— Замолчите, пожалуйста, перестаньте… соседей напугаете!
— Чего уж, посмеяться нельзя? — бодро спрашивал Певунов.
— Да, мамочка, — пищала Алена, — ты не знаешь, а положительные эмоции очень полезны!
Глаза девочки неестественно, мокро блестели.
Еще одно анонимное письмо пришло в горком. Певунова вызвал для беседы старый знакомый Петр Игнатьевич Тимошенко, заведующий отделом пропаганды. Они учились вместе в школе, год назад в составе одной делегации ездили в Болгарию. Друзьями не были, у Певунова, пожалуй, вообще не было друзей, но симпатизировали друг другу. Тимошенко обладал легким, дружелюбным характером, каждое движение его было таким, точно он протягивал руку для рукопожатия. В этот раз он встретил Певунова, против обыкновения, прохладно, не встал навстречу. Сергей Иванович сразу ответно напружинился. Он знал, зачем его вызвали, и молил бога, чтобы его не выдала эта новая, проклятая гримаса вины. Он считал себя виноватым только перед семьей, да и то «виноватый» — неточное слово. Он лишь слепое орудие обстоятельств, наносящее удары помимо своей воли. Тимошенко и поинтересовался его здоровьем, делами, Певунов ответил, что ни на что не жалуется, кроме как на необыкновенно дождливую и раннюю осень.
— Прости, Сергей Иванович, что я вынужден говорить с тобой о сугубо личном, такая должность, иногда приходится.
— Конечно, конечно, — Певунов изобразил улыбкой полную готовность к неприятному разговору.
— Ты в городе человек известный, на виду, член ревизионной комиссии, поэтому, понимаешь ли…
— Анонимка поступила?
— Поступила, верно.
— Что же там сказано, если не секрет?
— Не обижайся, Сергей Иванович, но сказано там, что ты, здоровый, ей–богу, кобель. Причем для кобелиных делишек используешь служебное положение. Кто такая Лариса Дмитриева? — Спросив, Петр Игнатьевич отвернулся в сторону, оттянул ящик стола и начал копаться в бумагах.
Он Певунова не торопил, опасный и серьезный вопрос задал как бы мимоходом.
— С каких пор, — поинтересовался Певунов, — в горкоме дают ход анонимкам?
Тимошенко оставил в покое ящик с бумагами.
— Анонимка анонимке рознь, сам понимаешь.
— Как это?
— Не надо, не возбуждайся. Поверь, я не с радостным сердцем тебя вызвал.
— Лариса Дмитриева — моя любовница, — сказал Певунов. — Месяц назад по моей просьбе ее взяли на работу к нам в бухгалтерию. Больше мне нечего добавить.
Тимошенко поправил галстук таким резким движением, точно хотел себя малость придушить.
— Это, по–твоему, пустяк?
— Для меня отнюдь не пустяк.
Взглядами они на мгновение встретились, два искушенных в жизни мужика, и, казалось, поняли друг друга. Поняли, но не пришли к согласию. Однако Тимошенко был добрым человеком, умеющим уклониться с намеченного пути. Он спросил тихо:
— Тяжко, Сергей Иванович?
— Я не жалуюсь. Это на меня жалуются.
— Ладно. Как быть с использованием служебного положения, подскажи?
— Недоказуемо.
— Мы не в суде. И я не следователь.
Певунов вдруг посочувствовал старому знакомому, вынужденному заниматься его амурными шалостями. Обоим это было неприятно.
— Петр Игнатьевич, что ты, право, так переживаешь. Меры, если какие надобны, принимайте. Я в обиде не буду. Только имейте в виду, с каждым это может случиться. Никто не застрахован.
— От чего не застрахован?
Певунов не решился произнести наивное, юное слово, ответил иносказательно:
— От той самой дури.
Тимошенко, почуяв, что личная тема себя исчерпала, с облегчением перевел разговор на строительство нового, суперсовременного торгового комплекса за чертой города, которое замораживалось третий раз за пятилетку. Предполагалось, комплекс вступит в строй два года назад, но по сей день не был завершен нулевой цикл. Какой–то злой рок управлял строительством. Ныне комплекс–сирота опять заброшен по случаю предстоящих международных фестивалей. Пришел черед позлорадствовать Певунову.
— Много сил уходит на то, чтобы нравственность блюсти. Где уж тут магазины строить. Не до них.
Тимошенко приоткрыл губы в улыбке.
— На рыбалку уж теперь не ездишь?
— Хочешь, съездим?
— Созвонимся.
Прощались по–приятельски, но все–таки Тимошенко, пожимая руку, косился в сторону.
Из вестибюля Певунов позвонил на работу, у Зины узнал, что там все в порядке. Передал, что задерживается и вряд ли сегодня появится в конторе.
