В честь исторического значения стула, а также в честь американской делегации в гостинице «Корона» состоялся блестящий банкет. На банкете присутствовали все знаменитости Подкарпатского края, кроме двух крупных военных, Пари и Паркера, и двух миссионеров. После того как Красная Армия освободила Киев, солдатам было не до торжеств, у них было работы по горло. Паркер поехал в Братиславу, чтобы поторопить транспорты амуниции, Пари же отправился в Верецке, а оттуда, через границу, в деревню Лавочне, чтобы проверить, как идет передача и дальнейшая отправка предназначенного для поляков военного снаряжения. Французский генерал провел в Лавочне три дня. В Галиции же находились и оба миссионера, которые сопровождали прибывших на днях из Америки шестерых пресвитерианских миссионеров. Отец Браун лично представил миссионеров тем галицийским финансистам, которые принимали участие в основании «Латорцы».
Банкет удался на славу. После первого блюда Жаткович произнес горячую речь. По этому торжественному случаю глава государства надел черный костюм. Но так как он не носил подтяжек, его внимание все время отвлекали брюки, что немного мешало ему ораторствовать. Все же его слова были встречены бурными аплодисментами и громовыми криками «ура». Граф Шенборн произнес тост за Жатковича, вождя украинского народа. Графа Шенборна приветствовал, как сына русинской земли с европейской культурой, Каминский, а Каминского, как неустрашимого борца за свободу, — Кохут, который, с тех пор как потолстел и облысел, стал одеваться с юношеской элегантностью и говорить очень темпераментно. За Кохута — «рыцаря святого Георгия нашей хозяйственной жизни» — поднял бокал Кавашши. Один из американцев — кинокомик — поблагодарил присутствующих за теплый прием и предложил послать приветственные телеграммы Вильсону и Фердинанду Севелла. Тексты телеграмм составил Каминский.
Когда отец Гордон вернулся из Львова в Ужгород, по его предложению Жаткович послал очень энергичную ноту генералу Мардареску, требуя немедленно очистить восточную часть Подкарпатского края. Через несколько дней румыны начали эвакуацию.
Жаткович строго запретил кому бы то ни было въезд на освобожденную территорию без его разрешения. Этот запрет он мотивировал желанием спасти освобожденный народ от спекулянтов. Разрешение на въезд он давал только своим гвардейцам и некоторым из тех господ, которые его поддерживали и чествовали. Большая часть украинских офицеров была послана туда.
Руководство двадцать восьмой партии поручило мне немедленно поехать на запретную территорию. Кроме меня, подобное же поручение получили еще девять коммунистов, хорошо знавших этот район. Я должен был пробраться в Слатину и в Пемете. Что там нужно делать, в моих инструкциях сказано не было, это я должен был определить на месте сам. Но, во всяком случае, мне нужно было информировать тех, кто, по милости румынской цензуры, больше года не читал газет и не получал писем, обо всем, что происходит на белом свете, и о том, что готовится.
Обойти приказ Жатковича было нетрудно. До станции Кирайхаза мог свободно проехать каждый. В Кирайхазе жандармы проверяли, у кого имеется разрешение на дальнейший проезд. Зная это, я уже на последней остановке перед Кирайхазой пересел на паровоз, который вел один из наших мункачских товарищей. До ближайшей к Слатине станции паровоз шел с двумя кочегарами. Вторым кочегаром был я.
Было около полуночи, когда я слез с паровоза. До Слатины пришлось добираться пешком. К счастью, была очень темная ночь. Все же я не решился идти по шоссе, где легко мог встретить жандармские патрули, а пробирался к соленым копям лесными тропами, о которых еще не забыл со времени проведенных мною в Пемете лет.
Спустя три часа я пришел в Слатину. По кривым, узким, подымающимся в гору улицам шахтерской деревни ползли огромные светляки — это шахтеры с зажженными фонарями направлялись к шахте. С одним из них я заговорил:
— Не скажете ли вы мне, земляк, где можно видеть Белу Телкеша?
Он указал на одного из своих товарищей.
— Вы Бела Телкеш?
Телкеш приостановился и подозрительным взглядом ощупал меня с ног до головы. Я тоже внимательно оглядел шахтера, о котором знал только, что во время войны он был антимилитаристом. Что у него на сердце сейчас — пока узнать я не мог. Это был коренастый, плечистый человек. При слабом свете качающихся фонарей мне были видны только его большие усы и глубоко сидящие, немного раскосые глаза с пронизывающим взглядом.
— Кто вы такой и что вам от меня нужно? — спросил он резко.
— Кто я и что мне нужно, скажу потом. Я привез вам письмо из Ужгорода.
