Вроде все, что он говорил, правильно, а слушать противно. И откуда набрался таких слов?
Один из мужчин записывает Петькины слова в блокнот. Второй целится в меня фотоаппаратом.
— А это,— продолжал Грачев, указывая на Славку,— на данном этапе лучший каменщик участка Чеслав Баранаускас. Эзериня — его ученица.
Славка поморщился и отвернулся. А фотокорреспондент взял меня под руку, подвел к Славке.
— Вас сфотографируем втроем — бригадир, каменщик и девушка.
— Не стоит,— вмешался тот, что с блокнотом.— Лучше вдвоем: учитель и ученица. На две колоночки.
Петька отступил на шаг, но по лицу видно — это ему не понравилось. Фотограф заставил нас со Славкой принять дурацкие позы: будто Славка поздравляет меня, жмет руку. Ну и вид у нас, наверно!
— Нет, нет.— Фотограф вертел нас и так и этак.— Не годится. Скованно очень. Ну же, улыбнитесь, девушка, покажите зубки! — Попробовал бы сам улыбнуться по заказу! — И не смотрите в аппарат. Смотрите друг на друга.
По крайней мере раз десять мы меняли позы, обменивались рукопожатием. Фотограф щелкал затвором аппарата. Славка начал злиться.
— Хватит,— заявил он и взял кельму.
Тут Петька подвел к корреспондентам Тадеуша, покровительственно обнял его за плечи. Спросил елейным голоском:
— Ну, Тадеуш, как она, жизнь молодая?
— Так сама…— Тадеуш прикинулся дурачком.
А Петька все теми же затасканными словами принялся излагать все о Тадеуше. Корреспондент торопливо записывал, а фотограф тем временем со всех сторон «общелкал» Тадеуша и Петьку. Грачев старательно делал вид, что не замечает этого, а сам пыжился, надувал губы, выкатывал глаза.
— Все,— облегченно вздохнул фотограф и спрятал аппарат.
Второй, с блокнотом, прицепился к Славке.
— Расскажите о себе. О ваших учениках. Много их у вас?
Добрая половина ребят в бригаде — Славкины ученики. О каждом он может рассказывать. Но Славка, не прекращая работы, проворчал:
— Бригадир расскажет, если надо.
— Конечно, конечно,— засуетился Петька.— Пойдемте в конторку, а то вы озябли, наверно.
И то озябли: носы посинели, руки тоже. После их ухода мы намеревались обсудить события дня, но Славка прикрикнул:
— Работать за вас кто будет?
Что поделаешь, работать за нас, конечно, никто не станет.
—Не утерпел, расхвастался?—с оттенком презрения спросил Славка Грачева в обеденный перерыв и передразнил: — На данном этапе.:. Молодая поросль…
— А что такого? — Петька невозмутим.— Напишут. Похвалят. Смотришь, и неудобно будет не дать звания. Сам знаешь: до лета не выскочим — пиши пропало. Начнется «начинка», и сядем с выработкой. Ради того и от поточного отказались…
— Нет, не ради того,— резко перебил Славка. Отложил кусок хлеба, закурил, недобро посмотрел на Петьку.— Лично я, да и все ребята, думаю, тоже, ради того от потока отказались, чтоб не сдавать людям сырые, некрасивые квартиры.
Петька насупился, промолчал. А Славка спросил язвительно:
— И, скажи, на кой черт тебе звание, раз так?
— Смешно,— обиделся Грачев.
— Очень даже. Ответь-ка: что важней в орехе — ядро или скорлупа?
Петька не счел нужным отвечать. Скривил губы.
— Молчишь? — зло засмеялся Славка.— Потому и молчишь, что за скорлупу, а не за ядрышко воюешь. И сам понимаешь это. Звание, звание! Год соревнуемся. Год ты шум поднимаешь. А что изменилось в бригаде?
— Ни черта,— поддержал Тадеуш.— Какими были, такими и остаемся.
— Слыхал? — Славка подтолкнул Грачева локтем.— Не дали звание и правильно сделали. Ты сюда посмотри,— показал на косо висящий пыльный транспарант со словами: «Один за всех, — все за одного».— Смотри, смотри, нечего.
— Ну как же ты за всех нас болеешь? Вот Тадеушу с Ганнулей не дали комнату. Ты повоевал за них?
— Как же, стал бы он с начальством заедаться!— вставила Ганнуля.
— Своими руками написали в обязательстве: все будут учиться…
— Можно подумать — ты учишься! — взорвался Петька.
— И я отвильнул. И еще кое-кто. Ты, например. Так за что же звание-то нам давать? Что не пьянствуем, не хулиганим, материться вот, слава тебе господи, перестали. За это? Нет, браток, мало этого. Все это скорлупа. А мне ядро, мне пользу нужно.
Удивительный он человек, Славка. Наверно, обо всем том, что происходит у нас в бригаде, он думает больше, чем, например, Лаймон.
