Нет, старче, не славы. Не потому творю, что могу творить, а потому творю, что не могу не творить.
И снова спросил чародей:
Хорошо ли подумал ты, юноша, о том, что ты сказал?
И повторил юноша:
Не ищу славы. Стал говорить чародей:
Вот. Картины твои прекрасны. Статуи, изваянные тобой, достойны служить украшением царских дворцов. Твоей резьбой выложены алтари в храмах. Нет в мире художника искуснее тебя. В доме твоем изобилие. Богатства неисчислимы. Слуги исполняют каждое твое желание. Дочь властительного монарха — твоя жена. Хочешь ли ты этого?
Юноша молчал. Продолжал говорить чародей:
Мастерская у тебя светлая и просторная. Резцом коснешься камня — и мечта твоя исполнена. Ты не трудишься — сила твоего желания заменяет труд. Что я тебе сказал — в моей власти. Хочешь ли ты этого?
И юноша ответил:
Я этого не хочу. Чародей говорил:
Чело твое увито листьями лавра. Жизнь твоя — триумфальное шествие. Ты забудешь бессонные ночи. Имя твое не умрет тысячу лет.
И юноша опять повторил:
Я этого не хочу.
Чего же ты хочешь?
Я хочу, чтобы произведения мои создавались великим трудом. Труд — это радость, а я не хочу лишаться радости. Пусть мастерская моя будет тесна и убога, пусть и в доме моем не будет даже огня, чтобы приготовить пищу. Пусть будет хуже того, как я сказал. Я хочу, чтобы не имя мое, а мои произведения жили тысячу лет. Вот чего я хочу.
Попик чародей:
В этом мои чары бессильны. Но юноша простер руки к нему:
Старче, не волшебства твоего прошу. Прошу твоей мудрости.
Промолвил чародей:
Только правда бессмертна, — и хотел покинуть юношу.
Но тот ухватился за полы его одежды и неотступно молил:
Старче, повтори! Боюсь ошибиться в словах твоих… Засмеялся чародей:
Упрямый юноша! Ты жаждешь бессмертия для своих творений? Так знай, что бессмертна только сама жизнь. А жизнь — это великая правда. Постигни правду жизни — и творения твои не умрут. Иди и твори — и помни: по-прежнему всякая ложь, созданная руками твоими, будет обращаться в ничто, едва ты скажешь: «Закончил».
И, опечаленный, оставил чародея юноша и вернулся в свою мастерскую. Было ему тяжело, ибо он не знал, где и как искать правду жизни.
Он обошел свою мастерскую и не увидел ничего достойного внимания. Валялись иссеченные резцом камни, изуродованные доски красного дерева и замазанное красками полотно.
И ночь для него была беспокойной.
Наутро же к нему постучался царский гонец.
Юный художник, — сказал гонец, — мой повелитель хочет иметь картину, в которой было бы отражено все его славное царствование. Картину, в которой была бы показана суть жизни его земли. Можешь ты это сделать, художник?
И юноша ответил:
Могу.
Ему представилось все, что он напишет в картине. И он
сказал:
На полотне я напишу лучшие деяния государевы, а рамку украшу тончайшей резьбой. И на рамке изображу суть жизни земли государевой.
Мой повелитель согласен, — ответил гонец. — Если хочешь, осмотри дворец, царские земли и жизнь царской земли. Корабли, быстрые кони повезут тебя, куда ты захочешь. И вот на все тебе десять лет сроку. Говори: что тебе еще надо?
Нет! — воскликнул юноша. — Мне ничего не надо. Мой резец отточен, и кисть моя размята. Я уже вижу всю картину свою. Оставь мой дом скорей, и я возьмусь за работу.
Когда же минуло десять лет, полотно было готово, а к работе над рамой художник еще не приступил.
И дал царь художнику еще десять лет сроку.
Так прошло новых десять лет, и рама была украшена дивной резьбой, но побоялся художник сказать: «Больше ничего не могу ни отнять, ни прибавить». И разрешил ему царь еще десять лет работать над рамой.
Когда истек и этот срок, художник понял, что теперь он больше ничего ни отнять, ни прибавить не может. А виски художника уже серебрились сединой, и в мастерской его было по-прежнему тесно и неуютно. Но радость наполняла его сердце, ибо он знал, что работа его была совершенной.
На широком полотне был изображен дивный сад. Тяжелые гроздья прозрачного винограда, казалось, были готовы упасть на землю. Оранжевые персики блестели, умытые еще не обсохшей утренней росой. Вдали виднелся затейливо сооруженный хрустальный купол дворца. От дворца лучами расходились песчаные дорожки, и на дорожках толпились пышно одетые вельможи. Они, ликуя, поздравляли государя, ибо это утро было утром обручения государя с дочерью соседнего короля.
