Мы поднялись на ноги, трогая себя за носы. Послышался чей-то запоздалый, все еще дрожащий голос:
— Мсье Жорж, что вы делаете… Вы нас убьете!
Мсье Жорж молчал. Но тут вступилась наша толстая француженка-армянка. Подняв микрофон, она вскрикнула.
— Господа, дамы, не волнуйтесь! — произнесла она медовым голосом. — Мсье Жорж потерял управление… Слева показалась очень красивая девушка.
Зга армянка, немолодая и энергичная, давно уже жила во Франции и была нашим экскурсоводом в Париже.
Мсье Жорж смущенно засмеялся. Сбавив скорость, он обернулся — наши женщины в восторге ему аплодировали, — а он сказал, что ехал со скоростью сто километров.
Выбрав момент, он неожиданно запевал что-нибудь или, взяв у гида микрофон, быстро, быстро, пока было спокойно на дороге, рассказывал нам какой-нибудь свой парижский шоферский анекдот. Мсье Жорж очень старался… Ни с того ни с сего он принимался уступать всем дорогу, а то вдруг притормаживал и ждал, когда пройдет какая-нибудь почтенная и чересчур медлительная особа. И наоборот, в прилегающих к центру улицах, стиснутый со всех четырех сторон, и часы, когда больше всего скапливалось машин, пускал в ход все своё обаяние и оказывался впереди всех.
Мсье Жорж порядочно наставил нам шишек, но все-таки очень нравился нам. Особенно дамы были от него без ума. Поощренный их вниманием, он ездил так, что правым бортом мы бились об угол дома справа, а левым — слева… Тогда мсье Жорж вез нас обедать.
К обеду нам ставили на стол очень хорошее простое вино, огромнейший графин красного бордо. Каждый раз, когда графин опорожнялся, мсье Жорж исчезал. Но скоро он появлялся ликующий, еще с двумя бутылками в руках, которые ему удавалось раздобыть у хозяина.
После этого мы старались посадить Жоржа рядом с собой, а он кружил нас так, что весь мелькающий за окнами город, все дома в нем делались для нас одинаковыми.
Мсье Жорж был очень насмешлив. Однажды на сладкое к столу нам подали персики. Неважные, правда, оказались персики, зеленые, гнилые.
Мой сосед Петя, затюканный, хороший, но все время боящийся сделать что-нибудь не так, взял один персик себе, положил его на середину тарелочки. Потом взял в левую руку вилку, а правой всадил в персик нож и осторожно, кусочек за кусочком, стал отправлять его в рот.
Мсье Жорж долго смотрел на все это. Потом он захохотал. Смеяться мсье Жорж мог от всей души. Петя сообразил, что произошла какая-то ошибка, и спросил недовольно:
— Что случилось, мсье Жорж, чему вы так?
Но мсье Жорж долго не мог успокоиться. Наконец он сказал:
— Мсье Пьер, почему вы так едите персики?
— А как его надо?..
Мсье Жорж взял тяжелый и уродливый персик в свою крепкую руку и стал быстро обкусывать его со всех сторон.
Мсье Пьер даже обидеться не успел.
А мсье Жорж все так же весело гнал дальше.
НА КАПРИ
Мы покрутились на маленькой площади под часами. Отсюда шло вверх несколько кривых — ныряющих то вверх, то вниз узеньких улочек. Вот и весь городок, город Капри. И так как нам показывали что-то значительное, серьезное, то, по-видимому, это все, что нам могли показать.
Мы прибыли сюда час назад. От пристани поднялись фуникулером. Потом по каменистой улочке, на которой теснились толпы туристов всех стран, вышли наверх и попали на небольшую эту площадь. Здесь повсюду были расставлены столики и опять было много туристов. Очень скоро мы поняли, что делать нам здесь нечего, что мы зря приехали. Мы, когда ехали на Капри, думали, что нас везут сюда потому, что на Капри жил Горький. Должно быть, повезут в его дом…
Пароходик из Неаполя идет около двух часов… Все вообще оказалось не так, как представлялось, — все оказалось близко: и Неаполь, и Везувий, и Сорренто. И, должно быть, в хорошую погоду сам этот остров Капри виден уже из Неаполя… Но мы плыли в плохую.
Впрочем, хмуро было только с утра. Потом сделалось даже солнечно, и, прибыв на Капри, мы даже купались. На древней этой площади, под часами, фотографировались с черными южно-африканскими студентами, а потом оказалось, что самым черным на этом снимке был я.
Мы прятались от жгучего солнца, простаивали время возле киосков, обменивались значками, но довольно скоро заметили, что нам не показывают ничего, что связано с Горьким.