Помню, когда Славка начал учить меня, Лаймон сказал с нехорошей такой усмешечкой:
— Что ж, денежки лишние между делом пойдут — за ученицу.
— Конечно, пойдут,— спокойно ответил Славка.— За любую работу положено платить. Учить — тоже работа.
Но я-то знаю, сколько раз Славка, полдня провозившись со мной, оставался потом после работы, чтобы догнать остальных. Не занимайся он со мной, за день больше любого другого сделал бы. Вот она, какая ему от меня была «выгода»!
Уж если на то пошло, вот теперь, когда я научилась сама вести кладку, ему выгодно было бы подержать меня в ученицах. Учить меня больше не надо, а денежки шли бы и шли. Но ведь он не сделал этого, он первый заговорил о том, что пора мне получать разряд.
И разве одну меня он выучил? Он ведь все умеет: и стены класть, и штукатурить, и плотничать, и малярить.
Ладно, за меня он получил все-таки деньги. А Юзя, допустим. Она пришла из ремесленного с разрядом штукатура. Так ей и платят. А малярному делу ее Славка выучил. И ни копейки ему за это никто не платил. Тадеуш пришел совсем без специальности. Сейчас он наравне со Славкой работает. Славка же и выучил. Какой корысти ради?
И теперь вот этот разговор. Ядро или скорлупа? Петьке звание ради звания нужно — так выходит. А Славке что-то совсем другое, гораздо большее нужно.
Ядро или скорлупа? Что же во мне, по его понятию, ядро, а что скорлупа? Перебираю день за днем всю свою жизнь только здесь, в бригаде. Ой, сколько же скорлупы!
Я как-то, по глупости своей, сказала Скайдрите, что мне нравится один каменщик, имея в виду Славку.
— Каменщик? — переспросила брезгливо Скайдрите.— В грязной спецовке? С такими вот ручищами? И сам серый, как его спецовка?
Я тогда не нашлась, что ответить. Просто пожалела о своей откровенности. Теперь, после сегодняшнего разговора, я показалась сама себе такой маленькой. Душевно маленькой. Да, у меня аттестат зрелости. Да, меня в первый день резнуло произнесенное с неправильным ударением слово «фундамент».
И все-таки не Славка, а я сама серая, как спецовка.
Славке во всем нужна польза, смысл. А я об этой пользе подчас и не задумывалась. Теперь буду думать. Обязательно буду.
Не зря я с первого дня невзлюбила шаткие мостки, заменяющие лестницы. Позавчера бежала вниз, поскользнулась, слетела прямо к ногам поднимавшегося наверх Лаймона. Хотела вскочить — куда там! Никогда я не испытывала такой боли!
— Что, Рута, что? — Лаймон подхватил меня под руку.
А я встать не могу — от каждого движения красные круги перед глазами. И стыдно стонать и не удержаться.
— «Скорую помощь»! — закричал Лаймон.— Звоните в «Скорую помощь»!
Славка сбежал сверху, поднял меня на руки, вынес во двор. Тут как раз самосвал разворачивался.
— Стой! Погоди! — закричал Славка шоферу. Донес меня до кабины. Ганнуля села рядом. Славка залез наверх.
— Гони в больницу!
В больнице сделали рентген: трещина в какой-то там кости, на самом подъеме. Наложили гипс. Ночь пролежала в коридоре, на жесткой, обитой клеенкой кушетке — в палате мест нет. И нога болела, и бока отлежала, и ходили все время мимо меня — спала плохо.
Утром дверь коридора приоткрылась, заглянул Славка.
— Ну как? — шепотом спросил он.— Жива? Почему не в палате?
Пытались его сестра с нянечкой выставить — как бы не так! На помощь Славке появились Петька, Ганнуля, Тадеуш. Шум, крик подняли:
— Как это смеют больную в коридоре держать!
Пробовала я их урезонить, руками на меня замахали: молчи!
Кончилось тем, что дежурный врач разрешил забрать меня домой. Принесли мне костыли. Ребята сбегали за такси. До лестницы я кое-как дошла и остановилась в недоумении: как же ее «форсировать»?
Не говоря ни слова, Славка подхватил меня, донес до машины. И вот я лежу одна. Пусто и тихо в общежитии — все на работе.
За окном идет снег — редкий, сухой, спокойный. Я смотрю на снежинки, и учебник алгебры, которую я решила подзубрить, праздно лежит у меня на одеяле.
Пышет теплом от радиаторов отопления. Нежно согревает меня пушистый фланелевый халатик. Нога не болит. Даже самой не верится, что может быть на свете такое блаженство. Лежу в тепле, в уюте, на мягкой постели, смотрю на снег и думаю о Славке. Будто по волшебству, раздался стук — и вошел Славка.
Я хотела соскочить с постели, но спустить вниз запаянную в тяжелый гипс ногу не так-то просто. Все же я спустила. Встать мне Славка не дал. Подошел, прижал мою голову к своей куртке. Куртка — вся в бисеринках воды от растаявших снежинок.
