Полночи я так прокрутился, бросало то в жар, то в холод, разобрало, прямо хоть сейчас беги, ищи ее комнату, вламывайся!.. Другие какие-то упущенные возможности в голову полезли, еще один старый случай с подругой жены, потом — уже недавний — с племянницей знакомых, которую я спьяну на кухне обжимал и даже свидание ей назначил на площади Маяковского, а сам на другой день не пришел: она несовершеннолетняя была, шестнадцать? — да, семнадцати не исполнилось, — испугался! Чего было пугаться? Она не первый раз это делала, я уверен, такая девка, родня как раз жаловалась, что удержу нет! А другой вариант, на юге?
А удачные были? Были, были! Сосчитать?! Начал считать, кого-то пропустил, сбился, вспомнил, как одна остроумная дама из жениного бомонда говорит: «никогда не могу сосчитать, уже на втором десятке всегда сбиваюсь!» — снова стал думать о курьерше…
Рассвело… Необыкновенная напряженность была в воздухе перед восходом солнца. Ничего тихого или там умиротворенного… Все внешне спокойно, это так, ни облачка, разве что легкий ветерок, и верхушки деревьев, как положено, уже золотятся, но жуть такая, боль такая, все словно кричит, так что глохнешь от этого крика, от этого рева (потому и тишина) и, кажется, чувствуешь, как Земля в пространстве разваливается.
Утром работал над тезисами Союза Молодежи S=F (нашей ориентации) к съезду, а также изучал и корректировал программку мероприятия по проведению Международного дня солидарности трудящихся 1-е мая в столице S=F — демонстрация, одночасовая забастовка, взрыв городской водокачки, теракт в окраинном районе и так далее…
Работал, не клеилось, дважды пробовал лечь и подремать, но тут же вскакивал: только глаза закрою, будто кто толкнет… Сердце чуть подсдавливало. Принял валидолу. Полегчало. Записал несколько строк насчет концепции. Обедать пошел поздно, часам к четырем. Обед мерзкий, вчерашний: народу мало, они свежего и не варили, экономили. Все равно от еды разморило, решил: выйду на свежий воздух, иначе умру, умру!
Вышел. По главной аллее навстречу два сторожа с наглыми мордами. Они думают: они здесь самые главные! Свернул на боковую дорожку, она вела к кусту, тому самому. Там была лавочка, не из тех на бетонных ногах, что вдоль главной аллеи, а маленькая лавочка, быть может сделанная еще тогда, для… быть может, он сам посиживал на ней, любуясь розами… Тень от высоких елей, раздвоенная береза, рябина, запах сирени, зацветает сирень! — в этом году ранняя весна… Тюльпаны — но это потому что, как мне говорили, здесь специальная система подогрева почвы. Роз, конечно, быть еще не может…
Я загляделся на цветы и поздно заметил, что на скамейке у куста кто-то уже есть. Обидно. Повернуть резко назад нельзя, неудобно: судя по позе, это не охранник. Сделал еще два шага и наугад кивнул. Сидевший в ответ чуть приподнялся и показал, что кланяется. А, тот татарин! Худой, изможденный, виски запали, седой пух на лысой голове, изрядная седая же щетина, сутулый, улыбка страдальческая или… добрая…
— Присаживайся.
На ты и в голосе определенность, отчасти противоречащая его болезненному виду. Присаживаюсь, разит здорово, но карие глаза его ясны, лишь чуть воспалены, блестят, искрятся. Я представился — Кольцов. Говорю, нет ли закурить. Он вытащил «Мальборо», чиркнул зажигалкой. Пауза… Спросил, так и не назвав себя:
— Тяжелый случай?
— Извините, не понимаю.
— Странно. Мы с тобой говорим вроде по-русски, а ты меня не понимаешь. Или ты хочешь сказать, что я плохо говорю по-русски?!
— Извините, вы… прекрасно говорите по-русски… Я просто не понял, к чему относится ваш вопрос…
— К тому, что такой воз тянешь, удовольствия мало…
— Не знаю, что вы имеете в виду, но действительно в силу ряда обстоятельств у меня половина работы впустую. Я мог бы сделать вдвое больше, если б у меня были развязаны руки. И уж факт, пользы было б не вдвое, а вшестеро! — и скорее и лучше!..
— Рашэн-сыстэм, — сказал татарин. — Как скорее и лучше, никого не интересует… Жена еще не вернулась?
— ?!
— Я опять плохо говорю по-русски? Или ты хочешь английский? Извини, испанский я не учил… Я спросил тебя: жена не вернулась? Опа йок? По-татарски тебе понятней?
— Не вернулась…
— На праздники вернется?
— Не знаю…
— На праздники ты никого не застанешь, все разъедутся, будут гулять…
— Может не все?
— Тот, кто тебе нужен, будет гулять, а с тем, кто не нужен, о чем станешь говорить?
