Первым заметил его Софи. Он вскочил, ощупал мешок с сахаром. Заругался, сгреб медвежонка и размахнулся, но тут же был сбит сильным кулаком Бориски.
— Башкам долой! Не тронь! — набросился он на Софи.
Не подскочи Полозов, кто знает, чем кончилась бы их стычка.
— Опомнись! — ухватил Бориску за руку Полозов. — Ты на кого?
Бориска рвался, но Полозов держал его крепко.
— Брось нож! Брось! Софи прав! И самим жрать нечего, а тут еще зверя надо кормить.
Бориска все еще непонимающе глядел на Софи. Тряхнул головой.
— Значит, таскал дурной башка, сахар? А? — Бориска вздохнул и подошел к медвежонку, ласково потрепал его по морде.
— Половину пожрал, подлец! — зло пробурчал Софи, собирая остатки.
Бориска обвел глазами старателей и, не найдя поддержки, снова повернулся к зверю.
— Воровал, а? Ну, зачем твоя так? — голос его сорвался. Медвежонок заморгал, как бы понимая, и боком за ящик. — Закон знаешь? Украл — умирать будишь, дурной башка! Ай, яй, яй, что делаишь со мной! — Лицо татарина жалко сморщилось. Он суетливо запихнул зверя под рубаху, ссутулился и, пряча глаза, вышел.
— Жалко, черт его забери. Может, оставим, пусть живет? — взволнованно спросил Полозов, но никто не отозвался.
Бориска пропадал весь день. А вечером, когда зашло солнце, вернулся Бориска, молча швырнул на стол освежеванную тушку и плюхнулся на лежанку лицом вниз.
Сколько ни уговаривали его подняться к ужину, он так и лежал, не пошевелившись.
Зашелестел ветер. Скрипнула на петлях калитка. На страницу раскрытой книги упал жук и, прижав лапки, замер. Лена оторвалась от книги и посмотрела вдаль.
По тропинке в якутский поселок Гадля уходили Мирон и учитель Куренев. Мирон что-то оживленно говорил. Лена смотрела вслед и, улыбаясь, вспоминала, как радовался Мирон революции в России. Взбудоражили они с учителем весь поселок. Митинговали.
Но Лена не знала, что через день поступило из Охотска секретное сообщение о падении самодержавия и о переходе власти к Временному правительству. В директиве уездному начальнику предлагалось создать волостной комитет общественной безопасности и не нарушать установленного уклада жизни.
Лена задумалась.
Может быть, на Большой земле и происходят важные события, да кто знает? Поселок оторван от ближайшей радиостанции на сотни и сотни километров. С весенним бездорожьем даже местная почта не поступала. Пароходы не приходили.
Только японцы не теряют времени. Вон уже снова в бухте.
— Леночка, погуляй у реки! — Лиза распахнула окно и положила ученическую тетрадь на подоконник. — Там меньше пыли! Смотри, какая ты бледная.
Леночка сдержала улыбку. Еще весной она примерила платье сестры: коротковато и узко в бедрах, а Лиза не замечает и все считает ее ребенком.
Лиза уже что-то писала тут же на подоконнике. Писала, рвала листы и снова писала. Солнце падало на ее лицо, и она щурилась. Леночка впервые приметила, как много морщинок появилось в уголках ее глаз и на лбу.
Так и не ладится у Лизы с мужем. После той размолвки Лиза, видимо, пыталась что-то сгладить. Она встречала Василия Михайловича весело и ласково, а после часами молча сидела на диване.
А Лену не оставляло ощущение чего-то нового с тех пор, как этот сильный старатель подхватил ее на руки. С того дня она стыдилась его, себя и в то же время очень хотела его видеть.
Лиза встала, сложила записку, сунула в конверт и ушла в поселок.
— Добру ден, мадам! — раздался певуче-гортанный голос за спиной. Леночка вскрикнула от неожиданности. В приоткрывшуюся калитку заглядывал худенький кореец, выпячивая в улыбке крупные зубы.
— Вам кого? — Она закрыла книгу, поднялась.
— Весима просим купеза Попова! — поклонился кореец и, продолжая улыбаться, смело вошел. — Моя повар. Мало-мало ходи в тайге, золото мой. Тепереса купеса служи думай. Хоросо, а?
— Хозяина нет дома и не скоро вернется! — отрезала Леночка.
Кореец осклабился и поклонился.
— Хоросо. Моя сизу тут. Моя торопися не надо. — Он прошел к скамейке.
— Здесь нельзя. Приходите в другой раз. — Лена подошла к калитке и распахнула ее: — Прошу!
— Хоросо. Я не буду сидеть тут. — Он покорно вышел. — Здесь моя моги. Здесь твоя ругайся права нету, — сказал он все так же мягко, но взгляд его показался Лене дерзким, и она ушла в дом.
Под окном послышалось знакомое покашливание Попова, и он вместе с корейцем вошел в дом.
