В задке, по-горски поджав сухие ноги, сидел дед Евсей. Олег разузнал у него, что арбич — это и повар и главный хозяин в отаре. Управляться по хозяйству деду Евсею помогала Марфутка. Вчера они приехали в Сухую Буйволу за харчами. Разве они думали, что им придется везти и продукты и этих грушовских парней?
Дед Евсей от природы был молчалив. К этому его приучила одинокая степная жизнь. Вид у него грустный, лицо, испещренное морщинами, скорбное. Он любил сидеть с закрытыми глазами — думать или дремать. Вот и сейчас он то перебирал в памяти пережитое, то засыпал.
Жизнь у него взошла и приблизилась к закату в степи. Лет сорок ходил за отарой — вдоль и поперек истоптал сухобуйволинские пастбища. Когда же ноги свое отходили, Евсей Егорович не пожелал оставлять отару и стал арбичом. К овцам на его место заступил внук, Андрей Чухнов.
— Перво-наперво, хлопцы, вам надо поглядеть барана под номером четыреста одиннадцать, — сказал дед Евсей, когда арба выкатилась за село. — Это, скажу вам, не баран, а одно удивление. Какой красавец! И рога, и шея, и ноги — ну как на картине! За десять годов «четыреста одиннадцатый» дал столько шерсти, что из нее сшито сто пятьдесят мужских костюмов. Вот каков этот баран! А сколько у него появилось внуков и правнуков — нету счета! Вы их тоже повидаете.
— Баран ходит в отаре? — спросил Олег.
— Да ты что, сынок! — Дед Евсей закрыл глаза и улыбался, точно во сне. — Этот баран с детства был отлучен от общего стада. У него есть своя, особая помещения. А как же! Музей! На него только смотрят, из чужеземных государств приезжают специально поглядеть, как на диковину. А ведь я его помню еще малышом. Родился он в моем сакмане. Помню, принял его от матери, взял на руки — тяжел! Ну, думаю, этот даст рекорд. И не ошибся!
Дед Евсей умолк. Арба катится тихо, кажется, что быки вот-вот уснут и остановятся.
— Марфутка, — сказал дед Евсей, не открывая глаз, — да стегани кнутом этих ледащих иноходцев! А то мы так и до вечера не доползем.
Марфутка присвистнула, взмахнула кнутом. Это тоже Леньку удивило — девочка, а свистит, как мальчишка. Где она этому научилась? Ленька толкнул Олега и сказал:
— Слыхал? Геройская у тебя сестренка.
Олег не ответил. Пусть свистит — что ему! Он смотрел, как птичка села в крохотное гнездышко, черневшее в кусту заячьего холодка. Она была чуть заметна в траве. А в жарком воздухе разливался птичий щебет. Над арбой свисала серая точечка — жаворонок сверлил небо.
Степь манила, звала, захватывала, навевала раздумье. И чем дальше арба уходила от Сухой Буйволы, тем шире раздвигался простор. Кое-где маяками стояли кошары с широкими, как ворота, дверями. Двери настежь распахнуты, по кошаре гуляли сухие сквозняки — овцы ночевали в поле.
В сторонке — колодец с приводом и двумя бадьями на стальном канате. Ручейками блестела вода в дощатых корытах — водопой для отар. Вокруг колодца — буро-желтое плато, усыпанное горошинками овечьего помета и утрамбованное тысячами острых копытец. В низине загорелось озеро, похожее на врезанное в землю зеркало. А дальше — та же однообразно голая равнина, укрытая белыми лоскутками ковыль-травы.
Колеи уводили быков все глубже и глубже в сизую от молодой полыни степь. Солнце стояло в зените, палило нещадно. Воздух горяч, напоен ароматом трав и цветов. Сизое марево бежало и бежало — издали отары овец, да и только! Впереди, не более как в пяти-шести километрах, разливались миражные озера. Их было много. В какую сторону ни посмотри, вода и вода блестела под горячими лучами. Оптический обман был такой силы, что заводи и лиманы, поросшие камышами, казались такими широкими — ни проехать сквозь них, ни пройти; такое бывает только в дельте большой реки, Олег даже приподнялся и крикнул:
— Погляди, Лень! Ну просто настоящая вода!
— Та вода живая, на месте не лежит, — пояснил дед Евсей, не открывая глаз. — И людей она сильно боится. Как только человек к ней подступится, она сразу убегает — не догнать!
Так и было. Чем ближе арба подходила к иллюзорному зеркалу воды, тем дальше отступали и озера и лиманы со своими густыми зарослями. Там, где только что «тонули в воде камыши», наяву паслись молодые бараны и стоял, опершись на ярлыгу, чабан. Он лениво переступал ногами, обутыми в сыромятные чобуры, и бараны двигались медленным попасом следом за ним. Останавливался чабан — бараны тоже не ступали дальше ни шагу.
