Цыганочка, дай, дай!..
Он вдруг оборвал, посмотрел назад себя и остановился.
- Братишки, где тут комиссара найти?
- Должно быть, здесь! - ответил человек в очках, проходя мимо и указывая головой на двери гарнизонного клуба.
- Счастливо!
Матрос захохотал беспричинно, сделал налево кругом и побежал вверх по лестнице.
На лестнице он обернулся и быстро заговорил:
- Здорово жарят, а? Никакого срока не дают, жарят и жарят. Мы им в лен, они нам в капусту!
Кривенко и его спутник молча прошли мимо; он посмотрел на них с недоумением, придержал дверь ногой, с размаху вскочил в комнату и остановился, оглядывая всех находившихся в комнате выпуклыми, голубыми глазами.
Он миновал патрульного красногвардейца, видимо только что принесшего пакет и рассматривающего с огорченным видом измотанные вдрызг сапоги и остановился глазами на человеке, сидевшем за письменным столом; на столе не было ничего, кроме кольта - справа и недопитого стакана чая, в котором плавала папироса - слева.
Матрос двинулся было к столу, но человек в очках пересек ему дорогу и подошел первый.
- Известие о сдаче Зимнего оказалось ложным.
- Да. Мне звонили. Спутали со штабом. Это штаб взяли.
Человек в очках указал на Кривенку.
- Вот... это для вас, товарищ Лобачев, - сказал он неопределенно, объясните ему, пожалуйста, в чем дело. Он - артиллерист.
Лобачев поднялся и вышел из-за стола на середину комнаты.
- Вы говорили ему о том, что...
- Я ничего не говорил, - нехотя отозвался тот и сердито вытер мокрую щеку ладонью, - это уже вы будьте добры объяснить товарищу, что от него потребуется?
Лобачев обратился к Кривенке:
- В двух словах...
Он не окончил - давешний моряк сделал два шага вперед и со щегольской выправкой остановился перед комиссаром, мотнув по воздуху клешами и звонко щелкнув каблуками.
- Прислан с Морского полигона в ваше, товарищ комиссар, распоряжение.
- Хорошо, - коротко ответил Лобачев, - так вот значит вы и этот товарищ...
Он вытащил из кармана мундштук и принялся прилаживать к нему толстую самокрутку.
- В двух словах - нужно возможно скорее открыть огонь по Зимнему. Здешние артиллеристы из крепости отказываются стрелять... Дело в том, что...
Он остановился, втиснув, наконец, самокрутку в мундштук и шаря по карманам за спичками.
- Дело в том, что орудия, по их словам - неисправны. То-есть не только по их словам... Я обязан предупредить, - объяснил он вдруг, поднимая голову и вопросительно взглядывая на человека в очках.
- Разумеется, это ваша обязанность - нетерпеливо проворчал тот.
- Орудия, повидимому, действительно неисправны. Здешние артиллеристы указывают на то, что некоторые части заржавели и с этими... как их... с компрессорами тоже что-то неладно. Одним словом, стрельба из этих орудий сопряжена с большим риском.
- Так вот... если вы решаетесь, - закончил он и, найдя, наконец, спички, выпустил изо рта огромную струю вонючего дыма. Губы у него чуть-чуть вздрагивали от волнения, которое он напрасно старался умерить.
- Нужно сперва орудия осмотреть... Может врут, что испорчены, - хмуро проворчал Кривенко.
Матрос без всякой причины подмигнул на него человеку в очках, встретившему это довольно равнодушно и делая серьезное лицо, спросил у Лобачева:
- Товарищ комиссар, орудия полевые или крепостные и какого калибра?
- Полевые трехдюймовки.
- Ах ты, дьявол! - вдруг удивился матрос - из полевых ни разу не приходилось стрелять. Ну, да ладно!.. Справимся.
- Справимся, а? - весело спросил он у Кривенко.
--------------
На дворе стало еще темнее. Шел дождь. Сильная ружейная перестрелка слышалась со стороны дворца - изредка, как швейная машина, начинал строчить пулемет.
Патрульный - красногвардеец, провожавший Кривенко и матроса к орудиям, поминутно вваливался в лужи - грязь летела во все стороны - он ругался по-матери, проклиная весь свет - и юнкеров, и комиссара, и своих спутников, и какого-то Ваську Гвоздева, которому доставалось больше других.
Матрос время от времени останавливался и начинал вразумлять его:
- Ты, мать твою так, не имеешь права по мациону так выражаться на людей! Люди идут стрелять из орудий, которые к курициной тетке годятся, а он выражается. Щелкану тебя по шее, враз сядешь!
