"Маринушка, красавица, оставайся с нами, будешь наша дочка, в саду с нами жить будешь, песни наши будешь петь… " - "Мама не позволит". - "А ты бы осталась?" Молчу. "Ну, конечно бы, не осталась - мамашу жалко. Она тебя небось во-он как любит?" Молчу. - "Небось, и за деньги не отдаст?" - "А мы мамашу и не спросим, сами увезём! - какая-то помоложе. - Увезём и запрём у себя в саду и никого пускать не будем. Так и будет она жить с нами за плетнём. (Во мне начинает загораться дикая жгучая несбыточная безнадёжная надежда: а вдруг?) Вишни с нами будешь брать, Машей тебя будем звать… " - та же, певуче. "Не бойся, голубка, - постарше, приняв мой восторг за испуг, - никто тебя не возьмёт, а придёшь ты к нам в гости в Тарусу с папашей и с мамашей, али с нянькой - небось, каждый воскресный день мимо ходите, всё на вас смотрим, вы-то нас не видите, а мы-то всё-о видим, всех… В белом платье придёшь пикеевом, нарядная, в башмачках на пуговках… " - "А мы тебя оденем в на-аше! - подхватывает та певучая неугомонная, - в чёрную ряску, в белый платочек, и волоса твои отрастим, коса будет… " - "Да что ты её, сестрица, страшишь! Ещё впрямь поверит! Каждому своя судьба. Она и так наша будет, - гостья наша мечтанная, дочка мысленная… "
И, обняв, прижав, подняв, поддав - ух! на воз, на гору, в море, под небо, откуда всё сразу видно: и папа в чесучовом пиджаке, и мама в красном платочке, и Августина Ивановна в тирольском, и жёлтый костёр, и самые далёкие зализы песка на Оке… "
Старшая одёрнула младшую, но как же соблазнителен был тот напев, если и через десятки лет, уже в Париже, сорокадвухлетняя Марина Цветаева продолжала мечтать:
"Я бы хотела лежать на тарусском хлыстовском кладбище, под кустом бузины, в одной из тех могил с серебряным голубем, где растёт самая красная и крупная в наших местах земляника.
Но если это несбыточно, если не только мне там не лежать, но и кладбища того уже нет, я бы хотела, чтобы на одном из тех холмов, которыми Кирилловны шли к нам в Песочное, а мы к ним в Тарусу, поставили, с тарусской каменоломни, камень:
Здесь хотела бы лежать МАРИНА ЦВЕТАЕВА."
…Рядом с Клюевым не было матери. Были соловецкие наставники, от которых он внутренне начал уже отходить. Семена, посеянные "старцем", пали на благодатную почву. Николай безропотно принял замену креста на "образок из чёрного агата" с вырезанными по камню треугольником и надписью, в которой выделилось в его памяти слово "Шамаим", чёрный агат, который также называли камнем Великой Матери - символ скорби. Треугольник - каббалистический знак, обозначавший у розенкрейцеров трон Бога. Шама-им - в Каббале означает "область небес", Океан Духа, то же - небесный свод в Ветхом завете. Полная надпись на чёрном агате, которую "не мог понять" Клюев, очевидно, была: "Серис биди Шамаим" - "скопец волею небес". То есть новый "учитель жизни" был адептом скопческой секты. Этому евангельскому стиху - "Серис биди Шамаим" - Василий Розанов посвятил целую главу в книге "Апокалипсическая секта", где писал о "роковой филологической ошибке", то есть ошибке самих скопцов, для которых перевод стиха звучал как "оскопившие себя ради Царствия Небесного". "Христос, едва назвал два вида скопчества, "от чрева матери" и "от людей", даже не мог не назвать не-
пременно и третьего вида, ибо ученики Его поставили общий вопрос о безбрачии. Он же, сказав, что остаются безбрачными только те, "кому" именно "дано"…" (В. Розанов). А "Страды" основоположника скопчества Кондратия Селиванова повествуют о мучениях "батюшки", о его покаянии, о чудесах, с ним бывших, и о пророчествах, им слышанных. "И на крест меня отдали Божьи Люди. А жил я в городе Туле в доме у жены мирской, у Федосьи Иевлев-ны грешницы, у ней в подвале там и жил. Она меня приняла, а свои не приняли, и они же доказали и привели к ней в дом команду солдат… "
"Привели меня в Тулу и посадили меня на крепком стуле. И препоясали меня шелковым поясом железным, фунтов в пятнадцать, и приковали меня к обеим стенам, и за шейку, и за ручки, и за ножки, и хотели меня тут уморить. И было завсегда четыре драгуна на часах; и в другой комнате сидели мои детушки трое, которые на меня доказали, и было сказано поутру сечь их плетьми. Но мне их стало жаль, и я со креста сошёл, и все кандалы с меня свалились, а драгуны в это время все задремали и не видели, как я прошёл. И я своих детушек нашёл и говорил им: "Детушки, не бойтесь. Ничего вам не будет и будете отпущены. А я уж один пойду на страды за всех своих детушек прославить имя Христово и победить Змея снова, чтоб он на пути не стоял и моих людишек не поедал".
