В такую пору к отмелям подходят стаи судаков гоняться за мальками. Ныряющая в глубине металлическая блесна привлекает внимание хищников. Крупные судаки хватают ее с ходу и резко тянут в сторону. Кажется, что крючки зацепились за камень. Боясь оборвать блесну, я всякий раз кричу:
— Стоп! Подтабанивай.
И начинаю накручивать на катушку тугой, неподдающийся шнур. Кто-нибудь из мужчин с сачком в руках спешит мне на помощь, а другой удерживает лодку, чтобы не потерять удачливого места.
Суета на корме длится минут пять. Судак сопротивляется, не идет к лодке. А когда его подтянешь ближе, вдруг устремляется на глубину, мчится под лодку. Шнур нельзя ослаблять ни на секунду, иначе упустишь добычу. Я уже теряла крупных судаков.
Но вот наконец ночной хищник в сачке, его вытаскивают в лодку, но он и здесь бьется. Круглые глаза его горят зеленоватым огнем, а зубастая пасть норовит ухватить за палец. Ударом колотушки мужчины успокаивают его, вытаскивают из пасти блесну и отдают мне».
Зосю Валину, наконец, демобилизовали. Она приехала на дачу в белом морском кителе. На ее груди сверкали два ордена Красной Звезды, один — Отечественной войны второй степени и две медали: «За оборону Заполярья», «За победу над Германией».
Игорек не сводил с матери восторженных глаз. Еще бы, столько орденов! Он ходил за нею по пятам. Мальчику хотелось скорей узнать, за какие подвиги его мама получала каждый орден. А Зося злилась.
— Отстань! — требовала она. — Ты мне надоел.
Ей не о чем было рассказывать, а мальчишка этого не понимал.
Дима в этот день одиноко бродил у обрыва и, насупясь, палкой сбивал головки отцветающей крапивы.
Увидев расстроенного сынишку, Ирина подошла к нему, погладила по голове и спросила:
— Почему такой надутый? На Игорька сердишься?
— Мы с ним больше не дружим, — ответил он. — Игорь задается.
— Что же он так?
— Говорит, что ты не умеешь воевать, а его мама самая храбрая.
— Так ты из-за меня обиделся?
— Да. Пусть не врет. Ведь ты не струсила, правда? Ты даже ночью на самолетах летала?..
И вот этот детский вздор смутил Ирину. Она вдруг остро почувствовала себя обойденной и обиженной.
— Я летала и в темноте, — ответила Ирина. — Но ордена не самое главное. Ведь ты меня любишь и без орденов?
— Люблю, — шепотом ответил Дима. — Когда я вырасту большой, я тебе еще и не такие ордена достану.
Разговор не на шутку расстроил Ирину. Ян почувствовал это и спросил:
— Что тебя огорчает? Почему такой несчастный вид?
Ирина нехотя рассказала, о чем спрашивал ее сынишка. Ян рассмеялся.
— Плюнь, — сказал он. — Разве с орденами ты была бы счастливей?
— Нет, конечно, — ответила она, — но почему-то вот здесь немножко скребет, — Ирина показала на сердце. — Зося ведь и десятой доли не испытывала того, что довелось испытать мне.
— Если бы ты знала, за какие боевые заслуги получены ею ордена, то не огорчалась бы, а скорей — посочувствовала бы Борису.
В тот же день Ян переговорил с Зосей и пристыдил ее. К ужину она вышла без орденов и старалась не разговаривать ни с Яном, ни с Ириной.
А Борис ничего этого не замечал. Он светился от счастья, потому что сидел рядом с Зосей и мог выполнить любой ее каприз.
* * *
Зосе не понравилась дачная жизнь.
— Здесь одичаешь, — сказала она. — Никаких радостей. Во время войны я гораздо культурнее жила.
Она уехала в Ленинград и больше на Карельский перешеек не вернулась.
Борис стал приезжать реже. Вид у него теперь был не такой счастливый, как в первый день приезда жены.
— Зося совсем отвыкла от семейной жизни, — пожаловался он. — Там, в Заполярье, она была на всем готовом, а тут прорва забот. Они ей в тягость. Пусть пока Игорек поживет у вас, ему без Димы будет скучно, а я, к сожалению, часто приезжать не, смогу. Зосе хочется жить в отдельной квартире. А где ее достанешь? Правда, кое-что мне обещали. Но не знаю, понравится ли ей?
— Кто же хлеб и продукты будет нам привозить? — спросила обеспокоенная Бетти Ояровна.
— Я уже позаботился, — ответил Борис. — Получил разрешение. Ваши карточки отоварят в поселке. Это недалеко, три километра, не больше: у вокзала зеленый ларек. Я с продавщицей говорил. Она не возражает, можете хоть завтра получать.