Каланчой возвышался колодезный журавль. Видно было, что молодые бараны направлялись к воде. И все же, когда арба поравнялась с чабаном, дед Евсей поздоровался и спросил:
— Охрименко, куда путь держишь?
— Сперва сюда, к колодцу, а потом на стрижку. Пора снимать с них шубы.
— И мы у тебя быков попоим, — сказал дед Евсей. — Эй, Марфа, подворачивай!
Олег и Ленька соскочили с арбы. Их окружили бараны, часто и тяжело дыша. Так вот какие сухобуйволинские овцы! Однолетки, одних кровей, они были так похожи друг на друга, как бывает похожа одна отшлифованная деталь на другую. Решительно всё было скроено и сшито на один образец: и замысловато согнутые баранки рогов, и куцые хвосты, и смешные морды с глубоко спрятанными в шерсти лилово-желтыми глазками, и роскошные оборки нагрудных фартуков, и распухшие на солнце, толщиной в полторы ладони шубы.
— Жарко им в таком одеянии, — сказал Олег. — Прямо не отдышутся!
— Скоро снимем эту тяжесть, — ответил Охрименко. — Парикмахерская для них уже приготовлена. Завтра заработают ножницы.
— Его правнуки? — осведомился дед Евсей.
И хотя дед Евсей не сказал, чьи именно правнуки, Охрименко понял, что речь идет о «четыреста одиннадцатом», и ответил:
— Они… Да зараз посмотрим.
Охрименко взял барана, подвернувшегося под руку, за рога, искусно закрученные вокруг маленьких ушей, ладонью стер налет полынной пыльцы, и на розовой, молодой роговице открылась цифра «4». Подражая чабану и испытывая незнакомое волнение, Олег и Ленька тоже стирали ладонями степную пыль на рогах других баранов, и всюду была цифра «4».
— На девять лет моложе своего прадедушки, — пояснил чабан.
— Охрименко, ты погляди на этих мальцов! — сказал дед Евсей. — Будущие овцеводы. Так ты им покажи настоящую шубу. Пусть полюбуются.
— Это можно, — ответил чабан и крикнул: — Эй, Борька! Беги, стервец, сюда!
Олег и Ленька раскрыли рты. Баран, по имени Борька, был далеко — услышал голос чабана и побежал. Ему было жарко, он дышал порывисто, но бежал быстро. Остановился и гордо поднял маленькую голову в красивой шапке рогов. И это была все та же модель, только покрупнее.
— Ну, хлопцы, подождите! — сказал Охрименко, лаская Борьку. — Борьке недавно исполнился год, а он завтра снимет с себя добрую шубу. Это достойный наследник «четыреста одиннадцатого»! Да вы взгляните.
Охрименко наклонился к барану и быстрыми, привычными движениями рук разорвал у Борьки на боку толстый, зачерствевший сверху слой шерсти.
И тут Олег и Ленька снова открыли рты. В глубине руна они увидели нежнейшую и чистейшую кожу. Волокно, пропитанное светло-желтым жиропотом, лежало мелкими и удивительно тонкими, как будто специально уложенными завитками.
— Красота какая! — воскликнул Ленька.
— Не шерсть, а шелк, — сказал Олег. — Вот так Борька! Вот так молодец!
— Жалко, что они у нас гости временные, — сказал Охрименко. — Погуляют до первой стрижки. Как только свалят с них шубы, так и разъедутся по совхозам и колхозам — купят их на племя.
Быки тем временем, подгоняемые Марфуткой, опередили отару и уже подходили к колодцу. Воду здесь добывали с помощью троса и пары быков. Налегая на ярмо, быки тянули трос. Он был подвешен на колесо, пристроенное в перекладине из толстых дрючьев. Немазаное колесо попискивало, и бадья ведер на десять, качаясь и расплескивая воду, выползала из колодца. Ее опрокидывали в чан, из которого вода текла в корыто. Затем быки, смешно подгибая ноги, пятились назад, колесо попискивало, и бадья покорно опускалась.
Олег и Ленька уселись невдалеке на траве. Их удивляло не то, как быки пятились задом, и не огромная бадья, а скворцы. Их слетелась целая стая. Они сидели на кочках, просто на траве. В клювах торчали, словно усы, гусеницы. Олег и Ленька не могли понять, что это за скворцы, отчего они здесь и что тут вообще происходит. Пояснил дед Евсей. Оказывается, весна застала скворцов в степи. Нет здесь ни деревьев, ни строений, а о скворечнях и говорить не приходится: их негде повесить. Но что делать скворцам? Пришлось идти на риск и вить гнезда в колодце — в щелях между камнями. И вот теперь им приходится сидеть и ждать, пока не кончится водопой.
— Неудобство! — заключил дед Евсей. — И скворцы — птицы, скажу вам, умные, терпеливые. Погляди на них — ждут, часами сидят с червячками. Правда, во взгляде у них тоска и обида. Да оно хоть бы кто был на их месте — тянет же к деткам! В любую минуту они готовы нырнуть в колодец, да мешает бадья.
