Ознакомительная версия.
С высокого обрыва, заросшего кустами вереска, нужно было строить стопятидесятиметровыи лоток для спуска дров прямо к драге. Отсюда же Татьяна Герасимовна намеревалась проложить трассу для автомашины. Раньше тут вилась только узкая горная тропа, уходившая в болото, где когда-то была стлань. Сейчас весенняя вода размыла и разметала набухшие скользкие бревнышки.
— Сколько думаешь здесь проработать? — спросила Татьяна Герасимовна Тамару. — Смотри, сроки у нас сжатые, до покоса должны мы с дорогами управиться. Ты уж подгоняй немцев.
Накануне Тамара приказала немцам подчистить свои делянки и забрать с собой инструмент.
— Жалко мне, фройлейн Тамара, уходить отсюда, — сказал Штребль. — Смотрите, какой прекрасный осиновый лес!
Тамара улыбнулась. Она понимала уже почти все, что говорили ей немцы. Сама, правда, говорила с трудом, но чувствовала, как день ото дня копится у нее запас слов, как легче ей становится работать, когда ее понимают.
Наутро на склоне горы застучали топоры. Мужчины рубили деревья, выкорчевывали пни, женщины сжигали кустарник, откатывали камни. Штребль с Бером корчевали здоровенный пень, который никак не поддавался, плотно впившись корнями в каменистую почву. Штребль то и дело ругался.
— Дай-ка сюда лом! — услышал он над собой голос Татьяны Герасимовны.
Она взяла у смущенного немца железный лом, повертела его в руках, бросила и, выбрав из кучи нарубленных жердей самую крупную, затесала ее топором и глубоко воткнула под пень. Потом подкатила под жердь толстый сосновый чурбак.
— А ну навались, ребята! — приказала Татьяна Герасимовна, сама всей тяжестью наваливаясь на конец жерди. — Жми, жми, перехватывайся!
Пень зашевелился и пополз из земли.
— Вали его на костер, гада этакого! — весело сказала она, когда пень с облепленными землей корнями отвалился в сторону.
Штребль с удивлением смотрел на нее.
— Что шары-то свои голубые уставил? — с усмешкой спросила Татьяна Герасимовна, поправляя сбившуюся косу. — Ты думаешь, если я — начальство, то и шея у меня зажирела? Еще могу работать-то.
— Скажите вашей начальнице, фройлейн Тамара, что мы все восхищаемся замечательными русскими женщинами.
Татьяна Герасимовна, выслушав Тамару, недобро улыбнулась:
— Ты им скажи, паразитам, если б они мужиков наших не переубивали, мы бы сейчас тоже, как ихние бабы, гладью юбки расшивали, а не здесь с ними торчали… Да уж ладно, Тома, ты им этого не переводи, Бог с ними!
Солнце было еще высоко, когда Тамара повела немцев в лагерь. Под горою разлился бурный ручей. Еще утром он был затянут ледком и казался совсем небольшим ручейком, а сейчас и думать было нечего перейти его вброд. Немцы столпились на берегу, не решаясь вступить в ледяную воду. Тамара позвала Штребля и вместе с ним, вырубив три толстые жерди, попыталась сделать переправу. Но вода снесла жерди. Недолго думая, Штребль разулся, засучил брюки и влез в воду. Перейдя ручей, закрепил камнями жерди на другом берегу, а потом, стоя по колено в ледяной воде, галантно стал подавать руку женщинам, которые тихонько визжали, неуверенно ступая по колеблющимся мокрым бревнышкам.
— Вылезайте из воды! — сердито крикнула Тамара. — Ведь посинел весь!
Она перешла последней, с неохотой протянув Штреблю руку. Он крепко сжал ее пальцы.
Вскоре Штребль почувствовал, что страшно замерз, ноги сводило судорогой, и, как он ни старался идти быстрее, все не мог согреться. Когда пришли в лагерь, он дрожа разулся и повесил ботинки к печке. Его лихорадило, зуб на зуб не попадал.
— Угораздило вас в воду забраться, — укоризненно сказал Бер. — Рыцаря из себя разыгрываете! Фройлейн Тамара, конечно, очень красивая девушка, но зачем такие глупые подвиги? Ложитесь, я вам ужин принесу да в госпиталь забегу, может быть, порошок какой-нибудь дадут.
— Нет, — все еще храбрился Штребль, — я сам пойду в столовую.
Горячий суп немного взбодрил его. Он выпил несколько стаканов ягодного чая и взял банку кипятку к себе в комнату.
— Как мне эти зеленые щи надоели! — жаловался Бер, стягивая ботинки и ложась на нары. — Неужели в России больше никаких овощей нет?
— Однако благодаря этим щам вы от всех болезней избавились, — заметил Штребль.
