Мария Ильинична Сакулина шла, с работы домой своей обычной, великое множество раз повторенной дорогой. Шла она быстро, наклонив голову, слегка сутулясь, как все люди, привыкшие углубляться в раздумья во время ходьбы. Торопиться ей, собственно, было некуда, но, занятая своими мыслями, она и не замечала, что спешит.
День выдался тяжелый, беспокойный. С утра валил снег вперемежку с дождем и дул злой, порывистый ветер. Мария Ильинична работала на площадке мелких грузов, или, как говорят железнодорожники, мелких отправок. Крытую, но не защищенную с боков платформу захлестывало. Накладные, едва их вынешь, начинали мокнуть. Снежная жижица, что скапливалась по краям платформы, мешала автокарам. Грузчики и шоферы автокаров мерзли, мокли, злились и, не скупясь на крепкие слова, из-за пустяков схватывались с весовщиками.
Ко второй половине дня небо расчистилось, но ветер продолжал гулять по платформе, обдавая холодом и сыростью.
Впрочем, погода особых бед не принесла. Просто трудно пришлось. Так не привыкать же— служба, день на день не похож.
Усталости Мария Ильинична не чувствовала. Вернее, не думала о ней. Тот внутренний жар, тот на, пор, который не ослабевал в ней в течение дня, продолжал и сейчас владеть ею.
Сегодня в конце смены на подъездных путях фаянсового завода намечалась пробная погрузка ванн новым способом, но инженер станции Жарова куда-то пропала еще с середины дня, и опыт пришлось отложить. Мысли об этой погрузке и занимали Сакулину. Воображение рисовало ей открытый вагон и весь процесс погрузки ванн: не по-старому — в громоздкой и дорогой деревянной таре, ящик на ящик, а компактнее, проще — в специальной бумажной упаковке, ванна на ванну. Теперь, когда Мария Ильинична сумела доказать работникам завода, сколько они сэкономят железнодорожных вагонов и сколько сберегут денег на дорогостоящей таре, ее главным образом заботила сохранность груза. Как лучше устанавливать пачки ванн — поперек или вдоль вагона? В какие места полезнее положить прокладки? Какое еще потребуется крепление?.. Правда, она уже избрала один, наиболее совершенный, по ее мнению, вариант и изобразила его в чертежах, которые сейчас находились у Жаровой. Но, выверяя, испытывая правильность своего решения, Мария Ильинична продолжала прикидывать новые и новые комбинации.
Она была очень тепло одета — шаль, полушубок, валенки с калошами. Под полушубком шерстяная кофточка. Платье тоже теплое, фланелевое. Одежда сильно полнила ее, а привычка размышлять на ходу и держать голову наклоненной делала ниже ростом. Не по-женски энергично размахивая руками, она быстро, незаметно для себя проходила один за другим короткие кварталы окраинной, пристанционной части города.
Примерно на полпути ей показалось, что она недостаточно хорошо учла размещение несъемного оборудования в вагоне. Как это случается с практическими и нетерпеливыми людьми, ей очень хотелось тотчас же проверить себя, и она едва не повернула назад, на станцию. Не вернулась потому, что знала привычку мужа: подождет-подождет, да и поужинает всухомятку.
Она пожалела, что под руками у нее сейчас нет даже чертежей — вечерком еще посидела бы над ними. И, упрекнув себя за то, что поторопилась отдать их Серафиме Викторовне, вспомнила об одном неприятном обстоятельстве, тоже связанном с Жаровой.
Днем Марии Ильиничне сообщили, что инженер станции получила результаты лабораторного анализа, в общем-то утешительные, — ванны должны хорошо выдержать транспортировку в новых условиях. И все же то, что она сама не сумела увидеть результатов лабораторного испытания, и то, что Жарова даже не позвонила ей о них, огорчало ее не меньше, чем отсрочка погрузки.
Мысли ее целиком переключились на Серафиму Викторовну:
«Что за человек? На станции недавно Когда работала в отделении, ничего не было слышно про нее — ни хорошего, ни плохого. Правда, молодая еще, тридцати, наверное, нет.
По своей ли воле пришла на производство?.. Хотя, по слухам, отделение все равно ликвидируется. Это, конечно, Петр ее надоумил использовать удобный момент. А возможно, и сама сообразила.
Поживем — увидим. Пока не очень себя проявляет. Вот и с ваннами — похоже, не зажглась идеей. Против, что ли? Потолковать бы по душам. Заодно и познакомиться как следует. Все-таки не посторонний человек, а жена Петра.
Взять и зайти к ним. Кстати, и заключение лаборатории прочесть.
Костю вытащить. Мужики обрадуются — с каких пор не виделись! При Ольге, покойнице, даже отпуск вместе проводили. Ольга-то уж очень Костю любила. Дороже для нее гостя не было.
Конечно, надо зайти. Сегодня же и собраться».
С этим решением Мария Ильинична открыла калитку своего дома. В окнах горел свет, но на двери висел замок. Сакулина пошарила под крыльцом и нащупала ключ в условленном месте.
Дома на обеденном столе, рядом с потертой, огромного размера перчаткой, лежал листок тетрадной бумаги, на котором крупным почерком мужа было написано: «Звонил Жаров, пригласил на сегодня. У него день рождения. Готовься. Я пошел купить подарок».
Чудеса! Стоило надумать зайти к ним, как пожалуйста — сами приглашают!
Радостно изумленная Мария Ильинична уже глянула на подоконник, где стоял утюг, — надо же кое-что быстренько погладить, — как тотчас же попомнила, что именно сегодня Жарова исчезла с середины дня и что именно сегодня сорвалась опытная погрузка. Радость мгновенно уступила место возмущению. Так вот почему Жарова не явилась на погрузку! Салатики готовила, рюмочки протирала!
Быстро раздевшись и беспорядочно побросав вещи на стул, Мария Ильинична решительно направилась на кухню, чтобы готовить ужин. Вечер будет проведен дома. Никаких Жаровых!.
Она дала шлепка дремавшему на печной плитке коту, сгоряча одним ударом переломила о колено целый пучок лучины и загремела дверками и ящиками шкафов в поисках спичек. Не нашла. Выругав мысленно мужа за то, что он вечно уносит спички с кухни, вернулась в комнату. Взгляд ее снова упал на записку и забытую мужем перчатку.
«Костя-то на седьмом небе от радости. Денег, конечно, занял. Носится по магазинам, выбирает. Наверное, не один чек уже выписал да выбросил».
Она живо представила себе, как муж, подбежав к прилавку, долго топчется около него, пока наконец решится опросить что-нибудь. В магазинах, особенно в тех, где продаются разные дорогие вещицы, он всегда очень стеснялся, и его заикание давало о себе знать сильнее обычного. Продавцы не сразу отвечали ему, а если и вступали с ним в разговор, то обращались к нему с небрежной снисходительностью. Его несмелый, смущенный вид располагал к этому. А Костя, обескураженный таким обращением, терялся еще больше, и часто случалось, что он просил выписать чек на вещь, которая ему совсем не нравилась.
Костя и Петр — как не похожи друг на друга эти два человека, рядом начавшие жизнь и столь одинаково и неодинаково прошедшие свои сорок лет!
