В виду изложенного, мы констатируем факт полного бессилия общепартийных резолюций и, как выхода из тяжкого положения, требуем реорганизации Центрального комитета.
25 августа 1917 г.
Сегодня в частной беседе решалась судьба местной эсеровской организации. Собрание было почти конспиративное. Мы еще держим в тайне пункты нашего ближайшего коллективного выступления. На первом же общем собрании будет произведен учет примыкающих к нам и противоположных сил. Если нас меньшинство — уходим и организуем группу максималистов; если большинство — предлагаем реорганизацию комитета, куда выставляем своих кандидатов. Разделение произойдет уже не только по линии интернационализма-оборончества, но и по линии максимализма-минимализма.
Вокруг комитета сгруппировываются наиболее сознательные члены, члены же рядовые ко многим вопросам конспиративного характера абсолютно не допускаются. Первое собрание должно быть тотчас за днем выборов. Идет работа по созыву «своих», т. е. рабочих и солдат.
Были рассмотрены основные вопросы текущего момента и выяснено наше к ним отношение, наш взгляд.
I. Временное правительство как орган власти с тенденцией соглашательства, компромиссов и явных отступлений от лозунгов истинной революционной демократии, подлежит упразднению.
Исключая все виды поддержки Временного правительства, мы не вступаем с ним в активную борьбу до тех пор, пока не будет у нас полной уверенности, что исход борьбы даст положительные результаты. Многие симптомы жизни свидетельствуют о близком восстании.
Факту свержения Временного правительства должен предшествовать факт образования верховных органов демократии, могущих заполнить пустоту. Мы не предрешаем вопроса о том, в какой момент и в какой форме должно произойти замещение. Органы демократии могут реорганизоваться теперь же, и тогда борьба будет заключаться в передаче власти Временного правительства уже существующим органам.
Может случиться и так, что восстание родит новые верховные органы и одновременное свержение Временного правительства поставит на очередь захват власти именно этими новыми органами.
Но, не делая активных выступлений в сторону свержения Временного правительства, мы стремимся разъяснять населению весь ужас и вред принятого правительством курса поведения и, таким образом, удобряем почву для будущего, близкого восстания.
II. Смертная казнь безусловно осуждается и учитывается как один из симптомов надвигающейся контрреволюции и военной диктатуры.
III. Контр-революция надвигается и поэтому максималисты должны быть готовы к террористическим выступлениям.
IV. Московское совещание дало возможность темным силам открыто произвести учет своей наличности. И не случайность, конечно, что предполагавшийся контр-революционный заговор совпал с моментом совещания.
Осуждается самым категорическим образом поведение на совещании Керенского и Брешко-Брешковской, изменившим окончательно тем лозунгам, которые провозгласила демократия в начале революции.
V. Войну прекратит лишь сам народ в лице такого органа власти, который не на словах, а на деле пытался бы всемерно приблизить мир.
Пути должны быть избраны решительные, включительно до разрыва с союзниками.
31 августа 1917 г.
И все это правда. То, что мы думали и говорили — все оправдалось на деле с поразительной точностью.
Смертная казнь на фронте и в тылу.
Фальшивое «доверие» Корнилова органам демократии.
Вывод из Петербурга революционных полков и замена их кавалерийскими и казацкими частями.
Совещание в ставке с приглашением командующих округами. Зловещие речи на Московском совещании — все это были симптомы контр-революции.
26 августа Корнилов через думца Львова, а затем и лично (по прямому проводу) заявил правительству о своей воле на захват власти.
С ним туземные войска, с ним часть казаков и кавалерии, с ним обманутые пехотные полки.
Чем дальше — тем тревожнее; но вместе с тем яснее и определеннее единодушное выступление революционной демократии на защиту свободы. Все партии и организации временно спаялись единым порывом.
Мы не закрываем глаз на возможность, даже больше — на неизбежность — раскола вслед за разгромом контр-революции, но теперь — теперь мы имеем общего врага, и потому борьба наша будет общей.
28-го пришла первая телеграмма Корнилова. Город заволновался, закипел в вихре промчавшихся слухов, предположений и догадок.
Вечером состоялось экстренное заседание Исполнительного комитета с участием представителей от партий и революционных организаций.
