— Вот тебе! Вот!
Всю свою силу и все горе вложила Таня в эти удары. Михаил отступил. Таня метнулась в калитку и, вскочив на крыльцо, захлопнула дверь. С улицы донеслась пьяная брань. Девушка задвинула второй засов.
«А он? Что мог подумать? Ведь он видел их вдвоем с Михаилом и, значит, мог поверить ему. Какой ужас!»
Таня упала на кровать и уткнулась лицом в подушку.
***
Утром на ближнем стане собрался народ. Победно громыхала шаровая мельница, весело дымила печь, в реакторе бурлило. Кругом стоял гомон, как на ярмарке.
Вокруг смущенного Андрея столпились правленцы, бригадиры, старики. Ему жали руку, благодарили, поздравляли с окончанием стройки. Хвалили и Танино звено. А она думала только об одном: как подойти к Андрею и объяснить ему, что Зайцев совсем чужой ей человек.
Это нужно сделать сегодня. Завтра ее звено будет в поле. Но как поговорить с ним? Вокруг все время люди. Что же делать?
Наконец, понемногу стали расходиться. Уехал председатель с парторгом. Ушли старики. За ними гурьбой повалила молодежь. Сейчас уйдет и он. Тогда все.
И вдpyr Андрей подошел к ней сам:
— Разрешите и мне поблагодарить вас, Таня.
— За что? — задохнулась она от неожиданности. — Это мне вас надо бы…
Она заглянула ему в глаза и смутилась.
— Я должна… Я хотела сказать вам…
— И мне нужно поговорить с вами.
— Так приходите к дубу… Вечером.
Он молча кивнул и, видимо, хотел еще что-то сказать, но в это время раздался топот копыт, и храпящий взмыленный конь почти обжег Таню своим дыханием. Она отпрянула в сторону.
— Эй, начальник! — крикнул Михаил, осаживая лошадь. — Шпарь в правление. Из города звонят, срочно тебя требуют. Бенецианов какой-то. Через пятнадцать минут опять позвонит.
— Через пятнадцать минут? Но я не успею до села дойти.
— А садись на Чалого. Мигом домчит! — Михаил, спрыгнув с лошади, подвел ее к Андрею.
Молодой, видимо, необъезженный жеребчик грыз удила, кося налитыми кровью глазами.
— Что, испугался?
Бардин вспыхнул:
— Давай! — Он выхватил повод и махнул в седло.
Ничего себе, — осклабился Михаил. — А ну, держись!
Он взмахнул плеткой и хлестнул Чалого по брюху. Конь дико рванулся в сторону и сбросил Андрея на груду фосфоритовых желваков.
Таня кинулась к нему.
— Андрюша!
Глаза его были закрыты. На губах проступила розовая пена.
Сбежались ребята. Таня растерянно оглянулась по сторонам, потом крикнула:
— Да что вы все уставились! Митька, лови Чалого, быстрее! И в село — за доктором.
Как всегда, ровно в девять утра Юрий Дмитриевич Воронов поднялся по широкой лестнице вестибюля и прошел в свой рабочий кабинет.
Впрочем, едва ли можно было назвать кабинетом эту большую комнату, где было тесно от приборов и корпевших над ними людей. Когда-то все здесь выглядело иначе. Посреди комнаты стоял старинный стол с резными тумбами, а вдоль стен поблескивали стеклами высокие черные шкафы, доверху заполненные минералами, которые хозяин кабинета собрал чуть не со всего света. К минералам этим почти никто не притрагивался, так же, как и к книгам, штабелями сложенными на шкафах, между шкафами и даже на сиденьях мягких кресел. Но вид их придавал кабинету особую значимость, так что даже коллеги профессора входили сюда почтительно, осторожно ступая по мягкому ковру, и говорили не иначе как вполголоса.
Теперь не стало ни ковра, ни кресел, ни массивного письменного стола. Шкафы вынесли в коридор, минералы сдали в музей, книги снесли в библиотеку. Торжественная тишина сменилась гудением приборов, лязгом инструмента, молодыми голосами лаборантов и инженеров.
Совсем другим был теперь и хозяин кабинета. В отличие от своего маститого предшественника, который любил сидеть в одиночестве, лишь время от времени вызывая к себе сотрудников, новый заведующий кафедрой перевел своих помощников поближе к себе. Ему не мешал ни шум приборов, ни деловой разговор. А нередко случалось так, что и сам доцент сбрасывал пиджак и становился за тиски или брал отвертку либо паяльник.