"А тебя хотят теперь же все продать. Но хотя ты и будешь сослан далеко и наложат на тебя оковы на руки и ноги, но, по претерпении великих нужд, возвратишься в Россию и потребуешь всех Пророков к себе налицо, и станешь судить их своим судом. Тогда тебе все Цари, и Короли, и Архиереи поклонятся, и отдадут великую честь, и пойдут к тебе полки полками".
"В ту пору, когда Пугачёва везли, и он на дороге мне встретился. И его провожали полки полками, и тож под великим везли караулом его; а меня везли вдвое того больше, и весьма строго везли. И тут, который народ меня провожал, - за ним пошли, а которые его провожали, - за мной пошли. Ехавши я дорогой, и помыслил: "Напрасно я людей скоплял, а скопил бы сам себя, и спасал бы свою душу".
Так Кондратий Селиванов отождествлял себя и с Христом, и Петром III, и так же отождествляли своего "батюшку" его последователи. А "Божьи люди", отдавшие "на крест", - христы, сектанты, представлявшие до конца XVIlI века со скопцами практически одно целое. "Скопчество выродилось из хлыстовщины как крайнее её проявление и в настоящее время составляет с нею одно нераздельное целое", - писал Н. В. Реутский в книге "Люди Божьи и скопцы. Историческое исследование (из достоверных источников и подлинных бумаг). М., 1872". И опять-таки, хочешь не хочешь- вспомнишь тут о Спасителе, преданном своим учеником.
* * *
Клюев в своём рассказе не разделяет скопцов и христов. Адепт скопчества сдаёт его на руки голубям-скопцам, которые после продолжительного странствия приводят отрока в "корабль" - "христовскую общину".
"В городе Онеге, куда я со старцем приехал, в хорошем крашеном доме, где старец пристал, нас встретили два молодых мужика, годов по 35. Им старец сдал меня с наказом ублажать меня и грубым словом не находить.
Братья-голуби разными дорогами до Волги, а потом трешкотами и пароходами привезли меня, почитай, в конец России, в Самарскую губернию.
Там я жил, почитай, два года царём Давидом большого Золотого Корабля, белых голубей - христов. Я был тогда молоденький, тонкоплечий, ликом бел, голос имел заливчатый, усладный".
О мистической секте христов часто говорили и писали, что возникла она под влиянием западных мистических течений, преимущественно гностического характера, в период грандиозной церковной смуты в середине XVII века в Костроме - её основателем называли Данилу Филипповича, выдававшего себя за "бога Саваофа". На самом деле оно было непосредственно связано с мистико-аскетическими и эсхатологическими движениями русского раскола, в первую очередь - с последователями Капитона Костромского и Даниила Ви-кулова Поморского. Само по себе мистическое сектантство было тесно связано с радикальными направлениями русского старообрядчества, в частности,
с беспоповщиной. Сектанты называли себя "христами" и никогда - "хлыстами", говорили, что дьявол "не может выговорить слово "христы" и поэтому говорит "хлысты". Сам термин "христовщина" впервые появился в "Розыске о раскольнической брынской вере" Димитрия Ростовского, который описывал христовщину как отдельный раскольнический толк. А об основателе секты - Даниле Филипповиче - так повествовал П. И. Мельников (Печерский):
"Крестьянин Юрьевского уезда Данила Филиппов также был в числе учеников Капитона… Во время сильных споров о том, по старым или по новым книгам можно спастись, Данила Филиппович решил, что ни те, ни другие никуда не годятся и что для спасения души необходима одна:
Книга животная,
Книга голубиная:
Книга Сударь Дух Святой.
Он учил, что надо молиться духом и что при таком только молении в человека может вселиться Дух Божий. Хлысты рассказывают, что их учитель, в доказательство ненужности и старых, и новых книг, собрал те и другие в один куль, положил в него для груза камней и бросил в Волгу.
Через несколько времени Данила Филиппович является в окрестностях Стародуба, находившегося тогда в Муромском уезде. В Стародубской волости, в приходе Егорьевском, говорят хлысты, на Гору Городину… сошёл с небес в славе Своей сам Господь Саваоф. Силы небесные вознеслись назад, на небо, а Саваоф остался на земле в образе человеческом, воплотясь в Даниле Филипповиче".
В одном из христовских псалмов поётся о том, что "Первое сошествие Бога было в Риме и Иерусалиме. И сияла вера много лет, и стала вера отпадать, и отпадала триста лет". А когда отпала - собрались "люди умные", пошли на "святое место" и стали "сзывать Бога с неба на землю".