Всего собралось человек шестьдесят.
Опасность спаяла всех.
Тишина была абсолютная.
С особенным вниманием выслушивали говорящих.
Одна за другой бежали телеграммы, — призывы к спокойствию, к необходимости быть готовыми выступить на защиту погибающей свободы… На бледных, истомленных лицах была решимость.
Глаза горели огнем отваги.
Это была величественная картина мобилизации (разбросанных чувств mi мыслей, мобилизация в едином моменте.
Тишину ежеминутно разрывал телефонный звонок. Тогда с небывалым напряжением вслушивались в каждое слово повторяемой телеграммы, записывали спешно, делали отметки.
Разошлись глубокой ночью.
Исполнительный комитет остался на посту.
Мы ночевали в Совете на столах, все время тревожимые телефонными звонками.
На утро к Совету стал сходиться народ и толпиться у столба, где вывешивались вновь приходящие телеграммы.
В полдень по всему городу устраивались митинги.
Еще накануне, в заседании, было решено создать революционный орган, который взял бы на себя всю полноту власти и заботу о спокойствии города.
В «Штаб революционных организаций» вошло десять человек: по три представителя от Исполнительного комитета социалистов-революционеров и социал-демократов и социалистических партий (социалисты-революционеры, большевики, меньшевики), начальник гарнизона, начальники милиции и боевой дружины и один представитель от Комитета общественной безопасности.
Первое собрание штаба было вечером 29-го.
31 августа 1917 г.
Город объявлен на военном положении. Власть официально переходит к начальнику гарнизона. Вчера он присутствовал на заседании штаба.
После речей, горячих и единодушных, решили работать совместно: штаб, начальник гарнизона и начальник милиции.
Один, не оповестив другого, не должен предпринимать каких-либо крупных, решительных шагов.
Лишь только полковник ушел, все переглянулись, улыбнулись.
— Держите ухо востро, — сказал Киселев, председатель штаба: — чорт его знает, кто он такой. Видели, как он насторожился, когда рекомендовали Евсеича начальником боевой дружины? Что за дружина, да какова роль? Надо быть осторожными, не очень то распространяться в его присутствии. Я даже беспокоюсь — не авантюра ли вся эта Корниловская затея? Может быть, он хотел лишь создать повсюду военное положение, а там и прихлопнуть все дело. А? Как думаете?
Новая мысль товарища как-то всех передернула. Нам и в голову не приходило подобное соображение. Но неужели и Верховский?.. Нет, не может быть…
Впрочем, если «террорист-бомбист» Савинков — «правая рука» Корнилова, то…
Недаром Корнилов предлагал Керенскому устроить диктаторский триумвират: он — Корнилов, Керенский и… Савинков… Подозрительно…
А как у нас обстоит дело с оружием?
Начальник милиции и председатель полкового комитета успокоил окончательно. Оказывается, — все в надежных руках— бомбометы, минометы, пулеметы, винтовки, ручные бомбы и проч. Наготове и проволока.
Боевая дружина наметила план работы в среде гарнизона.
В нужный момент боевики, переодетые в солдатские шинели, увлекут за собой солдат и, таким образом, будут командирами маленьких войсковых частей.
Начальник гарнизона не опасен, потому что последний указ Верховского дает право полковому комитету смещать неугодных начальников. Этим разрешается все дело.
Долго еще сидели мы в прокуренной, наглухо закрытой комнате. За дверьми стоял часовой-боевик, никого не подпускавший к двери. Конспиративный характер заседания как-то особенно подымал дух и родил в высшей степени революционное настроение. Недаром здесь так единодушны были меньшевики, большевики и эсеры,
Здесь была кучка партийных работников, на время спаянных единою мыслью.
Мы знаем, что это единение недолговечно; что за разгромом корниловщины снова пойдем разными путями, но сейчас мы едины.
Большевики уже верхушками переплелись с максималистами. Часто прорывается у них мысль о немедленном захвате фабрик и заводов, о строжайшем контроле. Они прикасаются к максималистской полной социализации. Они уже начинают сомневаться в «естественном ходе событий», в концентрации производства и ближе, все ближе примыкают к максималистам.[4]
