— Селезнева с Терновым туда. Эти с дымом возьмут участок, ручаюсь. Легендарные ребята.
Говорили, что там очень трудный профиль, с косогорами и болотами, а разведочную буровую нужно ставить немедленно, до первых оттепелей и паводка. И Селезнев с Терновым двинули. Они две недели не вылазили из кабин, спали не больше четырех часов в сутки, а домоткановский шофер, возивший им горючее, рассказывал в диспетчерской какие-то чудеса. Тогда-то Надя и решила поехать на трассу к «легендарным механизаторам».
Был вечер с легким морозцем, и посреди черной тайги, у костра, стоял полуголый чубатый парень с железными мускулами, весь в клочьях мыла и капельках воды. Не дрожал, не сутулился, весело щурился темными ласковыми глазами.
Он и сам похож был на железный бульдозер — такого если направить куда нужно, то…
Теперь уж нечего скрывать: она пораженно замерла тогда, залюбовалась им, снежным человеком, а чтобы он не заметил лишнего, затеяла маленькую ссору.
Но, что странно, никаких дальних расчетов, ничего тайного и рассудительного не было в душе Нади, когда она вспомнила вдруг о комсомольском собрании, садясь в кабину. Было ощущение небывалой полноты жизни, хотелось, чтобы он постоянно смотрел на нее своими теплыми глазами, и все.
Ох, Павлушка!
Разве она могла подумать тогда, что он так по-глупому начнет работу в новой должности? Он отлынивал от своих узаконенных обязанностей, не выполнял указаний Пыжова и вообще был явно из тех смешных людей, что не видят дальше своего носа.
Она пыталась предостеречь, вразумить, но ничего хорошего не выходило, потому что он не умел никого слушать, даже старших. И действовал он по нехитрому правилу: что хочу, то и ворочу! Удивительно, как в наше время растут такие вот парни — индивидуалисты, а?
Может, он вовсе и не любил ее? Может, просто так все сложилось, она сама дала повод, а он и обрадовался, покатился по пути наименьшего сопротивления?
Теперь Надя поняла, что есть еще третья группа людей, которые от «растительных» ушли и к настоящим, деятельным, не пристали. Будто бы добиваются чего-то своего, ищут какую-то «правду» вслепую, вовсе не заботясь о себе, об элементарном самосохранении, что ли. Смешные одиночки, которым вечно ходить в вечернюю школу и понемногу усваивать законы общественного развития. А тем временем получать шишки и тумаки за чрезмерную самоуверенность.
И это он, ее Павел. Да разве можно связывать с таким свою жизнь?
Надя отняла пальцы от горящих щек, в волнении прошлась по кабинету.
Платье Эры Фоминичны, чуть-чуть забранное в талии, хорошо, в обтяжку сидело на ней. Надя чувствовала в нем всю себя, свое гибкое, красивое тело. Модные ботинки тоже удобны и хороши были, и кабинет — уютный и теплый, и вовсе не обязательно было бросать кабинет, напяливать на себя ватные штаны и звероватый тулуп, если на трассу могли поехать другие.
А он? Вот чудак-то!
Ну, пусть проветрится! Пусть промерзнет как следует, устанет, попьет талую воду из керосинового ведра, потом умнее будет. Поймет наконец, что она права.
Надя закинула руки за голову, сладко потянулась, с удовольствием прижмурив глаза. И когда тугой перехват пояса стиснул ее на вдохе, Наде почудилось, что ее ласково обнимают его теплые, доверчивые руки.
Ничего, Павлушка! Мы еще повоюем с тобой, ты будешь еще шелковым и послушным мужем. И пойдешь прямо, не колеблясь, куда покажу…
Вот только при сокращении штатов нужно уберечь его.
Уберечь Павла и ни в коем случае не поссориться с Пыжовыми. Задача.
Вся жизнь — задача, только он этого не понимает, снежный человек!
А куда, интересно, поехал? Надолго ли?
Надя подняла трубку, вызвала контору ремонтных мастерских.
— Майя, назови-ка мне всех поименно, кто выехал на заносы. Им же придется сверхурочные…
Майка продиктовала длинный список — двенадцать экипажей. Под конец сказала:
— А Терновой с Меженным без подсменных подписались. Круглые сутки будут трубить. И Ленка Пушкова с ними увязалась.
— Пушкова? Но мы же токарей направляли, чего это она? — не сдержалась Надя.
— Не знаю, — хихикнула Майка.
Надя положила трубку. Оперлась подбородком на кулачок и задумалась. Рассеянно посмотрела в синее, морозное окно.
Ленка, значит, увязалась за ними. Вот этого Надя никак не предполагала.
Яркий луч фары сонно колыхался за стеклом, в нем крутым кипятком билась колючая крупа. На поворотах луч упирался в черную, увешанную белыми клоками чащобу и, побродив и оскользнувшись, вновь отплывал на просеку, высвечивая гребешки летящих навстречу сугробов. И тотчас в заднее окошко кабины врывался исчезнувший было свет Костиной машины — желтоватый, приглушенный бураном и мутью стекла.