Машина ждала у подъезда. Водитель Федя Купрейчик, сорокалетний холостяк и карточный шулер, читал газету «Известия».
— Куда? — спросил.
— Давай! — Певунов махнул рукой в сторону моря.
Федя ничего больше не уточнял, медленно покатил по набережной.
— Что нового в газетах пишут?
— Чего там нового, — Федя сунул в зубы сигарету, отпустил руль и прикурил. Сто раз просил его Певунов не бросать руль на ходу — бесполезно. Федя Купрейчик обладал счастливым свойством воспринимать замечания как поощрения. — Ничего нового, Сергей Иванович. Оскорбляют все, кому не лень, а мы не чешемся. Вот что я скажу, Сергей Иванович, чувство национального достоинства нами утрачено.
— Ну уж!
— А чего ну уж… Нам по харе, а мы экономическую помощь. Помощь–то примут, и нам снова по харе. Мы утремся — и опять помощь. Сектантство это, Сергей Иванович, вот что я скажу. Чистой воды сектантство.
Певунов не увольнял Федю Купрейчика исключительно за его склонность к философствованию. А уволить было за что. Начать с того, что Купрейчик считал казенную машину своей собственностью и, бывало, исчезал вместе с ней на день, на два, на три, а вернувшись на службу, давал самые невразумительные и издевательские объяснения. Но на мир Купрейчик смотрел независимым взглядом, и временами Сергей Иванович испытывал к нему почти родственные чувства.
— Послушай, Федор, а почему все же ты до сих пор не женился?
Федор поперхнулся дымом и чуть не завалил машину на обочину.
— На ком жениться, Сергей Иванович, господь с вами?!
— На женщине, Федя, на ком же еще?
— Не хочется мне вас обижать, Сергей Иванович, а только чудно вы об этом рассуждаете. Да кто сейчас женится, колуном по затылку трахнутые, одни они.
Певунов тоже задымил.
— Почему же трахнутые?
Федя ловко увернулся от проскочившего на большой скорости «МАЗа».
— При общем распущении нравов жениться просто смешно. Вы возьмите нынешнюю женщину. Она кто? Может, она верная подруга и поддержка усталому мужчине в его героическом труде? Или она заботливая мать и добрая хранительница домашнего очага? Увы, нет! — Купрейчик сделал эффектную паузу. — Всего–навсего она хищница, срывающая цветы удовольствия. Так–то… А почему это произошло? Вы знаете?
— Не знаю. Откуда мне.
— Потому что уравняли ее с мужчиной в правах, а что с этим делать, она не знает. Да вот вам такой пример, чтобы понятней было. Посади ты дурака на престол, нацепи на него корону и скажи ему: правь! Что сделает дурак первым делом? А? Нажрется до пуза, нальет бельмы винищем и начнет изгаляться. И не по злобе даже, а лишь по своему невежеству.
— Не уважаешь ты женщин, Федор.
— Не уважаю, — согласился водитель–философ, — но люблю за их прелести… Куда везти–то, Сергей Иванович? Как обычно?
— К озерам.
Купрейчик демонстративно взглянул на часы: проверил, успеет ли вернуться. Он работал строго от восьми до половины шестого. И это прощал ему Певунов. До озер было километров тридцать, и все оставшееся время они ехали молча. Купрейчик молчанием маялся, пытался заговаривать, но Певунов делал вид, что задремал.
Он и впрямь погрузился в призрачную тину воспоминаний. В голове перемешивались обрывки мыслей, вдруг всплыл из памяти бравый капитан Кисунько. Певунов не сдержался, гулко хохотнул, отчего Купрейчик чуть не вильнул в кювет.
Через несколько дней после знакомства с Ларисой это было. Капитан ввалился к нему в кабинет возбужденный и капризный, с порога заорал, что женится, и тут же попытался его обнять, но Сергей Иванович отстранил дальнего родственника, уж слишком обильную смесь шашлыка, наливок и одеколона тот нес впереди себя, точно щит.
— Погоди! Чего ты вякнул про женитьбу? На ком женишься?
— На ком?! — завопил капитан с такой звонкоголосой яростью ликования, что Певунов усомнился в здравости его рассудка. — На ком?! И ты спрашиваешь? Дорогой мой, да ведь ты меня, можно сказать, сам сосватал.
Певунов строго спросил:
— Иван Сидорович, тебя многие видели, как ты сюда шел?
Кисунько понимающе, счастливо заухал.
— Все видели. И меня, и невесту. Понял? Не один я пришел к тебе — счастье мое за дверью!
Певунов не успел его остановить, Кисунько рванулся к двери и зычным командирским голосом гаркнул: «Входи, родная!» В кабинете тут же возникла официантка Рая с огромной спортивной сумкой в руке. Капитан чинно взял ее под локоток, подвел к Певунову. Вид у Раи был такой, словно она собралась на луну.
