Разве он не такой же одинокий в личной жизни, как и она? Разве она растеряла тепло и чистоту своего сердца? Андрей Кокарев был женат на ней, а она, кажется, не выходила за него замуж. Этому даже ей трудно поверить, но это так.
Векшегонов ничего не знает о ней. Они, в самом деле, встречаясь много раз, ни разу не встретились. А если бы встретились, если бы она хоть немного приоткрыла свою душу, то, как знать, может быть, он увидел бы ее другой.
Так хорошо мечтается Лидочке. И так боязно ей мечтать.
Она смотрит в окно. Ярко светит солнце. И кажется, уже тепло-тепло, а на самом деле стужа. Иногда нужно вдумчиво и критически относиться даже к ярким солнечным лучам.
Сережа не искал встречи с братом. Но город не так велик и тем более не так широка Старозаводская улица, на которой они жили. Встреча состоялась на улице.
Здравствуй, Алеша, — первым поздоровался Сережа. — Я не могу сердиться на то, на что нельзя сердиться. Мне просто тяжело ревновать своего родного брата… А я ревную, потому что она любит тебя. И во мне она любила тебя, Алеша. Поэтому пока не будем встречаться.
— Хорошо. Не будем.
Ответив так, Алексей залюбовался Сережей. В нем он увидел прямого, открытого человека, который не разговаривал «полусловами». Он так просто, так сердечно и так коротко объяснил состояние своей души и отношение к нему, к его родному брату.
Алексею хотелось вознаградить брата тем же. И он сказал:
— Сергунька, если тебе захочется разлюбить ее, приходи ко мне, я сниму с тебя эти чары.
— Нет, мне, Алеша, не нужно этого. Я хочу любить ее.
Поговорив так, они разошлись. Сережа пошел на завод, во вторую смену. Алексей направился домой. Сегодня придет Ийя. Как-то они встретятся? Придет ли она с мужем или одна? Лучше бы сначала одна. Оказывается, не так-то просто видеть рядом с нею другого человека. Нужно брать себя в руки. Нужно учиться этому у младшего брата.
Ийю ждали дед и бабка. Они, кажется, тоже волновались.
— А голосок у нее тот же. Как будто поет по телефону, — рассказывал Иван Ермолаевич. — Веселый голосок.
— Голос не волос, он не меняется, — заметила Степанида Лукинична. — А вот сама-то она какой стала?
Алексей смотрел на часы. Заглядывал в окно, вставая на стул, так как нижние стекла рам были заморожены. И вдруг кто-то бросил в стекло снежок.
— Это Ийя!
Алексей выбежал, чтобы встретить ее у ворот. Но поздно, Ийя уже на пороге.
Она в беличьей серой шубке. Такой же серой, как и ее большие глаза, сверкающие в окаймлении белых от мороза ресниц.
— Алеша! — зазвенел знакомый колокольчик, — Милый мой…
Мгновение — она у него на шее. Влага ли оттаявших ресниц или слезы радости сохнут на его лице? До этого ли теперь ему? Они встретились снова. И ни дед, ни бабка не мешают ему засыпать поцелуями ее лицо и знакомые руки, обронившие на пол красные варежки.
Степанида Лукинична, не зная — радоваться, не зная — печалиться, смотрела на них из-за ситцевой занавески, а оробевший от буйства такой встречи. Иван Ермолаевич спросил, чуть не подавившись своими словами:
— Ийя, а второй-то человек где?
А Ийя, не размыкая рук на шее Алексея, ответила:
— Я оставила его у тети Кати в Челябинске. Там ему будет веселее. У них тоже мальчик, и они сразу же подружились…
Иван Ермолаевич, осмыслив сказанное, снова спросил Ийю:
— А где, Ийенька, твой муженек?
Ийя уклонилась от прямого ответа:
— Я думала, что вы сначала скажете: «С приездом, Ийя Сергеевна», потом велите снять шубу. Потом посадите за стол и предложите чайку с горячим топленым молочком или что-нибудь еще с морозца, а потом уже начнете расспрашивать обо всем прочем… Здравствуйте, Иван Ермолаевич.
— Прости меня, старого торопыгу.
Иван Ермолаевич обнял и троекратно поцеловал Ийю.
Это же самое повторила и Степанида Лукинична и сказала:
— Щечки-то у тебя после ребенка как налились! Скидывай шубейку, дальше разглядим, какова ты молодая мать.
Алексей снял шубу. Она оказалась на двойном меху. Голубая сибирская белка снаружи и рыжий лисий мех внутри.
— Холодно, значит, девка, в тех местах, — заметила Степанида Лукинична.
— По-всякому случается… А мех там недорогой. Я же мерзлятина, ни крови, ни жира.
Ийя говорила так, вовсе не стремясь подчеркнуть перемены в своей внешности. А перемены были разительными. Она расцвела.
