Проснулись, когда солнце уже порядочно склонилось к закату. Косые его лучи разом отражались во всех озерах, и те жарко горели. Казалось, земля тоже только что проснулась, открыла сразу две дюжины пылающих глаз и уставила их на выцветшее за день белесое небо.
— Озер-то, озер сколь повылазило! — изумился Юрка. — Смотри, деда, — словно что воды в блюдца налил да по лесу расставил. Которое наше — Тургоныш?
— Нашего не видать, оно вон за той, за Лысой горой. Поспешать надобно. Впотьмах по лесу не сильно расшатаешься, того и гляди глаз выколешь.
Часа через два они обогнули Лысую гору и увидели Тургоныш — маленькое озерко, налитое в горную чашу. Берега обтянуты камышовой каймой, и только в одном месте просвет — выбегавший из междугорья ручей намыл на берегу толстый слой песка, приглушил камышовые ростки, и получился отличный пляжик.
Дед оглянуться не успел, а внук уже плескался в воде и радостно кричал:
— Деда, смотри! Плаваю!
Конечно, это был чистейший обман: Юрка не умел плавать... Он нещадно булькал ногами, перебирал руками по дну и, передвигаясь таким способом, был убежден, что плавает, и верил, что так именно и надо плавать.
— Айда сюда! — звал он деда.
Его голос и всплески воды разносились по воде до самых дальних берегов и отдавались там гулким эхом.
Дед, неизвестно почему стыдливо спрятавшись за выступ скалы, стал раздеваться, а потом побежал к берегу, закрываясь ладонями и скорчившись в три погибели. Вопреки Юркиным ожиданиям, он не показал внуку чудес плавания, а забрел в озеро чуть повыше колен, окунулся несколько раз быстренько, зажав четырьмя пальцами нос и уши, и тут же выскочил обратно.
— А говорил, что плавать умеешь... — разочарованно упрекнул Юрка.
— Холодна больно водица-то. Ну ее к шутам! — проговорил дед, поспешно одеваясь. — Да и как плавать-то? Водоросли полно — запутаешься еще, утонешь...
— Да ты боишься! — скорее для себя, чем для деда, провозгласил Юрка, изумленный до крайности.
У него даже сердце екнуло: дед, похвалявшийся перед стариками и молодыми приисковыми парнями своими лесными походами, казавшийся таким старым и опытным, — и вдруг трусит! Юрка молча разглядывал сухого, сморщенного человека, попрыгивающего на одной ноге и тщетно пытающегося продеть ногу в штанину. Если б дно было более пологим и его всюду можно было бы доставать руками, сам Юрка обязательно сплавал бы на середину озера или даже дальше. А дед умеет плавать, не касаясь дна, и не плывет!
Отвлекло его от таких размышлений одно обстоятельство: на плоской груди деда, обросшей редкими седыми волосами, болталась какая-то зеленоватая штука, привязанная к шее за шнурок. Когда сели ужинать, внук не замедлил приступить к допросу.
— Деда, а ты зачем бляху привязал на шею?
— Не бляху, а православный крест. Дурень!
— Крест? Где ты его взял?
— Ешь знай! Где взял, там уж нету, — попробовал уклониться дед.
— Сам знаю, что нету. Ты мне скажи: где взял? Кто дал?
— Поп дал. Были такие, одним словом, священники. Возьмут ребеночка за руки-ноги, окунут в воду, крест на шею повесят — и носи не потеряй...
Дед говорил вяло и неохотно. Отношения с религией у него были самые отдаленные — попов он не любил, считал дармоедами. В существование бога верилось плохо, а крест снять все не хватает решимости: а вдруг бог все-таки существует?
— Получше облизывай ложку, а то мыть неспособно, облипшая вся, — отводя глаза в сторону, сказал дед.
— А под рубаху почему запрятал? Стыдно тебе, да?
— Это только попы поверх одежи кресты носят.
— А ты хуже попа, да?
Умел-таки Юрка задавать раздражающие вопросы! Дед почувствовал, что, если не оборвать сейчас парня, он таких вопросов накидает, до утра не разберешься.
— Отстань ты от меня! — нетерпеливо ответил дед. — Попу — одна цена, мне— другая. Каждый человек свою цену имеет.
— И мне тоже цена есть? — поинтересовался Юрка, и тут его упрямую, лобастую голову осенил неожиданный вопрос: — А почему мне креста не дали?
— Тебе не положено, — равнодушно сказал дед. — Ты некрещеный.
Ответ озадачил Юрку. Как же ему теперь быть? Обидеться? Но на кого обижаться? Да и стоит ли? Ничего занятного в этой медяшке нет. Скорее наоборот: такой веревкой только мозоли на шее натрешь.
