она становится еще горше. — Акульшин не спеша сел, весь в налипшем и начавшем осыпаться песке. Говорил он не повышая тона, с еле приметной иронией, как бы подчеркивая, что «оная философия» для него большого значения не имеет. — Наш век — век бурной информации. Наука буквально на глазах расширяет познание мира. Мы расщепили атом, создали космические корабли, опустились на дно моря и добываем оттуда нефть, пересаживаем человеку сердце, почки. Да, мы узнали, что человек — не священное существо, кровь которого драгоценна для богов. Это обыкновенное животное, только мыслящее, и ни в каких небесных книгах судьба его не записана. Мы знаем, что протяженность нашей жизни ничтожна. Есть такие насекомые вроде бабочек, которые живут всего один день… забыл, как они называются.
— Поденки. Умирают после откладки яиц.
— Вот так же короток и человеческий век. Что нам дала цивилизация? Наши далекие предки поодиночке убивали друг друга каменными топорами, а современный «культурный бестия» отравляет газом сразу тысячи. Не человек главное существо на свете, нет, нет, он слишком мелочен, злобен и неразумен.
— Вон как? — сказал Ржанов и с интересом поднял лицо: на его подбородке наросла песочная седина. — Это уже какой-то новый взгляд на жизнь. Кто же… главные обитатели Вселенной?
— Те, кто нас породил и в которых мы вновь исчезнем. Земля. Планеты. Да, именно они главные жители космоса, они боги. Тебе известно, что наша Земля, вращаясь вокруг собственной оси и вокруг Солнца, в то же время вместе с Солнцем движется вокруг главного центра нашей Галактики? Так вот один такой виток происходит в течение ста двадцати пяти миллионов световых лет, а свет, как нам сообщили еще в школе на уроке физики, распространяется со скоростью триста тысяч километров в секунду. Представляешь, каково расстояние, если от Солнца к нам он идет всего восемь минут восемнадцать секунд? Но ведь это лишь наша Галактика. А сейчас обнаружены звезды, которые находятся от Солнечной системы на расстоянии семи-восьми миллиардов световых лет. Можешь ты себе представить такое расстояние? Я — нет.
— Да-а, — протянул доктор Ржанов. — Действительно… Ну и что?
— А то, что жить после этого становится… пресно. Ну что нам положено совершить на своей крошечной планете, объем которой в тысячу триста раз меньше даже соседа Юпитера? Людей на Земле горстка по сравнению с количеством гигантских звезд… квазаров. Отпущенное нам время отмеривается жалкими десятками лет, а у звезд-колоссов — миллиардами. Мы странное исключение — и не только в окружающих нас мертвых планетах Солнечной системы, — но, возможно, и во всем мироздании. Знаешь, как английский астроном Джинс назвал жизнь на Земле? Плесенью. Мы рождаемся, как грибы, и сразу же на корню гнием. Так для чего гнуть горб, учиться, работать, рождать себе подобных пигмеев? Вот руки и опускаются. А ты еще говоришь: жениться! Иль без этого баб-разведенок мало? — Акульшин неожиданно засмеялся. — Нагнал на тебя, Леша, скуку? Не подумай, что я пессимист. Просто люблю почитать, подумать. Мне бы где-нибудь в обсерватории работать, как, помнишь, я мечтал в детстве, а тут приходится подсчитывать гектары, посевные площади.
— Тебя сбил с ног поток информации, ошеломили открытия астрономов, — сказал Ржанов, вставая и отряхивая с крепкого живота песок. — Я не мечтаю о жизни звезд… скажем, Марса или Веги. Что мне до их миллиардов лет? Мне пусть всего несколько десятков, но ч у в с т в о в а т ь, любить, мечтать, работать. А носиться неорганическим телом в безвоздушном пространстве… бр-р-р! Скучно. Идем-ка лучше окунемся, да и домой. Может, вызов какой поступил, а мы тут шиканули на «Скорой помощи», еще кто-нибудь пожалуется… У тебя, дружище, наверное, переутомление. Как нервишки?
Идя к реке, он опять незаметно покосился на жену. Серафима Филатовна, вся мокрая, по-прежнему в оранжевом тюрбане, возилась с кувыркавшимися в песке детишками. Облепивший ее тело купальник подчеркивал высокую грудь, бедра. Свежее, красивое лицо Серафимы Филатовны с капельками воды на бровях выражало оживление, удовольствие. И опять рядом с ней был молодой хирург Щекотин в своих полосатых плавках, загорелый, с тонкой красивой фигурой, еще хранившей юношескую гибкость.
«Нехорошо, — решил доктор. — Все время вместе, уединяются. Ну, Щекотин мальчишка, ему что? А Симка мать, на десять лет старше. В больнице могут пойти толки».
Мысль о том, что жена чуть не в полтора раза старше нового хирурга, доставила ему удовольствие.
Ожидать лениво поднимающегося друга Ржанов не стал, кинулся в ослепительные волны. Как всегда после прогрева на солнце, вода показалась холодной, сжимала тело. Ржанов саженками поплыл на противоположный обрывистый берег. Нырнул, энергично пошел в глубину и, открыв глаза, увидел песчаное золотисто-зеленоватое дно с ракушками речных устриц. Близко промелькнула рыбка.
Выбравшись из воды, Ржанов взобрался на крутой, осыпающийся берег. Песок здесь был не такой чистый, а возможно, казался серым от жесткого чернобыльника, гнувшегося под легким ветерком. Отчетливо проступали ближние дубы рощи, стожки. Поле перед рощей густо поросло ярким розовым кипреем, и запах его смешивался с запахом сена. Отсюда городок проглядывался лучше.
Ржанов медленно прошелся по берегу, восстанавливая дыхание.
Как близко головы жены и Щекотина! И доктор понял, что мнение сослуживцев тут ни при чем, а просто он ревнует Серафиму к молодому хирургу, его бесит, что жена уделяет столько внимания слюнявому мальчишке. Когда это началось? Год назад, сразу по прибытии Щекотина к ним в городок? Или только нынешней весной?
Местные врачи встретили Щекотина доброжелательно. Ржанов дал ему возможность оглядеться в больнице, не загружал дежурствами, помог найти квартиру. Вскоре пригласил пообедать. И вот тут Серафима Филатовна приняла участие в холостом враче. «Надо ему создать уют, — говорила она вечером в спальне мужу. — Мать у него осталась где-то под Костромой, и, кажется, есть невеста. Стесняется рассказывать». Ржанов и не заметил, как Щекотин стал «другом дома». Терпеть такое положение больше нельзя, что-то надо придумать…
«Пора ехать», — решил он и вновь бросился в прозрачные волны. Акульшин все еще стоял под берегом по колени в воде, ежил узкие плечи и не решался окунуться. Шофер Семен, мускулистый, с татуировкой на загорелых дочерна руках, уже искупался и ждал возле машины, готовый к отъезду.
Доктор переплыл Сейм, вытерся мохнатым полотенцем и тут же стал одеваться.
— Айда, малыши, окунайтесь напоследок! Вон уже где солнце. Нам с дядей Мишей после обеда еще предстоит важный… консилиум. Надо третьего партнера отыскать.
Ребята с визгом взапуски пустились по берегу, показывая явное нежелание уезжать от реки. Серафима Филатовна, несмотря на пышность форм, резво бросилась за ними на своих худых ногах. Вслед за ней сорвался Щекотин, сразу обогнал и перерезал путь. Дети хохотали, вырывались, и