— Ну что ж. Поедешь сторожем на перевалку. Там в зимовье, найдется и еда, и одежда, и охотничьи припасы. До Среднеканской долины рукой подать. Смекаешь?
— Твоя хоросо плати. Моя хоросо слузи. Твоя одно слово говори, моя сыбко много понимай. Хоросо, а? — Кореец сел на стул, оплел руками худые колени и принялся смело разглядывать Лену.
— Пошла бы погуляла, — предложил ей Василий Михайлович.
— Не хочу. — Лена раскрыла книгу.
Попов вдруг вспомнил, что не закрыл склад, и попросил корейца проводить его.
Кореец кивнул, отвесил почтительный поклон Леночке и пошел с Василием Михайловичем.
Лена закрыла книгу. Ей так хотелось, с кем-то посоветоваться, поговорить, но с кем? С Лизой? Нет, только с Мироном. Он чужой, но куда ближе, нежели сестра.
Мирон отнес на кухню чайник, кружки. Вернулся и продолжил разговор с Павлом Григорьевичем.
— Признаюсь, для меня все же не ясно, что делать дальше? Сидеть сложа руки и ждать? Нелепо. Действовать, но каким образом, когда и как? Вы-то что думаете, Павел Григорьевич?
Тот хитровато прищурился:
— Ты вот газетку внимательно просмотри. — Он подал ему «Красное знамя». — Там и о съезде большевиков и о Дальневосточной конференции. Я только старый рыбак, батюшка мой, а ты ученый, вот и соображай. Раз большевики говорят: вся власть Советам, — знать тому и быть.
— Вот-вот, — встрепенулся Мирон. — Но ведь нужны указания, согласованность действий, а при наших возможностях и связи все это не просто. Хотя силенки и собираются. За учителем Куреневым молодежь пойдет, охотники. Амосов Федот приехал…
— Постой, — оборвал его Павел Григорьевич. — Ты погляди на непрошеных гостей. Чего, думаешь, они крутятся здесь? — Он показал в окно на японские рыболовецкие суда, стоявшие в бухте.
— Так что же намерены предпринимать у вас в Охотске?
— Тут все серьезней, Мирон, чем где-либо. Потому и готовиться надо. Вон те же эсеры по таежным наслегам разъезжают. Агитируют население за свою программу. Народ, сам знаешь, темный. Нам тоже бы не дать маху.
— Вот это разумно,— живо подхватил Мирон.— Пока не наступили горячие дни, двину в тайгу. Якутский язык я знаю.
— А ты не горячись,— снова остановил его рыбак.— Посоветуйся со своими. Покумекай! А мне вот думается, тебе бы здесь остаться надо.
— По зимней дороге вернусь. В тайге должны все знать, чего хотят большевики.
Павел Григорьевич подумал:
— Тут, верно, пока тишина. А где заводь, там коряги и крупная рыба отстаивается. Немного вас тут. А случись что-нибудь? Рулевой не тот, кто на корму попал, а тот, кто море понимает и знает волну.
Мирон в душе уже решил непременно ехать, но спорить не стал.
Павел Григорьевич собрал сумку и, чуть прихрамывая от длительной езды верхом, направился к лошадям. Мирон вышел его проводить. Кони терлись о привязь, хлестались хвостами. Лена в накомарнике, вытягиваясь на носках, сгоняла с них гнус веткой березы.
— А-аа, дочка. Ты чего? — улыбнулся ей Павел Григорьевич.
— Я к Мирону, дядя Паша.
— Ну, ну! — Рыбак легко вскочил в седло. — Так вы тут глядите как надо, — сказал он на прощанье и тронул поводья.
— Ко мне? — подошел к Леночке Мирон.
— Да.
— Я слушаю вас?
— Не знаю, как начать, — она сжала его локоть. — Так нехорошо дома, что ушла бы куда глаза глядят.
— Ну вот так сразу и ушла. И с чего бы?
— У нас появился один кореец. Зовут его Пак. Он заходил к Попову. Чего-то говорили о тайге, о разведке золота. — Лена замолчала.
Мирон остановился. Снял очки, протер стекла.
— Уже делят шкуру неубитого медведя. Значит, работы Полозова значительны. Да, это так, — сказал он как бы для себя и надел очки.
— Вы едете? — воскликнула она. — Теперь я буду спокойна. Но почему мне так просто и хорошо с вами? Почему?
— Я старше вас вдвое. Потому, видимо!
— Нет-нет, — оборвала она Мирона. — Вам доверяешь и уважаешь страшно.
— Вот как? Значит, «и страшно!» — шутливо повторил Мирон.
Они посмеялись и разошлись.
— Сегодня Мирон с Розенфельдом после обеда уезжает на Буянду, — мимоходом сказала Лиза сестре и прошла в свою комнату.
Леночка засуетилась, примялась искать тетрадь, не замечая, что лежит она перед глазами на столе. Затем долго чинила цветной карандаш и уж после увидела чернильницу и ручку. Она написала записку, вложила ее в конверт, заклеила и побежала к Мирону.
