Эта невысказанная вслух мысль расползлась по залу, подобно магме. Во многих, если копнуть, живут микробы сладкого безделья. А взметнется после этих пронзительных слов совесть, заговорит душа – и устыдятся убеленные сединами мужчины. Но, к сожалению, микроб этот живуч, ждет, затаившись, своего часа. И, дождавшись вновь разъедает душу, усыпляет совесть. Если в этом и состоит особенность человеческой природы, тогда откуда столько свершенных дел, не от лени же все это взялось, не от суесловия. Значит, не в сладком безделье суть жизни человека, а в делах и поступках
– Вы думаете, почему министр ушел с коллегии?! – продолжил заместитель министра, глядя в зал. – По ехал объяснять в правительство причину срыва погрузки угля. Вчера по вине железной дороги недогрузили тысячу вагонов угля. И уверяю вас – министру ох как неуютно сейчас в Кремле… А у некоторых вагоны простаивают, неделями не работают. Как же так?! Неужели, товарищи, вы не чувствуете, в каком ритме работает наша отрасль? Ведете себя хозяйчиками – куда хочу, туда верчу… У нас в стране все государственное! Все принадлежит Союзу Советских Социалистических Республик! А не каким-нибудь отдельным начальникам по путям и движению… Взять ту же Астрахань, прихожу на грузовой двор – прибыло оборудование для начальника дистанции. Три платформы трое суток стоят, никто к ним не прикасается. А там работы для трех мужиков на тридцать минут. Три платформы – трое суток! А?! И еще жалуются мне, что мусор станционный не на чем вывозить. Это ж надо?! Вот где бы проявить себя хозяином. Мы списываем в год тридцать тысяч старых вагонов. Ну, оборудуйте их под свои нужды – мусор возить, старые шпалы… Нет! Обязательно возьмут новую платформу, с металлическими бортами, на роликовых подшипниках, погрузят три гнилые шпалы, загонят в тупик, и месяц они там стоят… Уважайте вагон, берегите вагон. Он труженик наш, он работает на советскую Еласть. А не так: мой вагон, пусть стоит, аж позеленеет, мне так хочется… Не по-государственному это, не по-партийному!
Белые гардины волнами спадали до самого пола, напоминая застывший морской прибой…
Секретарь министра, отодвинув кресло на колесиках, поднялась и, собирая гардины под потолок, обошла все три окна.
Разговор с министром частично уже состоялся. Да, Алексею Платоновичу Свиридову предстоял перевод на должность начальника Североградской дороги вместо Савелия Кузьмича Прохорова, о чем его министр и поставил в известность. Но беседу их пришлось прервать – зазвонил телефон, и Свиридов, подумав, что министру хотелось бы вести разговор без посторонних, вышел, прикрыв двойную дверь.
Оставленный в приемной портфель по-прежнему лежал на одном из кресел. Было заведено: к министру в кабинет входить без всякой ручной поклажи, только деловые бумаги. Иной посетитель, добившись приема, норовил пронести в портфеле и подарок, благодарность изъявлял в надежде на удачное решение своего вопроса. Особенно усердствовали некоторые представители азиатских и южных дорог. Традиция у них там такая исторически сложилась, что ли? И своих коллег с других дорог к этой традиции приучать стали. Пришлось специальный инструктаж проводить: в кабинет – без всяких портфелей-чемоданов. Во многих министерствах такой порядок внедрили. Конечно, большинство посетителей никаких даров не приносили, но ситуацию понимали и на инструкцию не обижались. Хотя неудобство некоторое испытывали – приходилось необходимый документ в отдельную папку перекладывать.
У Свиридова в этот раз никаких бумаг, требующих внимания министра, не было. Он снял портфель с кресла, опустил его на лакированный паркетный пол и сел, вытянув ноги. В такой позе он просидел несколько минут, глядя на гардины…
Секретарь Мария Федоровна – моложавая, удивительно опрятная, – симпатизировала начальнику Чернопольской дороги. Свиридов никогда не ставил секретаря в неловкое положение своим любопытством и назойливыми вопросами о каких-то сторонах внутренней жизни министерства, как это делали многие командированные. И такое поведение Свиридова интриговало Марию Федоровну.
– Ах, Алексей Платонович, от вас и лишнего слова не услышишь, – произнесла она с улыбкой. – Удобно с вами.
– Так я все ваши новости знаю. Дорога, она ведь все несет на себе. – И, помолчав, добавил: – И газеты я читаю.
Мария Федоровна с игривой капризностью нахмурила переносицу.
– Вы всё об этой истории… Я-то думала, вы имеете в виду Савелия Кузьмича Прохорова. Кажется, вы с ним институт заканчивали, дружили, верно?
Свиридов кивнул, не скрывая досады: ну и дела, даже это знают и помнят. Неплохо осведомлены, молодцы.
