с рук, у перекупщиков, а достану билет. Только в этом году мне на сессию придется ехать аж в августе, вместе со всеми запоздавшими. Трасса задержит.
«Не понимает классическую музыку? — подумала Варвара Михайловна. — Жалко». У них с мужем дома имелся в грамзаписи весь «Евгений Онегин» Чайковского, «Хованщина» Мусоргского, «Кармен» Бизе, вальсы Андреева.
В лесной чаще наперебой подавали трели, высвистывали дрозды, реполовы, сочно куковала осторожная кукушка, майское утро пахло ландышевой свежестью; Варвара Михайловна чувствовала себя превосходно. Она с удивлением отметила, что в Моданске уже зацвела черемуха, проклюнулась вишня, на газонах желтели одуванчики, а здесь деревья только надули бутоны и лишь серебристыми бархатками распушилась верба — насколько за городом холоднее. А Молостов вдруг замолчал. Идя рядом с Варварой Михайловной, украдкой любуясь ею, он размышлял, что принесет ему эта вторая встреча.
«Не везет мне в жизни, — вдруг мысленно проговорил он. — И почему я не встретил Варвару Михайловну раньше, девушкой? Тогда бы она от меня никуда не делась». Им с новой силой овладело чувство одиночества, неустроенности. Уж не оттого ли оно томило его в Чаше, что он нет-нет да и вспоминал эту женщину и никак не мог ее забыть?
Официальное открытие работ на трассе состоялось десятого мая. К этому дню приурочили и воскресник. Не было в Моданске ни одного завода, ни одной фабрики, ни одного управления, конторы, кооперативной артели, торговой точки, которые не приняли бы в нем участие. До четырехсот грузовых автомашин из города и районов, девятьсот подвод из колхозных деревень и совхозов одновременно вышли на трассу, свыше пяти тысяч человек растянулось на всем шестидесятикилометровом протяжении будущего шоссе.
В полдень со стороны Моданска показалась черная «Победа»: впереди сидел секретарь обкома Протасов, в салоне с ним ехали Хвощин, Камынин и директор МДС Горбачев. Шофер с трудом пробирался по запруженной дороге, то и дело сворачивая в сторону, объезжая и пропуская грузовики.
Куда ни падали взгляды руководителей стройки, всюду широким фронтом шла работа. От трассы к карьерам и в лес, дребезжа и громыхая, потоком шли порожние пятитонки, самосвалы, дроги, телеги, запряженные ломовыми битюгами, колхозными лошаденками. Навстречу им из леса и от карьеров к трассе тянулся другой поток такого же транспорта, но груженного камнем, песком, бревнами. Над перелесками, полями, разбитыми проселками слышался сплошной рев моторов, гудение клаксонов, ржание лошадей, грохот колес, окрики, брань шоферов, разнорабочих. В солнечном, не по-весеннему жарком воздухе пахло бензиновой гарью, свежесрубленным и ошкуренным деревом, дегтем, конским потом, густой пылью, которая висела серым туманом на целые километры, словно и не оседая. Чтобы избежать столкновения, шоферы на стыках близлежащих дорог вынуждены были беспрерывно сигналить и включать подфарники.
По самой трассе со скрежетом, лязгом гусениц ползали мощные дорожно-строительные машины, доселе в этих краях невиданные: коренастые бульдозеры, вооруженные страшными отполированными ножами, похожими на железную вставную челюсть; длинные неуклюжие колесные скреперы, чем-то напоминающие верблюдов; моторные грейдеры-элеваторы, словно механические кроты вгрызающиеся в землю. Машины эти передвигали сразу целые тонны почвы, наращивая насыпь.
Всюду копошился веселый, шумный, хваткий люд с кирками, топорами, лопатами. Землекопы выбирали из «резервов» — придорожной целины — грунт; женщины, парни деревянными носилками перебрасывали его на отмеченное шнурами полотно; мостовщики били камень, заготовляли «бордюр». Всюду виднелись девичьи косынки, полуобнаженные руки, еще не успевшие загореть, потные мужские спины, пегие бороды стариков, слышался лязг, стук металла, смех, говор.