Поворотов было немного. Просеку пробивал когда-то Селезнев, еще в ту далекую пору, когда не было у него напарника Пашки Тернового. Лесорубы и дорожники вымостили ее жердями и тонкомером, а шоферы накатали хорошую дорогу в дальние глубинки, к геофизическим партиям и буровым. Везли по ней трубы, станки, доски, взрывчатку и продукты — до поры, пока не осатанела зима, не шарахнула северной пургой.
Мартовские заносы… Двухметровая снежная крепь уходящей в прошлое зимы! Вам не по нраву первые оттепели, первый, еще несмелый проблеск низкого солнца? Вас тревожит нечаянный шумок просыпающейся хвои, возня красногрудых пичуг в сосняке, почуявших далекий зов весны?
Крути, наматывай вихри, последняя пурга! Заваливай дороги, тропинки, ходы и выходы! Ты думаешь, что мы будем ковырять тебя лопатами, как в прошлые времена? Тонуть и погибать в буреломе с треснувшей лыжей? Нет, черт возьми, мы научились раскидывать твои заносы железными лбами бульдозеров, шестиметровым размахом угольников-утюгов, и по десять километров в час, никак не меньше! Лететь без остановки вперед, к далекому Красному ручью, на выручку друзьям.
Ревет, содрогается, клацает железными башмаками-подковами упрямый, лобастый, послушный «Кировец», гонит перед собой рыхлую гору, разваливает ее на стороны, и следом ложится ровная чистая дорога. Ничего, что она узка, — Костя еще развернет ее во всю ширь лежневки — дело привычное.
Мне понятно, отчего ты бесишься, зима! Чересчур много копоти и всяческого мусора скопилось в отвалах, что горбятся по обе стороны трассы. Даже и самый снег там стал серым и грязным. Он будет таять под солнцем неудержимо, панически, прямо на глазах. От снега за неделю не останется и клока, он иссочится в землю, и тогда на пригревах полезет бешеная, густая зеленая трава.
И чтобы грязный снег не таял, ты, зима, спешишь укрыть его новыми, сахарно-белыми, нетающими сугробами. Поднимаешь вьюгу с поземкой, чтобы заровнять ухабы, рытвины, зализать раны проталин.
Но бульдозер разворачивает всю эту маскировку, выгребает споднизу заледеневшее старье, ставит на ребро, напоказ солнцу черные плиты, серые комья снега. Им таять, зима, таять от первой же оттепели, от первого южного ветра!
Павел работал всю ночь с каким-то ожесточением. Он соскучился по машине, по чутким рукояткам рычагов, по мощному и веселому рокоту дизеля, мерному дрожанию стрелок на приборном щитке. Было такое ощущение, будто он вернулся из долгого отсутствия в родной дом, прикасается рукой к знакомым и дорогим предметам, вспоминает далекое, счастливое время. А синий вал снега впереди все катился и катился вперед, разламывался на стороны.
Несколько раз попадались легкие завалы тощих елок поперек трассы, бульдозер без труда одолевал их, сворачивая за бровку. Но вот впереди замаячила черная, нависшая громада хвои. Обхватная ель косо торчала с обочины, как приспущенное знамя, наглухо перегородив просеку. Павел пробился к ней почти вплотную и выключил муфту.
За дверцей кабины голубело. Ветер стихал, но снег по-прежнему роился в воздухе.
Костя с готовностью выпрыгнул из белой кутерьмы, сторожко оглядел завал, сплюнул.
— Один черт, воду пора греть. У меня давно радиатор парит. Жмешь больно, Павел!
Примерившись к нависшей елке, заметил:
— Да. Прямо на радиатор попадает, рубить придется.
Топоры были в балке.
Костя толкнул к двери Павла, подмигнул:
— Будуар. Стучись первым!
Возможно, Лена вздремнула в пути на топчанчике, под тулупом — у нее было розовое, заспанное лицо. Но сейчас она возилась в прогоревшей печурке, сидя на корточках. Ватные штаны смешно топырились на коленях и бедрах.
— Перекур? — с готовностью осведомилась Лена. — А у меня чай готов, мальчики.
— Возьми ведра и набивай снегом! — деловито приказал Павел. — Будем заправляться.
Самое трудное — пробраться по снегу к еловому корню: на обочине снегу намело по грудь. Парни возились, как медведи, пока утоптали снег, обломали нижние ветки. В два топора насели на шершавый ствол. Лена подбирала колючий лапник и отлетавшие щепки, складывала в кучу. Сама догадалась плеснуть керосину, запалила дымный костер. Елка тем временем затрещала на перерубе и мягко пыхнула в снег. Парни выбрались к костру.
