Вдоль реки тянулась лесная полоска.
- Сопровождающие, ко мне!
Колонну разделил на три части и приказал рассредоточиться.
С Рыбаковым - он догнал нас - спустились к переправе; нашел коменданта - подполковника, оглядывавшего небо.
- Пропустишь нас? Двенадцать рот.
И вдруг крик:
- Воздух!
Бежим к ротам. Часто захлопали зенитки. Заметил девятку пикировщиков. Они шли на солнце.
- Ложись, Леня!
Рыбаков плюхнулся в лужу.
- Давай ко мне! - кричу ему.
Он поднялся. Лицо белее полотна. Я подбежал, с силой потянул за собой. Мы легли на межу, отделявшую виноградник от прошлогоднего чернобыльника. Самолеты были над нами, из них вываливались бомбы. От бомбового удара сотрясался берег, но зенитные орудия участили стрельбу. В промежутках между взрывами я слышал «ура». Горящий самолет рухнул в Днестр. Стрельба оборвалась, только приторный запашок тола напоминал о коротком воздушном налете.
Я поднял колонны и бегом бросил к переправе. Солдаты бежали мимо матерившегося коменданта, просачиваясь менаду машинами, скапливаясь на том берегу. В лесу выстраивались роты. Недоставало девяти человек. Но посланный офицер привел всех живыми и целыми.
Леонид Сергеевич молчал. Губы его заметно подрагивали.
- Впервые, что ли?
- Нехорошо как-то получилось.
- Не кайся, не такое бывает. - Я понимал: ему тяжело. - Леня, ты посмотри вправо.
Целая полоса леса была выбита немецкими бомбами.
Я не стал задерживать Рыбакова, отпустил в полк. Уехал он с поникшей головой. Напрасно.
Пополнение принимал рослый генерал Епифанов. Он вглядывался чуть ли не в каждого солдата.
- Ты, Гаврилюк? Ба, кого вижу! Здоров, Тахтамышев! - Генерал повернулся ко мне: - Откуда моих хлопцев набрали?
- Сами напросились.
- Уважили. А то обкатаешь солдата, обстреляешь, а как попадет в госпиталь - пиши пропало. А вы уважили - хлопцы на подбор!
В генеральской землянке уютно: ковры, кровать с периной, электричество. Генерал рассмеялся:
- Натаскали, сукины сыны! Как у солдата? Хоть день, да мой…
Вошел молоденький лейтенант:
- На проводе генерал Валович.
Епифанов взял трубку:
- Седьмой слушает… Получил. И, скажу тебе, порадовал… Не учи, не учи - сберегу. Передаю. - Он протянул мне трубку: - Требуют вашу милость.
Голос Валовича был деловым:
- Загляни ко мне. Жду в двенадцать ноль-ноль.
Штаб армии находился в старинном молдавском селе. Белые хаты, крыши под камышом, местами под дранкой, окна с наличниками, стены снаружи, как и внутри, пересиненные.
Генерал пожал руку и без церемоний заявил:
- Остаешься в полку. А теперь слушай повнимательнее. Простоим в обороне долго, сколько - не знаю, но долго. Армии нужны грамотные младшие командиры. Много нужно. Когда сможете дать?
- Через два месяца, товарищ генерал.
- За три месяца лейтенантов готовят. Полтора, не больше. Учти, сам командарм будет принимать!…
17
Я с ненавистью смотрел на трубу, торчавшую над поселком, на ряды бочек с выжимкой, тянувшиеся вдоль длинной стены винодельческого завода. Бочки убывали - их крали: из выжимки гнали самогон. Представитель Винтреста, которому принадлежал завод, старался встретиться со мной не менее двух раз в день: утром, когда просыпался полк, и вечером, когда над поселком лихо перекликались солдатские гармони. Он пытался доказывать очевидное: что сырье для производства винного спирта растаскивается, что из подвалов исчезают бочки с уксусом. Мне очень хотелось убрать из поселка батальон Краснова. Но куда? Где найдешь более удобное место для подразделения с таким громоздким хозяйством: банями, дезинфекционными камерами, вещевыми складами?
Я, Рыбаков и Сапрыгин подыскивали поле для тактических занятий. Молодой лесок, который раскинулся за толокой, от майского тепла забуйствовал, и под его кронами можно спрятать целый батальон. Чуть поодаль, за оврагом, еще лесок. Чем не лагерь?
- Ну что, товарищи офицеры, поднимем полк на летнюю стоянку?
Сапрыгин даже головой замотал:
- Никак нельзя. Ни воды, ни света…
- Сколько же вы, Александр Дементьевич, в армии прослужили?
- Двадцать с хвостиком, Константин Николаевич.
- И всегда над вами электрический свет полыхал и в кранах вода журчала?
- А разве это предосудительно?
