Теперь, когда он спал, можно отойти к окну. Нина смотрела на мельтешащий за окном снег и теребила тесемки халата.
— Нина!
Ее напугал звенящий прежний голос.
— Ты плакала?
Нина каким-то чутьем понимала — сейчас всякое притворство оскорбит его:
— А как по-твоему? Я должна радоваться, что ты так мучишься.
— Ты хорошая, — сказал Виктор. Он еще что-то попытался сказать, но не смог.
Силясь понять, Нина нагнулась над ним. Его взгляд ускользал от нее, куда-то уходил. Потом его глаза стали такими же неподвижными, как лицо. Нина взяла его еще теплую руку в свои.
Она не сразу поняла, что все кончено. Даже после того, как заглянула сестра и очень быстро вернулась с доктором и Нина услышала их отрывистые фразы: «Нет пульса», «Не поможет».
Потом доктор обняла Нину и отвела в дежурку.
Доктор долго внушала Нине, что она очень еще молода, что, безусловно, первая любовь — это большое чувство, что Виктор Зорин был настоящий герой… И тут Нина поняла…
— Как был?! Он? — она хотела спросить: «Умер?» Но не могла выговорить это слово. — Правда?
— Да, деточка, — она еще что-то говорила, но Нина ее не слушала, все теперь не имело никакого значения.
— Мне можно к нему? — прерывая доктора, спросила Нина.
— Нет, сейчас нельзя. Ты потом придешь с ним проститься, а сейчас тебе нужно пойти домой.
Вошли двое мужчин в белых халатах, один сказал:
— Как долго сопротивлялся организм!..
— Кажется, он был спортсменом. Но не в этом дело, а в мужестве… Зверское убийство…
Потом кто-то увел ее, помог одеться, спросил, не проводить ли до дома. Она отказалась. Ей надо было еще что-то сделать. Ей просто необходимо что-то предпринять ради Виктора. И это ужасно, что такое важное она могла позабыть.
Снег все еще валил, будто собирался засыпать город. Когда умерла Катя — тоже шел снег. Но Катя долго и сильно болела. А Виктор был здоровый. Ах, что же она должна сделать? Сейчас. Немедленно.
Нина сняла рукавичку и набрала в пригоршню снега.
От холода заломило зубы.
Что сказал тот второй в белом халате? Он сказал: «Зверское убийство».
— Его убили, — произнесла Нина вслух, и тотчас мысль, которую она так тщетно пыталась уловить, стала ясной: надо пойти к Петренко. Сейчас же! Сию минуту!
Открыла ей Анфиса, спросила:
— Тебе кого? — Всмотрелась и испуганно: — Мамочка родная, эк тебя перевернуло! Хвораешь? Заходи, заходи.
Она втащила Нину в тесную прихожую, сама сняла с нее пальто.
— Совсем, видать, закалела, руки как ледышки. Ты чего такая? Проходи, садись сюда, к печке.
Нина поискала глазами знакомую кушетку, негнущимися ногами прошла и села.
— Его убили, — каким-то деревянным голосом сказала Нина.
Анфиса ошарашенно молчала, глядя на Нину во все глаза.
— Виктора Зорина зверски убили кулаки, — чуть повышая голос, но не меняя интонации, проговорила Нина.
— Читала я… в газете было, — ничего не понимала Анфиса.
— Знаете, мы хотели с ним пожениться… — губы у Нины запрыгали, и она замолчала.
— Ты бы поплакала, — жалостливо сказала Анфиса.
Нина молча пожала плечами.
— Поплачешь, полегчает, — всхлипнула Анфиса и, прислушавшись, сказала: — Слышишь, пришел…
Нина кинулась к Петренко. Когда-то через темную гостиную от своих детских страхов и от своего детского одиночества она вот так же во весь дух летела к нему. Он обнял ее, гладил по голове, приговаривал давно забытые ласковые украинские словечки.
Иван Михайлович подвел Нину к кушетке, усадил рядом с собой.
— Нашли этих бандюг? — спросила Анфиса, рукавом кофточки вытирая мокрое от слез лицо.
— Найдут. Одного уже нашли. Никуда они не уйдут. — Иван Михайлович еще что-то говорил, но его слова до нее не доходили. Нине важно было слышать его голос.
Зазвонил телефон, и Петренко ушел в другую комнату.
— Ты ночуй у нас, — предложила Анфиса. — Мне пора на рабфак. Можно было бы и не ходить, да сегодня у нас заседание партячейки.
Она ушла. За закрытой дверью вполголоса разговаривал Петренко.
Нина подумала, что у всех свое дело… Она встала, тихонько оделась и осторожно выбралась на улицу.
Ее обогнала, судя по голосам, молодая пара. Мужчина сказал женщине:
— Сколько раз тебе говорил: одевайся теплее, вот простудишься.
