— Когда?!
В голосе Айны звучали требовательные, почти прокурорские нотки. Бабалы отвел глаза в сторону:
— Всему свое время, мама. Не спеши запихнуть обе мои ноги в одно голенище. Потерпи немного.
— Ох, сынок, я уже столько терпела! Доколе же нам с твоим отцом прозябать в одиночестве, точить друг о друга наши языки?..
— Хм… Ну, до осени-то ты можешь подождать?
— До осени?.. Так долго?!
Бабалы и самому вдруг показалось, что осень — где-то далеко-далеко, и эту минуту отделяет от нее бесконечное пространство. Да и почему он так уверенно назвал, как крайний срок своей женитьбы, именно осень? Еще неизвестно, быть ли вообще свадебному тою… Это ведь еще вилами на воде писано, Аджап так ничего определенного ему и не сказала. Пока их ждет долгая разлука.
Упустил он из рук птицу счастья… Не воспользовался перед отъездом последней возможностью поставить все точки над «и». Не зря ведь говорится: куй железо, пока горячо. Лови на лету горячую минуту, иначе она проскользнет меж пальцами, как ртуть. Если хозяйка-растереха пришлепнет тесто для лепешек к остывшему тамдыру*, оно упадет в золу…
Мало ли что может произойти меж весной и осенью…
А во взгляде Айны, устремленном на Бабалы, сквозило нетерпение. Она, конечно, понимала, что жениться — это не орех разгрызть. Тутовник созревает в свое время… Но ей так хотелось, чтобы сын наконец перестал жить бобылем!..
Увидев, как он нахмурился, она встревоженно спросила:
— Что с тобой, сынок?.. Устал, поди, с дороги-то?
— Да нет, мама, уставать пока когда.
— Что же ты вдруг затуманился?
— Так, мама…
Айна, прищурясь, как Артык, кинула на сына проницательный взор:
— Уж не морочишь ли ты мне голову со своей женитьбой?
Бабалы даже вздрогнул:
— Что ты, мама! Я надеюсь…
— Только надеешься?
— Я очень хочу, чтобы свадьба была! Не меньше тебя хочу, поверь, мама. Честное слово, я готов хоть сегодня ее сыграть, Но не только от меня это зависит. Надо дождаться, пока закончится учебный год.
— Твоя невеста учится? Где, сынок?
— Потом, мама, потом все узнаешь! Гляди-ка, кто-то идет к нам!
Начали появляться гости.
Неизвестно, каким образом жители поселка узнали о приезде Бабалы, сына Артыка, только скоро он уже не успевал отвечать на приветствия.
Во дворе царило праздничное оживление.
Бабалы достал из чемодана конфеты, предусмотрительно захваченные из города, и Айна раздавала их ребятишкам, слетевшимся со всех сторон. В углу двора под огромным казаном пылал огонь. Артык уже успел скрутить ноги жирному барашку — тот смирно, покорно дожидался своего смертного часа.
Солнце высоко стояло в безоблачном небе. Лучи его, пробиваясь сквозь молодую листву деревьев, пятнали землю, словно рассыпая по ней золотые монеты. Птицы заливались вовсю — будто певцы на празднике.
Вскоре гости уже сидели на коврах, вокруг сачака *, в самой просторной комнате, прихлебывая чай, вели степенную, неторопливую беседу. Каждый устроился, как ему было удобней: кто сидел, поджав под себя ноги, кто полулежал, подложив под локоть подушку.
Порядки в доме у Артыка были аульные.
Сам он немало лет прожил в Ашхабаде, но так и не мог привыкнуть к городскому застолью. Когда его сажали на стул, еда не шла ему в горло. То ли дело трапезничать, свободно развалившись на ковре или кошме, чувствуя под локтем мягкую подушку!
Его порой упрекали: как же, мол, так, человек вы передовой, а держитесь за старые обычаи, пренебрегаете культурой. Артык только посмеивался: «Неужто вся ваша культура — лишь в столах, стульях да в вилке с ножом? А мне вот приятней есть плов из собственной ладони, от нее не отдает железом, как от ваших вилок да ложек. Родители мои так ели, и я с детства приучен, а перевоспитывать меня поздно, горбатого, говорят, лишь могила исправит. А если вам нравится вилками пользоваться — пользуйтесь на здоровье, удобно на стульях сидеть — сидите, никто слова худого не скажет. Пусть уж каждый живет, как привык. Культура-то наша не в том проявляется, как мы сидим, спим, пьем, а в вещах более важных: в нашем отношении к другим людям, к работе, к делу, порученному народам…»
Когда Артык приезжал в город к сыну, тот принимал его по-аульному, расстилал сачак на полу и сам вместе с отцом усаживался на ковре. Ему было все равно, как и где сидеть: на ковре или на стуле. Ведь большую часть времени он проводил не дома, а в аулах, в пустыне, в поле…
Тархан, не знавший этого, а может, просто желая проявить вежливость, предложил:
— Бабалы, если тебе неудобно, я могу стул принести.
