Потом, снова усмехнувшись, говорит:
— Сначала немцы прислали нам старосту. Тот явился в лес. Немецкий подголосок. Орет. Дескать, зачем вы в лес ушли, господа. Возвращайтесь. Объявлены крупные льготы. И в дальнейшем каждому крестьянину гарантирован новый пиджак плюс крахмальная манишка.
Засмеявшись, старик продолжает:
— Вскоре опять явился этот староста. Но уже не кричит. Просит. «Тогда, — говорит, — хоть дома обратно сложите, уважаемые. Велели немцы, чтоб деревня выглядела так, как ей быть полагается. А что я один могу сделать! Не могу же я один все дома сложить. Вот опять через вас буду иметь не приятности».
Мы ему говорим: «Да хотя бы тебя немцы на столбе повесили — нас это не касается. И даже мы не знаем, откуда ты явилась, такая птица».
Вскоре немцы стали по лесу бить снарядами. Целый день они били. Но толку не добились.
— А трудно было в лесу?
— Понарыли землянок. Сложили печки. Дров вдоволь. Хлеб есть. Скот и птица с нами. Но, конечно, лишения терпели. Соли, например, не было.
Показав рукой на проходящую женщину, старик сказал:
— Вот идет наша школьная учительница, товарищ Колесникова. И она с нами была. И даже она занятий с детьми не прерывала. Вела занятия.
Старик знакомит нас с учительницей. Учительница молодая. Одета по-деревенски.
— Она у нас молодец, — с гордостью говорит старик. — И ребятам уроки преподавала. И людей лечила от болезней.
Учительница смущенно улыбается.
— Помимо того, — говорит старик, — она у нас в партизанском движении участвовала.
Смутившись еще больше, учительница говорит:
— Раза два ходила с партизанами.
— Где же два раза, — возражает старик. — Сколько раз ходила против германских бандитов. И в плечо ранена. Будете об этом писать, запишите ее фамилию — Колесникова.
Учительница с досадой машет рукой.
— Зачем? Все это позади. Слов нет, было трудно. Но надежды мы не теряли. Рассчитывали на Красную Армию.
Закрыв глаза, старик улыбается. Мы прощаемся с ним и с милой учительницей.
Снова едем. И снова перед нами необозримые поля, сожженные деревни, поваленные телеграфные столбы.
Нет, не эти просторы нашей родины привели немцев к тому, что с ними случилось на наших полях. Не ошибка в пространствах, а ошибка в характере, в качествах русского человека привела немцев к поражению. Это была стратегическая ошибка, ибо в немецких планах завоевания России лежал неправильный, искаженный образ советского человека. Не учтено было немало — воля, выдержка, самоотверженность, выносливость, любовь к родине и давняя неприязнь к чужеземному, к немецкому.
Перед войной Гитлер, бахвалясь, сказал: «Я благодарю судьбу за то, что она лишила меня научного образования. Я чувствую себя хорошо».
Нашел чем похваляться — своей серостью. В Германии были люди весьма образованные и некоторые из них в силу научного знания людей, населяющих землю, предостерегали немцев от борьбы с русскими. Гитлер, бахвалясь своей необразованностью, избрал иной путь с финалом, весьма знакомым его предшественникам по завоеваниям.
И тут не за что было благодарить свою судьбу.
Захожу в магазин купить игрушку для ребенка. Продавец ставит на прилавок какое-то плоское чудовище, отдаленно напоминающее коня.
— Это лошадка, — говорит продавец, неуверенно пододвигая ко мне кусок раскрашенной фанеры, вынутой, вероятно, из окна по случаю окончания ремонта в доме.
— И что же, покупают у вас таких лошадей? — спрашиваю я, не без удивления поглядывая на обломок фанеры.
— Как говорится, плачут, но покупают, — отвечает продавец.
Рассматриваю коня. Действительно, есть от чего всплакнуть. Выпилен конь на редкость плохо. Морда у него в зазубринах. Хвост похож на полено, вынутое из огня. Две ноги вместо четырех искупаются их непомерной толщиной. И весь конь такой, как будто он нарисован шестилетним мальчиком.
— Конечно, не рысак, — говорит продавец, несколько конфузясь за своего коня, — но зато на подставке, и колесики имеются, что тоже отчасти может обрадовать ребенка.
Пробую вертеть эти колесики — не вертятся. Пробую держать коня просто в руке. Но тут замечаю, что руки мои покрываются зеленой краской.
— Нет, я вижу, что конь вам не нравится, — говорит продавец. — Возьмите в таком случае акробата. Вертится. И на двенадцать рублей дешевле лошади.
Знакомая, веселая игра. Две палочки. Веревочка. На ней гимнаст. Нажимаю палочки. Гимнаст поднимается вверх и перекидывается через голову. Нажимаю еще раз — и гимнаст запутывается в веревочках. Пробую распутать. И тут чувствую, что-то острое впивается в мой палец.
— Это вас струна уколола, не обращайте внимания, — говорит продавец.
Рассматриваю акробата. Руки и ноги его скреплены кусочками балалаечных струн. Четыре острых обрывка угрожающе торчат из утлого тела акробата.
Интересуюсь — кто выпустил в продажу такую игрушку. Продавец говорит:
— Фабричной марки нет на акробате. Однако многие наши игрушки выпускает артель «Музпром». Судя по музыкальным струнам, вероятно, и это — их продукция.
Замечание не лишено логики. Улики существенны. Акробат, как говорится, пойман с поличным.
Продавец ставит на прилавок весь наличный ассортимент. Матерчатые мячи, набитые опилками. Ватные фигурки, усыпанные блестками. Крошечные деревянные грузовички, от которых колесики тотчас отлетают, как перепуганные воробьи.
— Конечно, игрушки невеселые, — говорит продавец, — но все-таки надо сказать спасибо организациям и кустарям, которые заботятся о наших детях.
— Слово «спасибо», — говорю я продавцу, — происходит от двух слов: «спаси бог». Если принять это во внимание, то я согласен, шутки ради, сказать спасибо. Спасибо от такой продукции.
Извинившись за беспокойство, я хочу уйти. Продавец удерживает меня, говорит:
— Могу предложить вашему вниманию нечто особенное, пролежавшее у нас на витрине три года. Популярная игра «Дьяболо».
Перед ним большая деревянная катушка и две палки с веревкой. Катушка подбрасывается вверх и ловится на веревку. Прикидываю на руку эту катушку, чтоб сообразить, каков ее вес. Граммов, пожалуй, триста-четыреста. Говорю продавцу:
— Ведь это же может убить ребенка.
— Новорожденного действительно может убить, — говорит продавец, — но если у вас малыш более солидный и достаточно упитанный, то он отделается только лишь ушибом и синяками.
Подбрасываю вверх эту катушку. Покупатели шарахаются в сторону. Продавец прячется за прилавок.
— Что вы делаете в общественном месте! — кричит он.
Поздно. Катушка, подброшенная вверх, падает, как маленькая фугасная бомба. Удар приходится по моему плечу, защищенному пальто. Все-таки больно.
Еще раз извинившись за беспокойство, я выхожу из магазина. На улице я замечаю, что не только мои
