Василий Гроссман - Степан Кольчугин. Книга вторая

— Что, из тюрьмы? — спросит его Воловик.

— Да, из тюрьмы, господин инженер, — скажет он.

— Что, смущать народ?

— Да, смущать народ, господин инженер.

«Как же быть, что делать? — думал Степан. — Ведь не мирное время; чуть что — паспорт, отношение к воинской повинности, кто, что, откуда? Что я ему покажу?»

Он пересчитал свои деньги. Военное время. Степан наконец решил, что придется ехать на место, назначенное ему начальством. Там он оглядится, привыкнет к новым военным порядкам, спишется со знакомыми, посоветуется — ну, и видно будет. Нелегко на двадцать втором году жизни принимать такие по-стариковски разумные решения.

«Тугаров одобрит, — думал он. — Что они делают сейчас? Черемушкин, может быть, вернулся. Вот огорчится: ускользнул от него человек. Наверно, на зиму перебрались из палаток, ведь со дня на день собирались. Должно быть, капуста, что при мне получилась, в ход пошла. Сменял ли Гоглидзе свое одеяло на сапоги? Он все сомневался, и некоторые не советовали...»

Он еще слишком близко отстоял от огромных переживаний тюремных мест, он не отошел от них настолько, чтобы со стороны взглянуть на темную и мрачную каторгу. Он лишь озирался, как путник, вышедший на опушку из лесу.

Он всматривался в новую жизнь, открывшуюся ему, он видел, что не легка была она. Но он стремился к ней, ему хотелось врезаться в жестокую жизненную свалку, которую он увидел сразу же, с первого дня после своего освобождения. «Ладно, ладно, думал он, — видно будет».

Поезд пришел в Ново-Николаевск около двух часов дня. Подвигаясь к двери вагона, Степан поглядывал на толпу, запрудившую перрон. Двигались к выходу очень медленно, то и дело кто-нибудь застревал в проходе с огромным деревянным мужицким чемоданом или женщина с детьми и множеством узлов не могла сразу спуститься со ступенек. Тогда пассажиры начинали волноваться, кричать:

— Это что же там впереди? Заснули, что ли?

Все были возбуждены, торопились, некоторые вглядывались в окна, подавали знаки встречавшим. Один лишь Степан двигался равнодушно, пережидая, когда дойдет его очередь выйти из вагона.

Он следил глазами за станционными жандармами, угадывая, не его ли они имеют в виду, озирая публику и оглядывая вагоны.

Наконец он вышел на перрон. На путях стояла толпа. Публика не шла вдоль высокого серого забора к выходу, а шагала через рельсы, в сторону товарного поезда, стоявшего на дальних путях. Степан, медленно пробираясь через толпу, вышел в первые ряды. У вагонов сидели сотни солдат; между ними и молчаливой толпой образовалось большое пустое пространство, десятка в полтора саженей.

Весь состав был окружен жандармами. В двух местах стояли солдаты в кожаных куртках у странных приборов на маленьких колесиках.

— Что это? — спросил Степан у стоявших рядом.

— Не видишь — пулемет, — удивленно ответил парень и оглянулся, чтобы посмотреть на человека, задавшего такой странный вопрос.

— А отчего их охраняют: солдаты — солдат? — спросил Степан. Он уже привык, что вопросы его вызывают удивление.

Парень оглянулся на стоявшего рядом часового и шепотом сказал:

— На фронт отказались идти. Второй день стоят. Вчера тут, говорят, делов было, до стрельбы дошло: не лезут в теплушки — и все. — Он объяснил Степану веселым голосом: — Народ упрямый: сибиряк.

Долго простоял Степан в толпе, наблюдавшей за взбунтовавшимся эшелоном. Странное это было зрелище. Толпа молчала, молчали часовые. Молчали солдаты, сидевшие у теплушек. Осеннее солнце тихо светило над спокойной землей. И страшное напряжение было в этой молчаливой, сонной картине. Степан стоял такой же неподвижный и молчаливый и вместе с толпой глядел на солдат и на часовых, а сердце его колотилось буйно, радостно, полное тревоги и предчувствия бури. Часовые поглядывали на народ и солдат у теплушки. Солдаты позевывали, изредка переговаривались между собой и тоже взглядывали нехотя то на часовых у- пулеметов, то на толпу, теснившуюся на путях. Все стояли спокойные и раздумывали.

Степан осторожно, боясь нарушить важное, сосредоточенное молчание сотен людей, вышел из толпы, пошел к вокзалу. Он ощупал кошелек с деньгами и медленно, выбирая дорогу меж сидящими на полу пассажирами, подошел к билетной кассе. Внезапно он оглянулся, — прямо на него смотрела темными глазами худая девушка. Он узнал ее и сказал, растягивая слова, в медлительности скрывая растерянность и радость:

— Поля Бахмутская! Какая судьба вас сюда занесла?

1940

Кнутовище. (Здесь и далее примечания автора.)

Слова Гейне: «Боже, почему так велик твой зоологический сад?»

Кто бы он ни был, но ведь существуют родственные чувства.

Матильда, положите Спенсера.