Неподалеку от "лагерей" Кривенко спросил у него:
- Как тебя зовут?
- Спирькой! - весело ответил матрос.
- Да не Спирька, а фамилию скажи, - хмуро поправил Кривенко.
Матрос смешливо посмотрел на Кривенку и свистнул.
- Спиридон Матвеевич Голубков, моряк Второго Балтийского экипажа, по профессии комендор, по образованию - большевик.
Огромные голые ветлы показались за крепостными стенами - за кучами мусора торчали неуклюжие дула орудий. Несколько солдат бродили возле них и, против всех артиллерийских законов, курили самокрутки.
В течение пятнадцати минут Кривенко и матрос с помощью солдат, державших фонари и лампы, готовивших пыжи протиравших тряпками каналы стволов, осматривали орудия. Вслед за тем между ними произошел короткий разговор:
- Предохранителей нет, - сказал матрос.
- Ладно, нужно будет не сразу открывать затвор, - отвечал Кривенко.
- Выбрасывателей нет...
- Ладно, выбьем пробойником!
- Ржавчина во всех стволах и на всех затворах...
- Ничего... сойдет!
- У этих двух забоины в камере, у наружного среза.
- Ну и что же забоины... Пустяки!
- У этой трубка ударника раздута.
- Не беда!
Наконец, матрос произнес самое страшное:
И насчет компрессоров тоже... не соврали. Мало масла...
Кривенко замедлил ответом:
- Да... Мало. Ну что ж...
Матрос подошел к нему ближе и сказал негромко:
- Разорвет...
Кривенко поднял на него глаза - у матроса было серьезное и бледное лицо.
Он ответил сухо:
- Не знаю...
- Э, была не была! - высоким голосом закричал матрос - заряжаем!
Он открыл затвор первого орудия. Кривенко уже подносил к каналу ствола снаряд.
Так начался штурм.
7.
Так начался штурм.
Зимний дворец не в первый раз был атакован революционными войсками. Не в первый раз растерявшееся правительство было свидетелем того, как восставшие солдаты располагались под стенами Растреллиева здания, заслуживающего лучшей участи, нежели быть следственной камерой декабристов. 14 декабря 1825 года дворец был взят лейб-гренадерским полком, предводительствуемым маленьким, с кривыми ногами, краснорожим офицером.
Этого офицера звали Пановым и вместе с необыкновенным счастьем, которое сопутствовало ему по пути от Гренадерских казарм до Сенатской площади, история сохранила трудно объяснимые черты его поведения.
Проходя мимо Петропавловской крепости, он занял этот важнейший стратегический пункт со своими четырьмя ротами и через четверть часа покинул его, не оставив в крепости ни малейшего следа своего пребывания.
Проходя мимо Зимнего дворца, он занял его - солдаты были уже во дворе, у тех самых входов, по которым девяносто два года спустя во дворец проникли петроградские красногвардейцы - и через три минуты ушел из дворца на Сенатскую площадь, чтобы влить свой Гренадерский полк в знаменитое карре декабристов.
Не в первый раз дворец был атакован восставшими солдатами.
Но в первый раз его стены видели не уланские кивера, а измызганные солдатские фуражки, не гвардейские мундиры, а черные матросские бушлаты.
Тогда революционное дворянство во имя свободы от тирании пыталось свергнуть деспотическую монархию и ценой смятений, колебаний, измен, надежд и опасений добилось вечной ссылки в Сибирь и пяти виселиц на кронверке Петропавловской крепости.
Теперь матросы, солдаты и рабочие - безмундирная армия пролетариата, руководимые умом, расчетом, спокойствием, мужеством лучших революционеров в мире, руководимые классовой ненавистью, заняв Зимний дворец не ушли оттуда до тех пор, покамест последнее сопротивление не было сломано.
Во всяком случае нужно заметить, что правительство покинуло Зимний дворец значительно раньше петроградского пролетариата!
--------------
В грохоте орудий и непрерывной, сухой дроби пулеметов, Шахов не различал ближайших звуков - топота шагов, звона оружия, слов приказа, которыми ротные и взводные командиры пытались внести хоть какой-нибудь порядок в движение солдатской массы.
Вокруг него, заполняя всю улицу, шли солдаты.
И только время от времени звуки стрельбы затемнялись, спадали и тогда в сознании, напряженном и пустом, с неожиданной силой отпечатывался каждый шорох.
И тогда же он начинал чувствовать странную и звонкую легкость в голове и вспоминал, что он - голоден, что он целый день ничего не ел.
В густой темноте, вместе с отрядом Кривенки он вошел под арку на Морской и сквозь овал арки впервые за весь день увидел Дворцовую площадь.
