теперь все революцией занят… Конечно и в революции правда есть, мы люди небогатые, нам терять нечего… Однако Левушка был в такие хорошие дома вхож и так его там принимали!.. С такими знакомствами, знаете, как он пошел бы в гору!.. И у революции можно стать большим человеком, но все что-то не то… Сомнительно… И жить трудно, — вздыхала она. — Ох, как трудно! А ведь хочется, чтобы он питался. Ему нужно питание…
Она явно любовалась нами. Особенно Варей.
— Ну и коса! — приговаривала она.
И Варя перебрасывала косу с груди на спину.
Я съел два куска пирога. Я выпил третью чашку и вспотел. Мне налили четвертую. Я с наслаждением пил четвертую, понимая, что этим чаем я окончательно уничтожил все значение своей победы над Левой Кравецом там, в бильярдной.
— Можно мне написать ему записку? — спросила Варя.
Левина мать подала листок, чернильницу, и Варя написала:
«Я все поняла. Мне необходимо с вами поговорить. Приходите в библиотеку.
Варвара Барс».
И мы ушли.
На следующий день мы уже орудийной пальбы не слыхали. Над старыми, истоптанными камнями города, над его