Дед стал заливать кострище. Угли злобно зашипели, зафыркали горячим серым паром. Потом он поднялся на каменный лоб Лысой горы. Там, повыше, в почти отвесной гранитной стене, имелась небольшая пещерка, выстланная полуистлевшим слоем мха и сена.
Юрка остался на берегу один. Наверху покряхтывал дед, укладываясь спать. Над кострищем все еще колыхались серые клубы пара. Запоздало пощелкивали головешки. Тургоныш отражал в себе черные, как вороновое крыло, лесистые берега и красно-золотые затухающие отблески вечерней зари. Сочетание черни и червонного золота было таким зловещим, тишина стояла такая глубокая, что Юрке стало страшно. Казалось, что-то необыкновенное и непонятное непрерывно и бесшумно свершается вокруг...
Проворно действуя руками и ногами, Юрка ящерицей взобрался по круче и остановился только тогда, когда ткнулся лбом в костлявый бок деда.
— Ты чего? Или испугался?
— Чего выдумываешь? — сурово ответил Юрка. — Чего мне бояться? Мне к стенке ложиться или тут, с краю?
— К стенке ложись. Я рано вставать буду.
Это устраивало Юрку. Он перебрался через деда, и скоро тот услышал ровное посапывание внука.
Какой у старика сон? Так себе, дремота. Роман Егорыч ворочался с боку на бок, шурша сухой подстилкой. От пыли сверлило в носу. В темноте пыль была невидима, но запах ее ощущался явственно.
Пылит подстилка... Да и как не пылить, когда не менял ее лет десять. Надо бы повыбросать эту сухоту, надергать свежего моху... Роман Егорыч чихнул несколько раз подряд и посмотрел в ту сторону, где спал внук: нет, не проснулся. Ну да ладно, одну ночь как-нибудь отмаются. А ежели дело будет закончено, то, кто знает, придется ли когда-нибудь ночевать тут еще раз. Ноги-то с каждым годом слабнут...
Да, как там ни верти, а приходит он, закатный час. Так и прошла она, жизнь, день за днем, год за годом. И будто ни один прожитый день не отличался от другого, вроде перемен никаких и не было, а оглянешься назад — даже не верится, как все переиначилось.
А Юрка-то! Креста не знает. Оно и понятно: теперь ни на ком не сыщешь православного креста. А коли носишь его, то смотрят на тебя как на чучело.
Ну и пускай чучело! Как хотите судите-рядите, а жил он, Роман, по-старому и будет жить по-старому, никого не слушая, сам по себе! И нечего к нему приставать, нечего его переиначивать. Старик раздражился. Припомнились сын Владимир, директор прииска Пудового Торбин, бригадиры старательских артелей. Как коты вокруг горячей каши, они ходили вокруг него, пытались узнать его тайность. Никому ничего он не сказал и не скажет! Плевал он на всех! Вот и все!
Расстроенный раздумьем, Роман Егорыч выбрался из пещерки. Видимо, давно уже перевалило за полночь. Окрестности стали проясняться. Вода в Тургоныше шевелилась. Округлые, совсем неприметные валы накатывались на гранитное подножие Лысой горы и облизывали его ласково и нежно. «Чудно! — подумал дед, позевывая. — Озерцо словно зеркало, не шелохнет, а поди ж ты — волна. С чего бы это? Надо будет Юрка спросить — небось, знает...» И покачал головой: вот ведь как — десятый годок внуку идет, а приходится спрашивать мальца. Что дальше будет, если в эдакие годы внук набирается в школе столько премудрости?
Роман Егорыч спустился вниз, собрал сушняк, уложил пирамидкой на кострище, но поджигать не стал: рано еще, торопиться некуда, пускай поспит внучонок. Природа, ее мирное дыхание успокоило его, он положил голову на колени и задремал.
Очнулся, когда весь восток сверкал, словно позолоченный. Солнце еще скрывалось за дальними хребтами, но макушки гор на западе были уже освещены. На одной из них, безлесой и каменистой, сверкал ослепительно яркий белый огонь. Роман Егорыч долго приглядывался к нему, соображая, что бы это могло так сильно блестеть. «Видно, пласт слюды выпятило на склон, вот он и блещет», — решил он, наконец. Край солнца всплыл в глубине дальнего ущелья, осветив его скалистые щербатые стены. Мертвая зыбь на озере стала еще сильнее, как будто Тургоныш приветствовал появление дневного светила.
Роман Егорыч поджег костер, и скоро желтое пламя с траурной дымной каймой заколыхалось вокруг закопченного котелка. Изгибаясь, оно поднялось до его верхней кромки и стало заглядывать внутрь, точно любопытствуя: что же такое варит старый дед?
Роман Егорыч поднялся в пещерку проведать внука. Выкатившись из-под полушубка, полуголый Юрка свернулся в клубок и спал, то и дело подрагивая и ежась от утренней прохлады. Накрывая его, Роман Егорыч увидел на лбу крупного, набухшего комара.