— Да, просто удивительно! Сначала думал, умру, а потом, наоборот, все обошлось к лучшему. И это со многими, дома всю жизнь лечились, а в России выздоровели. Никаких гастритов, запоров, изжоги. Должно быть этому какое-то научное объяснение… Возможно, отсутствие белков и жиров так благотворно влияет на пищеварительный тракт…
Штребль достал чистую рубашку и посмотрел на себя в маленькое зеркальце. Надо было бриться. Тут он еще раз пожалел, что продал свою бритву. Но табак у него подходил к концу и невольно возникала мысль: что бы еще продать?
— Наверное, придется бросить курить, — произнес он вслух. — Менять хлеб на табак, как это делают некоторые, я не собираюсь. Я себе не враг.
— Посмотрим, как ты бросишь, — усомнился Эрхард.
— Хауптман строго запретил продавать какие бы то ни было вещи, — предостерег Бер. — Грозил в карцер за это посадить. А то бы я продал, пожалуй, мои часики. Молока бы купил или кусок сала. Хоть это, как выяснилось, и вредно для желудка.
Штребль отправился вниз. Не успел он перешагнуть порог, как его за руку схватила маленькая Мэди.
— Руди, я тебя повсюду ищу!
— Что с тобой? Ты такая взволнованная.
— Меня переводят на кухню, — возбужденно и радостно зашептала Мэди. — Сам Грауер обещал мне это. Теперь, Руди, тебе не нужно будет носить мне свои булочки. Я сама буду носить их тебе, вот увидишь.
У Штребля это этузиазма не вызвало.
— Ну, а что ты обещала за это Грауеру? — спросил он язвительно.
Мэди вздрогнула, пролепетала что-то несвязное, потом положила руку ему на плечо и виновато заглянула в глаза.
— Извини, я должен пойти к себе, я совсем болен, — сухо сказал Штребль, отводя ее руку.
Он повернулся и ушел, полный самых злобных мыслей. Штребль прекрасно понимал, какой ценой можно было добиться у Грауера подобного повышения, и к тому же ему противна была сама мысль о том, что он может извлекать из любви какие-то выгоды. Штребль никогда слишком не идеализировал женщин и за получаемые от них ласки всегда предпочитал платить сам. Сколько завистливых толков будут теперь вызывать его отношения с Мэди! Вернувшись к себе в комнату, он разделся и залез под одеяло, но заснуть не смог. Сильно болела голова, к тому же разговор с Мэди вывел его из равновесия.
На нижних нарах любезничала парочка: лысый Штейгервальд и одна из девушек, работающих на кухне. Они сидели спиной к Штреблю, но ему были хорошо слышны их шепот и беспрестанная легкая возня. Постепенно это хихиканье и чмоканье Штреблю так надоели, что он заорал:
— Штейгервальд, тебе что, не известно о распоряжении хауптмана? Женщинам запрещается оставаться в мужской роте после девяти часов!
— С каких это пор ты взял на себя обязанности циммеркоменданта? — невозмутимо спросил Штейгервальд.
— Меня достала ваша возня! Дай людям возможность спокойно уснуть!
Девушка, бросив на Штребля презрительный взгляд, выскользнула за дверь, а Штейгервальд возмущенно зашагал между нарами.
— Всякий хам, всякий идиот берется устанавливать свои порядки! Давно ли сам из публичного дома вылез, а еще смеет других поучать, как себя вести!
— Ну, счастье твое, Штейгервальд, что я болен, а то бы я тебе показал хама и идиота, — проворчал Штребль. — А в публичном доме мы с тобой частенько встречались. Только ведь я холостой, а ты и тогда уже был женат.
— Ладно вам, — сонно пробурчал Бер. — Пока они целовались, я спал, а как вы заорали, сразу проснулся.
Штребль проболел до самых майских праздников. Докторша нашла у него воспаление легких и уложила в госпиталь.
Он лежал на койке под окном, за которым росла зеленая разлапистая ель. Дальше высился забор, и больше ничего не было видно. Штребль болел впервые в жизни и впервые впал в меланхолию, особенно вначале, когда с трудом мог подняться, болела грудь и кружилась голова. Но как только стал поправляться, все страхи отступили, он повеселел и принялся вытачивать из дерева маленькую шкатулочку, которую собирался подарить фройлейн Тамаре.
Бер навещал его каждый день. Перед праздником он принес ему большую бутылку молока и пышный пшеничный пирог.
— Где вы это взяли? — удивился Штребль. — Неужели купили?
— Это большая русская начальница вам послала, — таинственно сообщил Бер. Имени Татьяны Герасимовны Бер, как и другие немцы, выговорить не мог. — Пусть, говорит, кушает и поскорее выздоравливает. Как вас, Рудольф, все-таки любят женщины! Фройлейн Тамара тоже вам кланяется.
Штребль чуть не прослезился:
— Бер, вы помните, как нас пугали русскими? Обещали и пытки, и побои. А кто нас хоть пальцем тронул?
Ознакомительная версия.