«У всех свое, — с холодным отчаянием подумала Нина. — А я? Зачем жить, если его убили? Если он, как Катя, — белый холмик…» Разболелось колено. С каждым шагом брести по занесенным улицам становилось все труднее. Нина присела на лавочку у чьих-то ворот.
Мимо прошел высокий человек в военной бекеше, оглянулся. Постоял и подошел к ней.
— Ниночко, что ты тут делаешь? Зачем убежала? Пойдем, я провожу тебя до дому.
Глава тридцать первая
К вечеру у Нины заболело горло, поднялась температура, к ночи навалились кошмары. Ей чудилось — она бежит по ломкому льду речки, спасаясь от Порфишки и длиннорукого, с разбегу проваливается в черную ледяную воду… Нина открывала глаза и видела перепуганное лицо мамы, а за ним электрическую лампочку, завешанную газетой. И снова, как только она закрывала глаза, наваливались кошмары, снова за ней гнались, она пряталась в подполье, на полатях, падала с саней, расшибалась и кричала: «Голова, голова, держите голову!»
Все страшное, дикое, лаврушинское обрушилось на нее. Самым ужасным было — ее убивали, но она знала — мертв мальчик с тонкой шеей, неподвижным лицом и остановившимися глазами.
Однажды она увидела близко знакомое лицо и долго не могла вспомнить, где она видела это пенсне в золотой оправе.
— Кажется, нам получше, — произнес знакомый голос.
Доктор Аксенов!
— Доктор, вылечите Витю, — сказала она и удивилась, какой у нее хриплый и слабый голос.
— Ты о чем, Ниночка? — спросил доктор.
— Она бредит, — пояснила Натка.
Пришла Нина в сознание на третьи сутки, ей казалось, что она только вчера вернулась из клиники, но Натка, глядя ей в глаза, сказала, что Виктора уже похоронили. После Нина узнала, что Натка по просьбе мамы обманула ее. Виктора хоронили именно в этот день. Но похороны были Нине не под силу, и хотя она это и понимала, но долго не могла простить Натке ее милосердной лжи. Натка спрятала газету и испортила потихоньку от Африкана радио.
В конце второй недели, когда Нина бродила уже по комнате, пришло письмо из рика, подписанное Степанчиковым: товарищу Камышиной предлагалось немедленно явиться «по месту работы», срочно провести выпуск ликбеза и сдать дела…
Мама решительно восстала:
— Никуда ты не поедешь, после ангины у тебя может быть осложнение на ноги. Сходи в амбулаторию, тебе дадут справку, что ты больна. Напиши Степанчикову, а Натка отнесет письмо на почту.
— Я должна поехать, — сказала Нина и соврала: — У меня уже ничего не болит.
— Боже мой, никогда вы меня не слушаетесь! — разволновалась мама. — Считаете себя взрослыми.
Нина с трудом дождалась (разговор происходил еще до утреннего чая), когда мама с Африканом ушли на службу, а Натка — в школу. Написала маме: «Я поехала. Не сердись, я должна. Вернусь через три дня. — И, чтобы утешить маму, приписала: — Мне так легче, чем одной лежать». В душе она была убеждена, как всегда бывает убежден человек, когда его постигает большое горе, что легче ей никогда уже не будет, что все хорошее, радостное теперь позади.
Оделась потеплее и отправилась на ближний базарчик. Боялась, что до большого базара ей не добраться. Шла, жмурясь от яркого уличного света и вдыхая всей грудью морозный воздух. И все-таки зима повернула к весне. Дорога побурела, на ней, разгребая конский навоз, суетились воробьи. По карнизам крыш весна, чтобы о ней не забывали, развесила, точно стеклянные украшения, сосульки. Значит, днем пригревает солнце, значит, скоро весна. Высвободится из-под снега черемуха, что видна за забором, наберет силу и зацветет. В природе все умирает и все возвращается. Не возвращаются только люди. Что-то тяжелое, гнетущее, поселившееся у нее в душе в день смерти Виктора, снова дало о себе знать… Она не услышала скрипа саней. Перед глазами лошадиная морда — Нина отскочила и повалилась в снег.
— Куды смотришь, раззява, мать твою так… — услышала она грубый окрик. Мужик остановил коня и уже участливо спросил: — Не зашиблась?
Нина поднялась, глянула на мужика и обомлела: это же Карпыч, тот самый Карпыч, который осенью первый раз вез ее в Лаврушино.
— Карпыч, вы меня не узнаете?
— Чаго ж не признаю? Нин Николавна, — Карпыч был явно смущен. — Сразу-то не приметил. Такое дело получилось — не серчайте. Да вы никак занедужили? Сказывали бабы, однако.
Нина попросила довезти ее до Лаврушина.
— Только, знаете, у меня сейчас денег нет, — сказала она, краснея, — если можно, я отдам вам в деревне. Мне, наверное, туда уже привезли жалованье.