Конечно, мы могли бы осмотреть сам остров. Пересечь его и дойти до противоположного берега, взглянуть на развалины, на остатки дворца Тиберия и, наконец, побывать в еще одном городе на этом острове — в Анакапри. Ведь на острове Капри два города: Капри и Анакапри. Высоко на горе — Анакапри. Через долину. И, как нам сказали, жители этих двух городов, разделенных лишь долиной, не понимают друг друга. Анакаприйцы говорят на совсем другом наречии… И будто бы те, что живут в Капри, почему-то не ходят в Анакапри. И наоборот.
Что касается меня, то и с удовольствием бы побывал в Анакапри! Но с кем пойдешь, кто же тебя поведет? А если уйдешь сам, будут ли тебя ждать, еще возьмут да уедут без тебя. И потом — и это, вероятно, самое главное! — видимо, хоть что-то надо знать самому. Заранее. И о дворце Тиберия и об Ана-капри — обо всем, что есть и что еще может быть на этом острове. Но все эти сведения я почерпнул из справочников, все вычитал дома, по возвращении… Так же как только через год узнал, что памятный тот плоский песчаный берег — мысок перед входом и Дарданеллы и начинающиеся за этим мыском высоты — я их увидел ранним пасмурным утром — и есть холмы, та самая земля, на которой Шлиман раскопал свою Трою.
Хорошо, что я вышел тогда утром на палубу.
Мы еще немного повертелись в толпе на этой крошечной площади, какие-то безделушки купили, две-три открытки, и потали, что на этом наше пребывание на Капри заканчивается. Что остров н уже показали и сейчас нас увезут отсюда; что еще минута-другая — и нас втолкнут в вагончик фуникулера, и мы окажемся на узкой кромке неудобного каменистого берега. Под скалой.
«А как же Горький?» — закричали мы.
Наша дама-экскурсоводка, которую мы везли с собой из Москвы, понимая, что неминуемая задержка случилась, с отчаянностью стала доказывать, все самое интересное мы уже видели.
Но мы не сдавались:
«Но ведь здесь Горький…»
Толстая, вся плывущая от жары тетя, мечтающая только, чтобы посидеть где-нибудь в холодке, неожиданно заплакала, потом стала убеждать нас, что Горький и не жил вовсе, и никакого дома у него нет… То есть был, но теперь принадлежит другим.
Да и идти к тому дому далеко…
А с домом этим у нас все время происходила какая-то странная вещь. В Сорренто наши провожатые нам сказали: «Горький здесь жил мало, и дома его не знают. Вот поедем на Капри…» На Капри говорили наоборот: «У него дом в Сорренто».
Однако же дом оказался рядом, в конце одного тенистого кривенького переулка. На него нам указали наши же товарищи, из другой группы. Едва мы сошли с площади и сделали несколько шагов, мы его обнаружили… Правда, мы увидели только забор, вернее — стенку, довольно высокую, бетонированную, и поневоле должны были рассматривать одну только зеленую крышу. Больше из-за неожиданно вставшей перед нами стены мы ничего не видели. Но хотя бы это: все-таки мы не зря приехали! Могли сказать, что домик, некогда принадлежавший на Капри Горькому, мы видели.
На пристани, также очень маленькой и уютной, мы сели на катерок — тоже очень маленький, рассчитанный на пять-шесть человек, и бойко помчались вперед, вдоль крутого отвесного берега, отбрасывающего на воду свою сильную тень.
Капри — остров скалистый, с внушительно высокими стенами-берегами. Пристать к нему можно только в одном месте, да и то наверх надо подыматься фуникулером. А вздумаешь подняться лестницей — час будешь подниматься. Долгая история! Я даже и вниз по этим ступенькам не решился спуститься…
Впрочем, я несколько забежал вперед. Прежде чем нас повезли дальше, я купался в Тирренском море. Не то чтобы так уж хотел выкупаться, просто я считал, нужно же мне выкупаться в Тирренском море! Тут, на этом пляже, я чьим-то чужим фотоаппаратом пытался снимать одну милую, скромно и бедно одетую девчушку… Но это не удавалось: она презрительной гордо отворачивалась от меня, как и должна отворачиваться от бездельного и назойливого туриста рыбацкая дочь. Зато ее подружка, уродливая, кривозубенькая, тоже уже сбросившая с себя простенькое, такое же, как и на ее подруге, платье, сама лезла в объектив… Мне пришлось довольствоваться ею.
Вот после того, как я наскоро выкупался, и когда к причалу спустились другие, и все собрались, только после этого мы и поплыли вокруг острова— к Гротта Адзурра.
Я не представлял, что это такое. Ну, подумаешь, грот!.. Стоит ли ехать — ради какого-то грота терять драгоценный день, когда можно его прекрасно использовать, провести этот день в Неаполе, где я вчера только слышал чудеснейшего уличного певца…