И это никого не удивляло. Это было столь же обычным, как и горячие споры, которые велись тут по вечерам и в которых на равных правах принимали участие все, начиная с заведующего кафедрой и кончая техниками-прибористами. Впрочем, сам Воронов при этом больше молчал, лишь направляя нить спора. Он вообще говорил мало, только тогда, когда этого требовало дело, и ровно столько, сколько необходимо было для дела. Болтунов, которые по любому вопросу могли говорить часами, он просто не терпел, и потому на факультете, особенно в последний год, за ним закрепилась слава молчальника. Зато работал Воронов, не считаясь ни с чем. Здесь, в кабинете, его можно было видеть и днем, и вечерами, и в воскресные дни, а иногда и в праздники.
Подстать себе он подобрал и помощников. Воронов был для них почти богом. Но это не мешало им держаться с ним просто, как с равным, с жаром отстаивать свою точку зрения на тот или иной вопрос, из которых слагалась общая проблема, решаемая кафедрой.
Проблема эта поставлена Вороновым. Она была новой и необычной. Новы и необычны были и методы ее решения. Десятки лет ученые-геологи знали о работах ученых-физиков так же мало, как ученые-физики о работах геологов. А между тем бились они нередко над одним и тем же, но шли своими путями, сталкивались при этом с неизбежными трудностями и становились иногда в тупик, разделенные резко очерченными границами своих наук.
Так было многие годы. Никто не решался перешагнуть этот рубеж. Никто не хотел ломать привычные формы работы. Но это становилось вес более необходимым. Сам ход развития научной мысли пробивал в извечном барьере одну брешь за другой. Одной из них и стала выдвинутая Вороновым проблема— проблема изучения внутреннего строения минералов методом радиоспектроскопии.
Нельзя сказать, чтобы молодой заведующий кафедрой не представлял всех трудностей, которые встанут на этом пути. Однако то, с чем пришлось столкнуться в действительности, оказалось несравненно сложнее. Пришлось начинать с нуля, создать совершенно новую методику исследований, построить новые приборы, подготовить новые кадры. А главное, нужно было пробить ту стену недоверия, которая всегда встает перед новым и которая на геологическом факультете оказалась особенно прочной.
Единственным орудием в поле геологи привыкли считать молоток, а в лаборатории — микроскоп да паяльную трубку, и к новым методам заведующего кафедрой минералогии слишком долгое время присматривались — кто с осторожностью, кто с недоверием, а кто и просто враждебно. Его считали фантазером. Над ним посмеивались. Его урезывали в средствах. Ему просто мешали. И надо было иметь железное упорство и неиссякаемую работоспособность, чтобы не сойти с избранного пути и уже в течение первых лет добиться таких ощутимых научных результатов, которые не только позволили выжить и утвердиться новой проблеме, но и получили всесоюзную, даже мировую известность.
Впрочем, не удалось бы это и Воронову, если бы не смог он с самого начала подобрать и спаять одной идеей дружный коллектив учеников и помощников, которые работали сейчас в его кабинете. Воронов это понимал, и потому не было дня, чтобы он не уделил всем им хотя бы несколько минут внимания. С этого начиналось почти каждое утро заведующего кафедрой.
Вот и сегодня, едва сняв плащ и шляпу и быстро, на ходу, отбросив назад густую копну светлорусых волос, он прямо от вешалки прошел в дальний угол кабинета и остановился возле одного из техников-монтажников.
— Ну, как с механизмом поворота, Борис?
— Вот, Юрий Дмитриевич, пожалуйста, — протянул тот Воронову чертеж.
— М-да… А ведь, пожалуй, так не пойдет. Кристалл должен поворачиваться в трех плоскостях. Понимаете? Обязательно в трех. Обдумайте еще раз. Ну, и не поленитесь покопаться в книгах. Не выйдет, вместе посмотрим.
Борис почесал в затылке и, взяв чертеж, направился в библиотеку. А Воронов прошел в другой конец кабинета и подсел к столу кристаллографа Бойцова, который уже несколько дней подряд моделировал сложную решетку дистена.
Это было нелегким, но интересным делом: разноцветные шарики различной величины, изображавшие ионы алюминия, кремния и кислорода, выстраивались в стройное пространственное сооружение, представляющее точную модель кристаллической решетки минерала. На первый взгляд это напоминало увлекательную игру. Но Воронов знал, сколько труда и упорства нужно для того, чтобы по нескольким математическим константам создать модель внутренней структуры кристалла, да еще такого капризного, как триклинный дистен. Поэтому беседа с Бойцовым затянулась. Пришлось перелистать не одну книгу и сделать не один десяток расчетов, прежде чем удалось уточнить некоторые детали структуры и заполнить все ячейки пространственной решетки.