— Письмо? От кого?
— От одного бывшего слатинского шахтера, Илошваи.
— От Яноша Илошваи? От того, который был в плену в России?
— Да, от того самого. Он недавно вернулся и теперь живет в Ужгороде.
— Гм!
Телкеш осветил фонарем мое лицо, больше по привычке, нежели по необходимости, так как было уже почти светло.
— Где письмо? — спросил он.
— Прежде чем передать его, я должен знать, действительно ли вы Бела Телкеш.
— Такое письмо? — спросил Телкеш громче обычного и снова осветил мое лицо. — Садитесь, товарищ, здесь, на краю дороги, и подождите. Я скоро вернусь.
Слово «товарищ» меня очень обрадовало. Но еще больше я обрадовался тому, что Телкеш такой недоверчивый и осторожный. Я был почти уверен в том, что приехал удачно. Я сел на какой-то придорожный камень и стал ждать. Через добрых четверть часа Телкеш вернулся с двумя другими шахтерами. Мое лицо осветили сразу три шахтерские лампы, хотя в этом не было никакой необходимости: солнце уже поднялось.
— Идите за нами, — обратился ко мне Телкеш.
Он повел меня в какой-то дом, где в маленькой комнате спало несколько человек. Телкеш показал мне свою расчетную книжку, после чего я передал ему написанное на полотне письмо Илошваи. Пока они втроем читали письмо, я быстро переоделся в старый, грязный шахтерский костюм, который мне дал Телкеш. Прочитав письмо, шахтеры некоторое время шепотом совещались. Все трое были очень взволнованы.
— У вас имеется удостоверение? — обратился ко мне Телкеш.
— Какое удостоверение?
— На котором нарисована пятиконечная звезда, — ответил Телкеш.
— Есть.
Я быстро снял с левой ноги ботинок и вынул из-за подкладки удостоверение с пятиконечной звездой, которое протянул Телкешу. Удостоверение переходило из рук в руки.
— Это подпись Красного Петрушевича? — спросил Телкеш.
Прежде чем вернуть мне удостоверение, Телкеш нежно погладил крепкой рукой помятый лоскуток материи.
— Спрячьте хорошенько! — посоветовал он.
— Ну, а теперь идемте с нами. По дороге молчите. Жандармам у входа покажете это удостоверение одного из больных шахтеров.
Стоявшие у входа в шахту «Лайош» жандармы, мельком взглянув на расчетные книжки, пропустили нас в клеть.
Начали спускаться. В течение нескольких секунд мы находились в полной темноте, потом глаза мои сразу же были ослеплены резким светом. Шахты освещались мощными дуговыми фонарями. При свете этих фонарей кристаллы соли на стенах шахты сверкали, как искры.
Хотя лифт двигался медленно, около четырехсот метров за две с лишним минуты, все же, когда я вышел из клети, у меня кружилась голова. Быть может, от насыщенного солью воздуха, который здесь чище и свежее, чем на любом морском курорте мира, но вероятнее всего — от раскрывшейся передо мной картины, представлявшей собой разительное смешение законсервированного средневековья с современностью.
Огромные электрические фонари, мощные электронасосы, стальные рельсы, по которым добытая соль перевозится в маленьких открытых вагонах к товарному лифту, — все это был двадцатый век. Остальное напоминало эпоху Владислава I. Голые до пояса шахтеры, опустившись на одно колено, разбивали киркой и ломиком соляную породу. С их голых спин струился пот. Каждый работал по отдельности, там, где хотел, а так как работа была сдельная, то все безумно торопились. Изнеможенные, крайне усталые, не в силах пошевелить ни одним мускулом, они ложились тут же на месте работы. И если кто-нибудь лежал слишком долго, надсмотрщик брызгал ему в лицо водой.
Вспотевшие соляные стены громадного зала вздымались на сотни метров, стократно возвращая грохот молотков.
Как бы подыскивая для себя подходящее рабочее место, Телкеш все дальше и дальше уходил от лифта. Я шел за ним. Через несколько минут мы находились уже далеко от работающих, в тени соляной церкви.
— Осторожно! — предупредил Телкеш.
В стене была вырублена узкая, крутая лестница, без перил. По этой лестнице я последовал за Телкешем. Поднявшись метров на сорок, мы достигли входа в заброшенную старую шахту. В шахте было совсем темно. Телкеш погасил фонарь. Он вел меня за руку. Я ничего не видел, только чувствовал, что под ногами почва гладкая и что раза два или три мы сворачивали то вправо, то влево. После одного из таких поворотов появился свет — мы очутились в большой четырехугольной соляной пещере.