— Выпью хотя бы…
— Выпьешь? Ты что, хощешь выпить? — Да!
— Пойдем…
— Неудобно, что вы!..А у вас есть?!
— Неудобно, как говорят русские, штаны через голову надевать, а также в пощтовый ящик какать… Пойдем…
— Как вам удается? Он пожал плечами.
— Вы всё можете и… всё знаете?.. Он опять не ответил.
— Нет, в самом деле, откуда вы всё это знаете?
— Что всё?
— Ну, о Паутове я понимаю, а о жене откуда?
— Разве у меня глаза на затылке?
— Нет, и все же! Откуда вы знаете о жене?!
— Я знаю не только о ней…
— А о ком… еще?!
— О ком?
— Да, о ком?!
Татарин с сожалением глядел на меня. Я выдержал его взгляд и засмеялся:
— Этого, скажу честно, не предвидел! Ай да Паутов! И давно вы с ним связаны?
— Все в мире со всем связано, как утверждают философы… Мы все связаны… одной веревочкой…
— Понятно, понятно…
— Я бы не посоветовал тебе торопиться. Когда торопишься, можешь по ошибке побежать не в та сторона… Ты хотел выпить? Пойдем…
— И давно вы связаны?
— Поскорей придумать, как называется, да? Сказал название, консепсия формулировал, и уже не страшно, да? Как в коробочка положил, крышечка прикрыл и бумажка приклеил… А потом, смотришь, сам в эта коробочка сидишь! Так?!
При слове консепсия я дрогнул, но решил не сдаваться:
— Но про Тимура, про Тимура откуда вам тогда известно?!
— Пойдем… Или нет, я пойду, а ты еще погуляй. Зайдешь минут через десять. Чтоб люди не сказали: старый Моха-мед-Оглы повел спаивать юношу… Люди все видят… Надо сидеть тихо, и тогда много можно услышать и увидеть. Двигаешься, делаешь много шума…
Я сказал себе сначала, что не должен идти. Но тут же понял, что такое решение было бы неправильным: так я вообще никогда ничего не узнаю! Едва высидел эти десять минут, и к нему!.. Проскочил незаметно… Такая же комнатка, как у меня, только плюс еще сейф. В сейфе-то все и дело… Точно!.. Татарин отпер сейф, достал непочатую бутылку «Лонг-Джона», в глубине я заметил по меньшей мере еще одну.
— Извини, лед нет, — сказал татарин. — Тебе сколько налить?
В голосе маленькая надежда, что выпью все же не так чтобы очень — настоящий алкаш. Я выпил сразу полный стакан. Он налил себе чуть-чуть — свою сегодняшнюю норму уже принял. Я попросил повторить, и возобновил разговор… Допытывался: откуда известно, давно ли он знает Паутова?.. Он продолжал корчить восточного мудреца
(или он был мудрец?), пород чушь, поднапидся с двух глотков, клялся своим партбилетом и именем Аллаха, что в жизни не разговаривал с Паутовым!..
Вдруг я сообразил, что если он не врет, то дела мои совсем плохи! Если б он непосредственно знал Паутова, это было б еще полбеды, а так… Значит, все обо мне настолько широко известно?!
— Ну вот, — осклабился он. — Разумная рещь приятно слушать. Тебе сколько лет? За сорок? А я думал щиснад-цать… Скажи, зачем тебя так не любит Паутов, какая черная кошка между вами пробежала?
— Не знаю… Со студенческих лет… Были друзьями, вместе в самодеятельности участвовали, а потом… Как с цепи сорвался! Что я на «Слово о полку Игореве» замахивался — клеветал! За что? Почему меня?! Хитрил, кулацкая морда! А у самого концепции нет! Меня обвинял, а сам все дело погубить хочет?! Неизвестно, видите ли, к чему она нам, нужна ли?! У нас, видите ли, нет концепции?! Может, у нас и истории нет?! Чаадаевские настроенъица разводить?!..
— А у тебя есть консепсия?
— Да, есть! Моя концепция однозначно вытекает из общей марксистско-ленинской философии истории! Из постижения сущности, глубинных тенденций исторического процесса! Она строится на том незыблемом факте, что история в-себе-и-для-себя осуществления Мирового Духа неразрывно связана сегодня с судьбами России, как центра мирового революционного движения, коренным образом зависит сегодня от того, каково именно наше понимание исторического пути России, ее предназначения, от нашей интерпретации основных поворотных моментов ее истории… Иван Грозный, Петр, Александр Второй, Ленин! Надо вслушаться в биение потока истории! Долой чаадаевские настроеньица! У нас есть история! Не вслушавшись в то, о чем говорит, чему нас учит наше прошлое, мы не поймем самих себя. А не поняв себя, не сможем двигаться дальше, не сможем строить будущего!..
