бахчи, день и ночь трудились с лопатами в руках, копали арык за арыком; даже старики не засиживались за долгими беседами у мечети, а помогали молодым. Надо отдать справедливость и старому Саиду — в это трудное для аула время он вернулся к своим прихожанам и вместе с ними усердно молился о ниспослании аллахом дождя.
Знойным, сухим, пыльным утром на улице показалась толпа детей. Впереди всех шли Лю и Тина.
Возглавляя процессию Лю и Тина волокли чучело из соломы. Это и была госпожа Ханцей — Повелительница Дождя. На чучело была надета пестрая рубаха и войлочная шляпа. В ведре плавала лягушка, наряженная в шелковую рубашку. Все соответствовало обычаю. Правда, Лю хотел было внести некоторые новшества — мог ли обойтись без этого сын Баташева? — вместо шляпы он хотел надеть на чучело революционную феску, но кое-кто усомнился: можно ли феску злого хаджи Инуса применить там, где взывают к аллаху?
Громкий детский хор оглашал улицу:
Госпожу Ханцей
Водим, водим, водим…
У тебя, аллах,
Ливня просим, просим.
Молитва вознесется
И дождем прольется…
Шествие приостанавливалось у каждого дома, богат ли он был или беден — хозяйка все равно выходила встречать госпожу Ханцей.
В который раз хор повторял песню, и певцы ждали, что вынесут им в награду. Яйцо? Чурек? Два яйца? Два чурека? Или, может, не совсем обглоданную баранью кость? Девочки пели старательнее мальчиков. Но особенно складно пела Тина. Она, казалось Лю, поет лучше, чем певала Сарыма, и, во венком случае, лучше Рум. Он слышал не слова хорошо знакомой песни, а просто чистый и звонкий голосок девочки и при этом следил, как она морщит носик, как открывается ее чистенький ротик с белыми ровными зубками. На этот раз Тина приоделась, причесалась и умылась. Все было ново и волнующе приятно, хотя печальной была причина шествия и пения.
Расторопная девочка успевала первой подсунуть сумку для подаяния, но не все в сумку Тины бросали хотя бы чурек или яйцо. Иные же хозяйки проявляли верх щедрости, они не скупились вместе с подаянием вынести полведра воды и окатить водою госпожу Ханцей, приговаривая при этом:
Не скупись и ты,
Пролейся с высоты!
Процессия шла дальше, новые дети включались в шествие, их матери и деды благожелательно смотрели им вслед, молитвенно поднимали взоры к небу, но, увы, дождя все не было.
Земля растрескалась, даже собаки приутихли и больше не лаяли на госпожу Ханцей.
От страшных опасений леденели сердца.
— Год слез, год слез… Голодная зима… — бормотала Думасара, да и не она одна.
Не походила эта осень на счастливое время сбора урожая, не пахло по дворам жареным чуреком, вяленым мясом, крепким самогоном, чесночным соусом. Запах все той же жаркой пыли не рассеивался и за ночь. С бурной реки по-прежнему слышался грохот. Все так же уносились куда-то бесполезные воды потока… Послушать только этих большевиков — собираются повернуть на равнину Баксан и Терек!
Тихо и пусто было на токах, не засыпались зерном сапетки. Если кто и возвращался с поля с мешком кукурузы или с охапкой сена, то угрюмо спешил спрятать добро подальше: сено — на крышу, кукурузу — в сени, а то и под стол. Прятали и ту десятую долю, которую прежде так охотно отдавали мулле.
— Год слез, — бормотала Думасара. — Перестань быть председателем, Астемир. Лучше уж учи детей, как хотел.
— Что положила сегодня в сумку Лю? — спрашивал Астемир жену.
— Могу ли я отпустить его без хлеба? Положила холодной маремсы, да не знаю, что положу завтра. Муки уже и ложкой не наскребешь.
— О година слез! — вторила старая нана, которая уже давно отдавала внуку свою долю чурека или маремсы. — Зачем ты не берешь меня к себе, о аллах?! Зачем ты дал мне видеть Кабарду без хлеба, женщин без коровы, мужчин без коня и всех без страха перед тобою?..
И будто предрекла беду старая нана.
На другой день поздно вечером Астемир привез на двуколке Мусы шесть мешков кукурузы, но не походил на человека, радующегося удаче. Он смущенно помаргивал, неторопливо разгружая двуколку. Старик Ахмет, новый батрак Мусы, босой, но в ноговицах, помогал Астемиру. Лю только что вернулся с Фока и тоже побежал помогать отцу.
— Кукурузы хватит на всю зиму, если добавить недостающую, — пошутил старик Ахмет. — Клянусь аллахом, ты, Астемир, сумел выторговать у Мусы хорошую цену… Шутка ли сказать — выторговал у Мусы!
— А что ты торговал, отец? — спросил Лю.
Астемир не спешил ответить сыну, а старику угрюмо сказал:
— Это хорошо — уметь пошутить, но тут не до шуток. Надо, чтобы хватило того, что есть. Легко ли у меня на душе?
Ахмет возразил:
— На душе, конечно, не легко, но, с другой стороны, что конь? Коня самого кормить надо… Хотя опять-таки какой хозяин без лошади — хоть при царе, хоть при большевиках!.. Не пойму только одного: зачем Мусе еще одна лошадь, когда в конюшне и без того тесно?
— Сейчас коня уведешь? — остановил Астемир говорливого старика, а у Лю похолодело сердечко: он все понял.
Старик сказал:
— Нет, я не поведу коня, хозяин сам за ним придет. Как твоего красавца зовут? Фока, что ли?
— Фока, Фока! — сердито отвечал Астемир.
Лю никогда еще не испытывал такого отчаяния, никогда! Даже когда дада и Степан Ильич после болезни бежали из дому и даже когда ему рассказали о смерти Луто. В слезах он поспешил в конюшню. Фока, не насытясь на пастбище, грыз доски пустующей кормушки. За перегородкой Рыжая усердно лизала доски своего ящика.
Со слезами на глазах Лю потянулся к морде коня, стараясь погладить его.
— О година слез! — повторял Лю жалобы Думасары и старой наны. — Тебя хотят увести, Фока, а ты не уходи. Лучше давай вместе умрем, но не уходи к Мусе.
Фока косился на мальчика крупным блестящим глазом. Лю прижался лбом к теплой и мягкой груди коня, вдыхая запах слегка потной шерсти.
Мальчик вспомнил то время, когда отец и Степан Ильич лежали больные и к ним пришел Муса. Какой противный! Неужели этому гадкому Мусе отдадут коня, добытого в бою?! Лучше бы уж увел Фока Жираслан! И тут мысль, которая пришла мальчику в голову, показалась ему счастливой. Не все пропало. Можно уговорить Тину пойти под мостик. Он знал от девочки, что прежде, когда княгиня еще жила тут, под мостик за аулом иногда приходил Жираслан и передавал через Тину вещи для княгини. Можно и самому пойти туда