- Я совсем о другом. - Посмотрел на кирпичную трубу, торчавшую над поселком. - Мой комполка в мирные дни поднимал полк по тревоге и после сорокакилометрового броска приказывал разбить лагерь. Строили его - ладони в кровавых мозолях. А потом жили - не тужили, из растяп солдат делали. И воздух был над нами чист. - Я посмотрел на часы. - К шестнадцати ноль-ноль прошу собрать офицерский состав полка. А пока, - я натянул повод, - на рекогносцировку!
Весна! Да неужто передо мной те же офицеры, что были на толоке? Белые подворотнички, отутюженные брюки, сапожки надраены - хоть смотрись в них, как в зеркало.
Расселись в учительской, ждут, что скажет начальство.
Не успел я и рта раскрыть, как вошел старший лейтенант Петуханов, посмотрел на часы.
- Прошу прощения, товарищ подполковник. Опоздал на четыре минуты, ровно на четыре…
Он стоял по всем правилам, только в глазах предательский блеск.
- Вы пьяны?
- Никак нет! У меня, так сказать, день ангела…
- Выйдите, старший лейтенант.
- А меня гнать не надо. Мне сам генерал Толбухин орден вручал…
- Дежурный по полку, попросите старшего лейтенанта Петуханова удалиться, - приказал я, сдерживая себя.
- Сам уйду, чего уж. - Поворот кругом, слегка наклон вправо - и с силой хлопнула дверь.
Нависла неловкая тишина.
- Комбат Шалагинов!
- Есть Шалагинов! - Шагнул ко мне, откинув непокорный чуб, который тут же улегся на прежнее место.
- Давно стриглись, капитан?
- Так растут же, товарищ подполковник…
Кто- то в зале хихикнул и тут же замолк.
- Старшего лейтенанта Петуханова от командования ротой отстранить и направить в армейский резерв.
- Лучший офицер батальона…
- Садитесь, комбат. Товарищи офицеры! С завтрашнего дня - лагерная жизнь…
* * *
Расходились молча. Кое-кто косо поглядывал на меня. Рыбаков шел рядом, угрюмо помалкивая.
- Перегнул, что ли?
- Ну выговор бы, а то бац - в резерв! Размахивать кнутом не самый лучший прием.
- Ну хорошо, хорошо, подумаю… А сейчас пойдем ко мне. У меня ефрейтор - чудо! Да пошли же, - потянул Рыбакова за собой.
Касим Байкеев с таким усердием взялся за службу, что я уж и не рад был, что вспомнил о нем. Хозяйничал, без зазрения совести командовал ефрейтором Клименко. Тот, бедолага, вытаращив глаза, выбегал из нашей хатенки и возвращался то с охапкой сушняка, то с двумя цибарками, доверху наполненными водой. В моей комнате навели такой порядок, что я боялся и шаг ступить. Нечаянно швырнешь окурок на пол, встретишься со взглядом Касима - и скорей поднимать.
Нас ждал накрытый стол и Касим с полотенцем в руках. Мы с удовольствием умылись.
- Кури одна-другая минута, я сичас.
Мы сели на завалинку, подставив лица солнцу.
- Разбитной парнишка, - сказал Леонид.
- Да, хлопотливый.
- Вот у Стрижака был специальный повар, столичный.
- Из «Иртыша», что ли?
- Шнебель-клопсы делал - пальчики оближешь.
- Шнебель-клопсы, выезды, медички… Давай, замполит, разоружаться.
- Начать с меня хочешь?
- Сам начнешь.
Леонид Сергеевич замялся, что-то хотел сказать, но в это время появился Касим:
- Пожалуй, командир, пожалуй, комиссар, иди салма кушать.
Салма - лапша на густом курином бульоне, со свежим укропом - сама просилась в рот. Потом Касим подал еду под диковинным названием перемечь - вроде беляши, но вкус, вкус! Сок по подбородку так и течет. Леонид Сергеевич, видать, едок отменный. Касим едва успевал подавать перемечи и откровенно радовался, что его кухня пришлась нам по вкусу.
Поели, покурили всласть. Леонид поднялся с места и посмотрел в окошко:
- Иди-ка полюбуйся.
Под тополем в выжидающей позе стоял капитан Шалагинов. Чуб укорочен, сам подтянут, собран.
Я распахнул окошко:
- Капитан, шагайте к нам!
Вошел, лихо щелкнул каблуками.
- Садись, комбат.
Он несмело опустился на краешек табуретки, продолжая держать руки по швам.
- Ты и у себя так сидишь? Командир батальона, черт возьми! Восемьсот подчиненных…
Умостился поплотнее, одним духом выпалил:
- Прошу старшего лейтенанта Петуханова оставить на роте!
- Как поступим, комиссар?
- Как решишь, ты командир.
- Пусть командует… пока. Приеду к нему в гости - решу окончательно.