В левом верхнем углу рамы художник изобразил сидящего на троне царя. И сразу от ног его вниз, по всей вертикальной части рамы, стояли фигуры женщин. Ближе всех к царю — его супруга, царица. Она с робким трепетом ждала слов своего господина. За нею толпились придворные дамы в стремлении обратить на себя внимание государя. Еще ниже расположились счастливые девушки из простонародья, те девушки, которых в юности царь одарял своей милостью. Уста девушек шептали благодарения.
Вправо от царского трона были вырезаны павшие ниц перед царем побежденные враги. Покорно приносили они победителю дары свои, блюда с хлебом-солью, ключи от завоеванных городов. Позади них стояли гордые военачальники, верные слуги царя. На правой стороне рамы были изображены ученые, мореплаватели, открыватели новых земель, художники и мастера различных ремесел. И все они труды свои повергали к ногам государя.
А по низу рамы, во всю длину ее, ликовал простой люд. Горели веселые костры, в открытых бочках пенилась брага, на вертелах обильно жарилась дичь. Народ славил подвиги своего государя.
Вот что изобразил художник. И все это было сделано им с изумительным тщанием.
Наступил вечер, и срок истекал. И, зная, что работа его совершенна, седовласый художник поднялся, засмеялся довольный и, опьяненный счастьем творчества, воскликнул:
— Все! Больше мне нечего ни убавить, пи прибавить. И вслед за словами услышал громкий треск. Сквозь
сумерки он увидел, как рама дала широкие трещины вдоль всех своих четырех брусков. А на полотне краски оплыли, и не стало ни дивных садов, ни оранжевых персиков, ни хрустального купола… Хаос, грязь… Тогда, в горе, художник закричал:
— Вот и вся жизнь моя!.. Юность, где ты?.. Что мне осталось?
И резцом пронзил себе сердце…»
Этот отрывок, лет двадцать тому назад случайно найденный им, еще мальчишкой, в груде бумажного хлама у лотошника, продававшего орехи, Алексей Антонович знал почти наизусть. Все же он, бережно переворачивая желтые листы, снова перечитал легенду. Он очень любил ее. Однако сегодня в ней что-то тревожило и раздражало Алексея Антоновича.
В распахнутые створки окна вползали синие сумерки, разливались по комнате, ложились в углах фиолетовой тенью.
Окно выходило на запад; перед окном, в палисаднике, цвели розовые левкои, табак, резеда, — Ольга Петровна всегда сама ухаясивала за ними; сплетались ветвями молодые черемушки, и сквозь плотную сетку листвы Алексей Антонович видел полоску неба. Оно быстро теряло веселые краски, блекло, тускнело. От горизонта поднималась серая завеса тумана. В дверь стукнули.
Ты, мама? — откликнулся Алексей Антонович.
Легкая, неслышная, появилась у стола Ольга Петровна; так же без шума, ни разу не звякнув посудой, она переставила с подноса на стол стакан чаю.
Выпей, Алешенька.
А ты?
Я не хочу.
Алексей Антонович молча взял стакан.
Зажечь? — спросила Ольга Петровна и, не дождавшись ответа, тряхнула коробком спичек.
Казалось, она даже не чиркнула спичкой, а лампа сама сразу вспыхнула аккуратным язычком бледного пламени. И сразу за окном пала глубокая ночь.
Ставни закрыть, Алешенька?
Что ты, мама! Я закрою сам.
Он было приподнялся, но в это время в комнату вошел Лебедев.
Я тебе не помешал, Алеша?
Нет, нисколько. Ты выспался? Так скоро? Ведь ты не спал двое суток!
Да. Но для меня бывает достаточно и десяти минут, а я у тебя спал больше часа.
Хотите, я вам принесу чай, Михаил Иванович? — спросила Ольга Петровна.
Пожалуйста. Это будет замечательно!
С вареньем? С каким? Наверное, с кисленьким?
Это предел моих желаний.
Всегда? — Ольга Петровна шутя погрозила ему пальцем.
Конечно, нет. Только в данную минуту. После хорошего, крепкого сна.
То-то! — Ольга Петровна вышла.
В одном я тебе всегда завидую, Алеша: у тебя есть мать. А я вот своей даже не помню. И дома своего никогда не имел. Как окончил университет, так все езжу и езжу.
Похоже, ты недоволен?
Нет, очень доволен. Это я так, между прочим.
Ты должен, Миша, мне завидовать еще и в другом!
У меня есть невеста. А это наполняет сердце таким большим счастьем.
И тут завидовать? Нет, это слово теперь не годится. Я радуюсь за тебя!
Алексей Антонович покраснел.
— He понимай меня так упрощенно, я имел в виду, что тебе… ну, просто… нельзя иметь невесту.