– Удивляюсь, Мария Федоровна, с такой постановкой информации в министерстве и упустили своего Лезгинцева, а?
– Да, – вздохнула Мария Федоровна. – Маху дали. Кто же мог подумать – начальник Главного ревизорского управления. И такой человек оказался!
– Представляю состояние министра, – проговорил Свиридов.
– О! Мы думали, что он сляжет. Умел пыль в глаза пустить Лезгинцев, ничего не скажешь. А таким казался всегда щепетильным. Такой тю-тю-тю. «Ах, что вы! Ах, не стоит!»… Значит, вы в газете прочли?
– До газеты тоже знал. Столько месяцев шел процесс.
– Хорошо, что напечатали, – не дослушала Мария Федоровна. – Мы всё гадали-думали: напечатают, нет? Напечатали. Я полагаю, Алексей Платонович, гласность – самое сильное оружие. Конечно, если хочешь победить. А если так, лишь бы сегодня мимо пронесло. Так это ж сегодня пронесет, а завтра и ударит. А чего бояться-то? У меня соседи – пятеро детей в семье. Четверо – прелесть какие ребята, а пятый… Пронеси, господи! Так что же следует? Что всей семьей проходимцы? Жизнь – она разная, верно? А боится гласности тот, кто сам на углях сидит, в этом я уверена…
Свиридов уже не слушал непривычно разговорившуюся Марию Федоровну. Он вспомнил фельетон в «Труде»… Начальник Главного ревизорского управления Афанасий Лезгинцев. Надежду подавал. Действительно, был неглупый человек, хороший специалист. Ну и что? Не устоял перед соблазном, дал слабину – и пошло-поехало. Злоупотребление служебным положением. Поборы, взятки. За сокрытие актов ревизии, за устройство на теплое место. Да мало ли на чем можно погреть руки нечестному человеку на железной дороге, особенно в ревизорском аппарате!
Свиридов взглянул на важные стенные часы с римскими цифрами. Сверил со своими. Ровно пять.
– Я решила, что вы имеете в виду Савелия Кузьмича Прохорова, – поддержала угасающий разговор Мария Федоровна.
– Ну… о Прохорове пока в газетах не пишут, – Свиридову не хотелось говорить на эту тему. – Надеюсь, и не напишут.
– Да… Жалко мне его, неплохой человек. Спокойный, нетрепливый. Да и начальником столько лет считался на уровне… Действительно, судьба-индейка! Куда он теперь? После такого скандала.
Свиридов взглянул на черненую люстру с белыми чашками светильников, на такие же бра, на распластавшуюся гигантским крабом схему метрополитена. Тоже ведомство Министерства путей сообщения, да еще какое.
– А сам-то, – Свиридов повел глазами в сторону кабинета, – небось успокоился, а тут – газета!
– Ну! – всплеснула руками Мария Федоровна. – Приехал утром, газету положил на стол, говорит: «Вот, Мария Федоровна, выставили нас на обозрение всей стране». Усмехается, и криво так. Да что ему статья? Он ведь историю с Лезгинцевым через сердце свое пропустил. Конечно, газета соли подбавила, но не в газете дело… Он же человек государственный, дальше видит…
И, точно почуяв, что разговор идет о нем, министр приоткрыл дверь и жестом пригласил Свиридова вернуться в кабинет.
Министр шел впереди. Невысокого роста, в сером, ладном мундире. Сел за стол. Снял очки, положил рядом…
– Ты чего же, Платоныч, глобус руками не потрогал, а? – проговорил он. – Привык я – как входишь ко мне в кабинет, все норовишь глобус тронуть.
Свиридов покосился на огромный цветной глобус, что стоял в кабинете министра, у стеллажей с книгами. Он, действительно, знал за собой этот детский порыв – тронуть пальцами тяжелый, насупленный глобус, наверняка сознающий, что он представляет в этой комнате, пусть в миниатюре.
– Я уже его трогал, – признался Свиридов. – Когда входил сегодня в первый раз.
– А… Ну, извини, тогда не заметил. А о привычке твоей помню. Память у меня такая, сам, брат, удивляюсь – все помню. И что полезно, и что забыть пора.
Министр умолк, погружаясь в свои мысли. Опустил глаза к бумагам, поправил несколько страниц.
– Сейчас мне из Центрального Комитета позвонили… Говорят, были в Реченске… Лица людей хмурые, понимаешь. Лица обыкновенных людей, на главной улице. Остановили одного, второго, поинтересовались. Оказывается, не могут купить в магазинах простых вещей. Стали дальше копать: почему нет завоза в торговую сеть необходимых товаров? И выясняется – сортировочная горка плохо работает. До Урала-батюшки стоят поезда с товарами. Вот как! Один диспетчер на горке может испортить настроение населению целого региона. Позвонил я им сейчас… Думаете, не выставили причину?
