— Работа, действительно, занимает много места в моей жизни, как, наверное, и у всех других. Но у меня есть и еще одно дело… Только об этом не знает еще никто. Я немного пишу… Ну, сочиняю, что ли. И вы знаете, как это может захватить! У меня очень мало свободного времени, и все-таки я каждый день урываю часок-другой и пишу… В такие часы я забываю обо всем. Так что это, по-вашему, работа или отдых? А для меня — самая большая радость. Впрочем, не меньшую радость доставляет и музыка. Сам-то я музыкант неважный, да и редко приходится играть. Но слушать музыку готов без конца.
— А что вы пишете? Роман?
— Я даже не знаю, что получится. Пишу о людях, о науке…
— Только о любви не пишете.
— Почему вы так думаете?
— Да вот вы так много говорили о радостях жизни и ничего не сказали о любви. А ведь некоторым людям она приносит столько радости.
— Некоторым?
— Да.
— Нет, любовь приносит радость всем. И жуликам, и поэтам. И глупцам, и великим ученым. Но может она быть красивой и чистой, а может — жалкой и пошлой… — Он замолчал и долго смотрел в ночную тьму. Молчала и Таня. Лишь внизу, под берегом, глухо били волны, да откуда-то издалека, должно быть, с идущего парохода, ветер доносил какую-то песню.
***
Когда Таня вошла в правление, там собрались уже почти все девушки ее звена, правленцы, комсорг Вася Груздев и ребята из комитета. Все они тесно обступили стол председателя, за которым, кроме Фролова, сидели Андрей и колхозный агроном Петр Тимофеевич.
Андрей что-то чертил на большом листе бумаги. Петр Тимофеевич щелкал на счетах, а Фролов торопливо подписывал бланки требований и тут же бросал их кладовщику Никите, который был явно не в духе и всем своим видом показывал, что уж он-то понимает, чем закончится вся эта затея.
— А-а! Вот и сама звеньевая! — встал Фролов, навстречу Тане. — Проходи, проходи! Будет задание. Тут вот наш гость, товарищ Бардин, предлагает установить мельницу для помола фосфоритовых камней, а чтобы обжигать этот самый… глауконит, поставить печь и этот… Как его?..
— Реактор, — подсказал Андрей.
— Да, реактор, чтобы, значит, кислотой ошпаривать Одним словом — целый химкомбинат! Мы тут прикинули. Все обойдется недорого. Шаровую мельницу попросим у дорстроя — она у них третий год стоит без дела. Кирпич у нас есть. Установим все у ближнего стана, там и фосфориты под боком. Ну, а строителями решил я выделить твое звено, Татьяна. Работы сейчас у вас в поле немного. Зато первый мешок удобрений — на твой участок.
— А как же поле, совсем забросить?
— Зачем совсем? До обеда будете в поле. А после полудня — на стройку. Идет?
Таня оглянулась на подруг:
— А если не справимся?
— Ну, несколько ребят я вам, конечно, подброшу. Мельницу там установить или что другое. Да и девчат, которые посвободнее, будем посылать. Но главной, основной ударной силой будет ваше звено. Отдаем тебя, так сказать, в полное распоряжение товарища Бардина. А?
Таня взглянула на Андрея. Тот, по-прежнему не поднимая головы, что-то чертил на бумаге.
— Идет! — с неожиданной для себя решимостью сказала Таня. — Только чур, с удобрениями, как говорили.
С утра работа закипела. На несколько дней девчата стали печниками, землекопами, строителями. Одни рыли ямы, выбирали из земли фосфоритовые желваки, свозили их к стану. Другие выкладывали там длинную плоскую печь и каменный реактор. Остальные помогали ребятам устанавливать мельницу.
Начальником Бардин оказался никудышным. Вместо того, чтобы заставлять и требовать, он только просил. И не иначе, как на «вы», с обязательным «пожалуйста».
«Разве может такой понравиться», — твердила себе Таня, а сама, едва наступали сумерки, снова шла к старому дубу.
Всякий раз они будто удивлялись, увидев там друг друга. И первые минуты смущенно молчали. Потом Андрей начинал о чем-нибудь рассказывать, и перед Таней раскрывался новый мир, где удивительно уживаются и древние летающие ящеры, и «Итальянское каприччио» Чайковского, и сверкающие кристаллы алмазов, и мыслящие электронные машины…
Их встречи не остались незамеченными. И первому в этом пришлось убедиться Андрею. В солнечный полдень он и Зайцев возвращались с химзавода, где Андрей договорился о кислоте для колхоза. Хорошо было ехать полевой дорогой, смотреть на буйный разлив зеленей и чувствовать, что ты сделал хоть и небольшое, но нужное людям дело. Ради этого стоило потерять не одну неделю. Да и колхоз не остался у Андрея в долгу. Ребята сделали по его просьбе такую расчистку в нижнем обнажении, с какой он сам не справился бы за месяц. Славный здесь народ! Жалко будет расставаться с ними, особенно с Таней…
Андрей задумался.