— Начало недурное, — своим глуховатым голосом сказал Протасов, вглядываясь в кипящую работу.
— Отменное, — почтительно подхватил Хвощин. — Главное дело — сползли с точки примерзания. Чего греха таить? Доротдел наш работает черепашьими темпами. У нас в области нет ни одного сносного тракта.
— Разве мы виноваты в этом? — с горечью заговорил Камынин и повернулся к секретарю обкома. — Вы сами, Семен Гаврилыч, знаете: Совет Министров Российской Федерации держит нас в черном теле. Ведь дороги, у нас и строятся и ремонтируются исключительно за счет трудоучастия, то есть областными исполкомами разрешается на шесть дней в году привлекать сельское население и на четверо суток транспорт. Горе одно! Ни районные, ни сельские власти не дают нам людей, ссылаются, что все, мол, заняты на других работах, и мы оказываемся в положении полководцев без армий. Задолженность за населением у нас выросла до миллиона человеко-дней и до четырехсот тысяч коне-дней. Гораздо рациональнее было бы просто выделять средства на развитие дорог и на эти деньги держать постоянных квалифицированных рабочих. Тогда дело пошло бы куда продуктивней.
— Может, тебе, Андрей Ильич, еще коврики подстелить? — усмехнулся Горбачев. — Только что война прошла, область под фашистским сапогом лежала, все разорено.
— Поэтому-то особенно и нужны дороги: грузы перебрасывать, стройматериалы, рабочих…
— Изменить систему дорожного строительства мы с вами не можем, — перебил Протасов членов штаба, и они замолчали. — Это уж будет решать Москва. Зато видите, какой мощный отряд дорожных машин она прислала? Для того и объявили народную стройку, чтобы за два с половиной месяца построить шоссе в шестьдесят километров и этим ликвидировать задолженность за военные и послевоенные годы. Иначе зачем и кашу было заваривать?
— Беспременно, — подхватил Хвощин. — Нажмем и будем с хорошей шоссейкой. Так что, Андрей Ильич, не время нюнить.
— От вас зависит, как нажмем, — покосившись на Хвощина, сказал Протасов и вдруг обратился к шоферу: — Миша, а ну-ка подверни к этому лагерю. Никак пореченцы? Поглядим, чем они дышат.
Легковая машина мягко подкатила к раскинутым в поле брезентовым палаткам, перед которыми толпился народ. Протасов тяжело вылез из машины, грузный, с толстыми, как гусеницы, бровями, двойным подбородком, в отлично сшитом полувоенном костюме с орденскими колодками, в хромовых сапогах. Под старым, еще не распустившимся дубом, блестя свежевыструганными досками, стоял длинный стол, по бокам его тянулись две скамейки, тоже новые, — местный ресторан. Поодаль, к лесу, была расчищена площадка, виднелись футбольные ворота — стадион. Под кумачом поднятого флага на доске показателей уже белели две фамилии, написанные мелом.
Пореченские руководители узнали хозяина области, вышли навстречу.
— Устроились, как в колхозе, — одобрительно сказал Протасов, пожимая руку рыжеусому носатому человеку в юфтевых сапогах, с кожаной офицерской сумкой через плечо — второму секретарю Пореченского райкома партии Худякову: он руководил на трассе работой своего отряда.
— Как же иначе, Семен Гаврилыч? Два месяца жить. А тут еще нас война подучила: и в походе, и на привалах обзаводиться шильцем, мыльцем… всем необходимым.
— Дельно, — согласился Протасов. — Сколько народу выставил твой район?
— Двести шестьдесят человек, девять автомашин и семьдесят подвод. Зимой мы у себя в Поречье организовали курсы мостовщиков, плотников, так что все наши бригады укомплектованы полностью. Часть людей у