— Батюшки! — всплеснула руками Степанида Лукинична. — Ни кожи, ни рожи у тебя не было, а теперь смотри ты какая сдоба. Воздух, что ли, такой или пища не та, что наша… Куда косточки твои делись!
Алексей тоже не мог скрыть удивления.
— Как ты изменилась, Ийя. Что стало с тобой?
— Я стала старше и весомее. Весомее во всех отношениях.
Тут Ийя снова расхохоталась, подбежала к Алексею и прошла с ним в большую горницу.
— М-да… — вырвалось у Ивана Ермолаевича, и он принялся рассматривать темно-синее шерстяное платье Ийи, будто это имело какое-то для него значение. Рассмотрев платье, он, ни к кому не, обращаясь, сказал — Ничего не окажешь, складна. Моя Стеша в твои годы была вылитая ты. И плечи, и шея, и, как бы сказать, все остальное будто из одной опоки. Давай в таком разе со свиданьицем по единой под рыжички.
— Давайте, Иван Ермолаевич!
— И я в таком разе маленькую, — присоединилась Степанида Лукинична.
Подняли рюмки. Чокнулись празднично, стоя. Выпили. Переглянулись и смолкли. Сказать и узнать нужно было так много, да как начать? Мужем Ийи интересоваться было неудобно. Может быть, она в разводе с ним или того хуже — и развода не понадобилось. А спросить что-то было нужно.
— Ну а дед-то как? Как Адам Викторович?
— Дедушка в науку пошел. Книгу пишет.
— Ишь ты… О чем?
— О муравьях… Жаль, что у вас как-то оборвалась с ним дружба…
Тут Иван Ермолаевич с упреком посмотрел на Алексея, потом, опустив голову, сказал: — Не во мне тут вина…
На этом разговор оборвался. Иван Ермолаевич неожиданно вспомнил, что ему нужно беспременно сходить к Роману за большим кривым шилом. И Степанида Лукинична, как оказалось, должна была, и тоже «беспременно», снести сердечные капли горемычной старухе Митрохе Ведерниковой — тоже стала собираться. А уходя, она посоветовала запереться на крючок, потому что уже были случаи, когда уносили шубы.
— Хорошо, бабушка, мы запремся крепко-накрепко и не услышим даже, если ты будешь стучать, — сказал Алексей, желая как можно скорее остаться вдвоем с Ийей и сказать ей так много, а что — он не знал и сам…
Когда хлопнула входная дверь, Алексей растерял все слова. Он смотрел на Ийю, будто все еще не веря, что это она.
— Да что ты, право… Мне даже как-то неловко…
— И! Милая! И! Я ничего не хочу пока знать! И! Я нигде никогда не видал прекраснее женщины… И!.. Милая. И!.. Как же проглядел тебя… Как же не увидел тогда хотя бы свет твоих глаз!.. И! Милая И!.. Как я мог потерять тебя?
— Ты? Меня? Потерять? Алеша, сейчас же выполощи рот и посмотри в зеркало, не почернел ли твой язык.
— Но у тебя же ребенок. Сын, — упавшим голосом сказал Алексей.
— Ну и что же?
— Как это так: «Ну и что же?» Ведь я уже давно перестал верить, что детей находят на капустном листе или покупают на рынке… Кто твой муж?
— У меня его нет.
— Вы разошлись?
— И да, и нет. Он не считал себя моим мужем.
— Значит, порядочная дрянь.
— Нет, почему же… Он просто так был устроен.
— Странное устройство. Ну а сына-то хоть он признает своим сыном?
— Он ничего не знает о нем. Когда мы расставались, я не хотела омрачать его счастье моим предстоящим материнством.
— Он полюбил другую?
— Не думаю, но его родные и все окружающие не допускали, что мы можем быть счастливы.
Алексей негодовал:
— Ну а он-то, скотина, должен был допустить, что такого рода отношения для женщины кончаются материнством?
— Видимо, ему не пришло в голову. И я не в обиде на него за это. Ты же помнишь, какая я была тогда жалкая… Кто мог предположить, что я способна стать матерью?..
Алексей густо покраснел и спрятал свое лицо в коленях Ийи. Потом тихо сказал:
— Я ничем не отличаюсь от этого подлеца. Я ведь тоже тогда…
Ийя закрыла Алексею ладонью рот:
— Не надо вспоминать, Алексей. Что было тогда того уже нет. Я тоже забыла Руфину. И если ты хочешь, чтобы я относилась к тебе с уважением, — пообещай не спрашивать меня о сыне хотя бы месяц. Нам нужно выяснить, во-первых, наши отношения…
— Мне не нужно их выяснять! — почти крикнул Алексей. — Я никого никогда не любил… Мне лишь казалось… Меня убеждали, что я…
Ийя опять закрыла рукой его рот:
— Не надо, не надо ни в чем меня убеждать. Я знаю все, совершенно все. Если бы я не знала всего, то разве бы я появилась здесь!