— Послушай, Бардин, — обратился к нему Зайцев, — давно я собираюсь поговорить с тобой об одном деле, да все как-то несподручно было.
— Пожалуйста, — сказал Андрей.
— Долго еще собираешься жить у нас?
— Нет, уже не долго. Вот запустим наш «комбинат», опишу расчистку, что ваши ребята сделали, схожу на Свиягу, посмотрю, нет ли там чего интересного. Ну, Пожалуй, и все. Так что самое большее — неделю. А что?
Зайцев повернулся к Андрею:
— А то, что Татьяну ты оставь. Слышишь? Говорю пока по-хорошему. Ты приехал да уехал. А ей здесь жить.
У Андрея перехватило дыхание:
— Не поднимаю. Вы кто ей, родственник?
— Пока не родственник, а скоро буду. Потому и говорю. Не самой же ей объяснять, что не след жить парню в доме, где одни бабы.
— Вы считаете, что я их стесняю?
— Сам должен понимать, не маленький.
— Но ведь это председатель меня туда направил.
— Что председатель! Откуда ему знать, сколько ты жить будешь. А теперь что получается: девка замуж выходит, а у нее в боковушке — парень…
— Она сама говорила вам об этом?
— А то нет!
— Ну что ж, я сменю квартиру.
— И вообще…
Лицо Андрея окаменело:
— А что касается «вообще», — проговорил он глухо, — то имейте в виду, я не стал бы разговаривать с вами о таком даже в том случае, если бы вы уже были ее мужем.
— Почему?
— Хотя бы потому, чтобы не ставить вас в глупое положение.
— Это как понимать?
— Как сможете.
— Ну, смотри! У нас ночи темные…
— Остановите-ка лошадь. — Андрей соскочил с брички. — А теперь поезжайте к председателю и доложите о нашей поездке. Я пойду на стан…
В тот вечер Таня возвращалась с работы одна. Оказав подругам, что хочет посмотреть всходы на дальнем участке, она свернула в Верхний бор, где была поляна, сплошь усеянная в эту пору цветущими ландышами. Андрей не раз говорил, что любит цветы, и сегодня, когда на «комбинате» закончились последние работы, они будут очень кстати.
Домой она вошла на цыпочках и сразу же взглянула в сторону боковушки. За ее раскрытой дверью никого не было. Вот и хорошо! Таня с цветами скользнула туда. Но что это?
В комнате было пусто. Нет ни образцов, которыми еще вчера был завален дальний угол, ни книг, в беспорядке разбросанных по столу. Нет брезентового плаща, который обычно висел у двери.
— Мама! — крикнула Таня, выскочив на крыльцо.
Но мать уже сама поднималась ей навстречу.
— А постоялец-то ушел…
— Как ушел?
— Совсем. На другую квартиру. К Мироновым, что ли…
У Тани упало сердце.
— Почему же так, мама?
— Видно, не показалось ему у нас.
— А, может, ты что-нибудь…
— Упаси бог! Да с чего бы мне? Парень тихий. На днях вон приемник починил. Играет теперь. Я, чай, к нему всей душой…
— Так что же он?
— Ума не приложу. Думала, что промеж вами вышло.
Не пришел он в тот вечер и к дубу. Напрасно Таня прибежала туда сразу, как только наступили сумерки. Напрасно ждала его до ночи, с надеждой прислушиваясь к любому шороху.
А когда вернулась к дому, из темноты послышался пьяный голос Михаила:
— Татьяна, я…
Она отшатнулась.
— Нет, постой! — Он подошел к ней почти вплотную. — Сегодня пришел сказать в последний раз…
— Уйди! Видеть тебя больше не могу! — Таня метнулась к калитке. Но Михаил преградил дорогу:
— Ну, вот что, хватит… Помудровала ты надо мной. А теперь… — Он обхватил ее за плечи.
— Не смей! — Таня вырвалась и прижалась к забору.
— Ну, не-ет, никуда не денешься! — Он снова протянул руки.
— Уйди!
— Не-е-ет! Сегодня я тебя не отпущу. И не вздумай кричать. Никто не поможет. Хахалю твоему я вправил мозги.
— Что?!
— А-а, заело! Дал ему от ворот поворот.
Таня выпрямилась.
— Да как ты смел! Какое право…
— Право? Вот оно, мое право! — Зайцев поднес к ее лицу кулак. — Видала? И если он еще… — Но в это время лицо его дернулось в сторону, потом в другую.
— Вот тебе! Вот!
Всю свою силу и все горе вложила Таня в эти удары. Михаил отступил. Таня метнулась в калитку и, вскочив на крыльцо, захлопнула дверь. С улицы донеслась пьяная брань. Девушка задвинула второй засов.