Бабалы рассмеялся:
— Уволь, братец!.. Что ж это я один-то буду на стуле восседать да на всех сверху вниз поглядывать!.. Да ты не беспокойся, хоть я и городской житель, но вы-рос-то в ауле.
Артык, разговаривая с гостями, попивая горячий чай, время от времени вопросительно посматривал на сына. Еще во дворе, увидев, что «газик» завален домашним скарбом, он смекнул, что сын приехал не только повидаться с ним И Айной, а собрался, судя по всему, куда-то переселяться из города.
Он ждал, что Бабалы сам ему все. расскажет, но тот помалкивал, и Артык, не вытерпев, обратился! к нему с вопросом, вертевшимся у него на языке:
— Далеко ли путь держишь, сынок?
— Почему ты так решил, отец?
— Гляжу, машину нагрузил больно солидно. Уж не надумал ли осесть в родных местах?
Бабалы знал, как нетерпелив и любопытен отец, и ему захотелось немножко помучить старика. В этой семье все любили шутку и пользовались каждым случаем, чтобы раззадорить друг друга.
Удивленно подняв брови, он сказал:
— Ты что, отец, на работу торопишься? Посидел бы еще с нами.
— Я пока не собираюсь никуда уходить.
— Так успеешь еще обо всем меня расспросить. Времени у нас достаточно.
Артык не принял шутки, насупился:
— По-моему, я имею право уже сейчас поинтересоваться, зачем это ты взял в дорогу и кровать, и матрац с одеялом.
Бабалы потер ладонью щеку, словно раздумывая, как бы ему пообстоятельней ответить на вопрос отца:
— Видишь ли, отец, зима в этом году выдалась влажная, и весной пролилось вдоволь дождей, так что в пустыне полным-полно чомучи *.
— Так ты, значит, хочешь угостить чомучой свою постель?
— Отец, я тебя хочу свозить в пустыню! Я так и сказал Нуры: для отца нет ничего краше, чем пустыня весной! Уж он не утерпит, непременно пожелает полюбоваться пустыней и чомучой полакомиться. Так ты, говорю я Нуры, не забудь прихватить постель, не лежать же отцу на песке, пусть понежит свои косточки на мягком матраце!
— Хватит меня разыгрывать, дорогой!.. Ты знаешь, что, когда я появился на свет, песок был моим ложем, и я не променяю его даже на пуховую перину! Так что не крути, а говори прямо: зачем ты прихватил с собой столько вещей?
Бабалы покачал головой:
— Ай-яй, неужели ты сердишься?.. А я слышал от людей, будто ты добр, как сама земля.
— По земле-то бури гуляют.
— Я вот и жду грозы. В твоих глазах уже сверкают молнии!
Артык добродушно рассмеялся, а потом вздохнул:
— Эх, сынок, какие там молнии!.. Годы уж не те… Посмотрел бы ты, как я разговаривал с Баллы, отродьем Халназар-бая!.. Тогда бы с полным основанием мог сказать: это не Артык — гроза!..
— Ай, отец, а ты и правда стареешь…
Артык возмутился, хотя сам только что жаловался на старость:
— С чего это ты взял?
— Ты все чаще обращаешь взор в прошлое, вместо того чтобы гордо любоваться настоящим и с надеждой смотреть в будущее. А это верный признак старости…
— Ошибаешься, сынок! — Артык повернулся всем телом к Бабалы, чуть приподнялся, опираясь ладонями о ковер, глаза его горели — Бабалы почудилось, будто отец навис над ним тяжелой грозовой тучей. — Ошибаешься!.. Как мне не радоваться сегодняшнему дню, если ради него я подставлял себя под вражьи пули! Или это во имя прошлого я весь в дырках?.. Нет, сынок, я готов еще и для будущего потрудиться, а надо — так и снова вставить ногу в боевое стремя!
Бабалы восхищенно цокнул языком:
— Вот теперь я слышу голос своего отца!
Приняв прежнюю позу, Артык с улыбкой покачал головой:
— Ах, негодный мальчишка!.. Я тебя вырастил, воспитал, ты меня же теперь лягаешь!.. — И, обращаясь ко всем присутствующим, горделиво проговорил: — Весь в меня! За словом в карман не лезет.
Гости одобрительно закивали. Они уже давно с интересом следили за словесной игрой-поединком Артыка Бабалы и Бабалы Артыка, отца и сына.
Артык сам признал свое поражение.
И тогда Бабалы сообщил ему:
— Отец, я еду на строительство Большого канала. Так сказать, всерьез и надолго. Потому и загрузил машину столь солидно. Мне на канале не только работать, но и жить.
Артык понимающе качнул головой:
— Что ж, сынок, дело благое. Мы, старики, в свое время лишь мечтали о воде. Ты едешь, чтобы распорядиться ею во благо народа, на пользу земли нашей.