Борис даже с Игорьком не поиграл в этот вечер, а быстро собрался и уехал.
— Была дружная, веселая семья, а вот приехала какая-то цаца, и все расстроилось, — огорченно сказала Бетти Ояровна. — Один человек может испортить настроение многим. Не нравится мне Зося Антоновна, только для себя живет. Не будет Борису радости. Зря он цепляется за нее. Кто хочет удержать — тот всегда теряет.
* * *
Взяв корзинку и «авоську», Ирина рано утром отправилась с Игорьком и Димой в поселок за хлебом.
Шли они по заросшей травой и вереском лесной дороге. По пути собирали сыроежки, подберезовики и лисички.
Так они дошли до полотна железной дороги. Невдалеке от станции на запасном пути стоял странный эшелон желто-коричневых вагонов, охраняемых часовыми. В окна и в едва приоткрытые двери теплушек выглядывали небритые мужчины в заношенных нижних рубашках.
— Фрицы, — сказал Игорек. — Смотри, какие страшные.
— Нет, финские фашисты, — стал уверять его Дима.
Но в вагонах оказались русские. Один из них негромко окликнул Ирину:
— Гражданочка, какая это станция?
Ирина объяснила.
— Значит, скоро Ленинград! — обрадовался мужчина. — Наконец-то!
— Откуда вас везут? — поинтересовалась Ирина.
— Из плена. В Норвегии были.
Услышав это, Ирина чуть не уронила корзинку с грибами. В волнении подошла она к вагонам и принялась расспрашивать: нет ли среди возвращающихся из плена летчика Кочеванова?
Ей посоветовали пойти к пятому вагону:
— Там едут летчики, может, они знают.
Ирина бросилась искать пятый вагон, но в это время автоматчик, шагавший вдоль эшелона, замахал ей рукой.
— А ну, гражданочка, в сторону! Нечего тут, — крикнул он, — запрещается!
— Почему? — недоумевая спросила Ирина. — Разве они арестованы?
— Это вас не касается. Прошу отойти.
Ирина отошла на край насыпи, отдала ребятам корзинку. Она решила выждать, когда часовой пройдет в другой конец состава. Как только он удалился, она, определив, какой вагон пятый, и увидев выглянувшего из окна мужчину с повязкой на глазу, спросила:
— Нет ли в вашем вагоне Кочеванова?
— Кого? Кого? — не расслышав, переспросил мужчина.
— Летчика Кочеванова.
Одноглазый о чем-то посоветовался с товарищами и, вновь выглянув, посмотрел, далеко ли часовой. Лишь после этого негромко произнес:
— Кочеванова знал в Заполярье Иванов, но в плену он ничего о нем не слышал.
Рядом с ним в окне появилась усатая физиономия.
— Значит, в Норвегии Кочеванова не было? — продолжала допытываться Ирина.
— Этого я сказать не могу, — ответил усатый. — Лагерь с лагерем связи не имели.
Одноглазый еще раз поглядел в сторону часового и вдруг обратился с просьбой:
— Сестренка, а ты бы не могла потратиться… купить почтовых марок? Дома не знают, что мы живы, надо сообщить.
— Марок я куплю. Но как вам передать?
— Передавать не надо. Подожди немного… Мы напишем письма и бросим тебе.
Ирина с мальчишками спустилась под откос и там, сев на травянистый бугорок, стала ждать.
Минут через десять на платформе показался дежурный по станции в красной фуражке. Он просигналил машинисту отправление. Эшелон тронулся с места и медленно поплыл мимо Ирины…
Спохватившись, она взбежала по откосу на полотно и здесь заметила, что из пятого вагона вылетел небольшой пакетик. Ирина подобрала его и развернула. В пакетике оказалось восемь писем-треугольничков, написанных плохим карандашом.
Забыв про хлебный ларек, она потащила ребят на почту, купила пачку конвертов с марками. Переписав чернилами адреса, Ирина вложила в конверты смятые письма и, заклеив, опустила в почтовый ящик.
«Пусть дома знают, что пропавшие без вести воины живы. Может, найдется добрая душа и мне вот так же переправит весточку от Кирилла», — подумала Ирина.
* * *
В августе темнота надвигалась на море рано. На западе загорались огни маяков; они мигали, вращались, меняли цвета. Часто дул ветер, и море сердито ворочалось на каменистых отмелях.
В домике электрического света не было. А керосиновая лампа на веранде то и дело гасла.
— Пора уезжать, — сказал Ян. — Мой отпуск кончается.
На другой день утром он вместе с Ириной и мальчишками подтянул на катках лодку к сараю, перевернул ее вверх днищем и укрыл кусками старого толя.
