Впереди над домами блеснула тонкая молния, помешкав, ударил гром. Где-то далеко шла гроза.
Все утро было жарко, а сейчас за окном дождь. Окно настежь, крупные капли лупят по карнизу. Гром совсем близко, точно за углом с грузовика сбрасывают доски. Почему-то пахнет листьями, хотя их еще нет на деревьях.
Я стою у окна. Сегодня мой рабочий день кончился в двенадцать, но четверть часа назад он позвонил и сказал, что в половине второго будет ждать у входа в «Титан», там идет французский фильм, так что идти домой — никакого смысла.
Он позвонил мне. Сам. После всего, что я вчера наговорила. Он — мне. Сказал, что взял билеты, таким голосом, будто мы всю жизнь только и делаем, что ходим вдвоем в кино. Какой идет фильм, я не расслышала, я вообще плохо понимала, что он говорит. В это время как раз пошел дождь.
…Там идет французский фильм. А у нас идет дождь. Сегодня на дневном сеансе у нас — дождь… Дождь идет… Куда он идет? Уже целых пятнадцать минут — колонна за колонной, небольшой просвет — и опять. Над колонной знамя. Развернуто во все небо. Знамя тяжелое и мокрое, потемнело от дождя. А колонна идет и идет, всю улицу запрудила, прохожие уступают дорогу, жмутся к стенам. Я счастлива. Вслух такое, понятно, не выговоришь, даже про себя и то неловко. И не верится, что это — со мной, с дылдой (в отца). Мама, если ей все рассказать, конечно зарыдает. По ее — счастье это Дворец бракосочетаний и свадьба на тысячу персон в кафе «Орбита». Деньги на мое «счастье» у нее давно отложены. Чтоб все как у людей. У них с отцом всегда все как у людей. Хороший парень (мой папа) встал на ноги — приобрел хорошую специальность и хорошую зарплату, встретил хорошую девушку, отвел в загс, оформил законный брак, и получилась хорошая семья: через год ребеночек, а дальше… Дальше? Дальше Жизнь! «Думать надо не о сегодняшнем дне, а о Жизни». Мой сегодняшний день стоит десяти таких «Жизней».
Дождь поворачивает за угол, улица пустеет, затихает шум шагов. Мимо моего окна пробегают отставшие. Всё. Дождь прошел. Только мокрые следы на асфальте. Краешек знамени исчезает за домами. Тихо. Небо опять синее.
Дождь проходил стороной. Вася снял плащ и перекинул через руку. Голова на улице прошла, идти было легко, он подумал про себя «симулянт» и опять решил, как придет домой, вымыть все же окна. Хотя правильнее всего — заставить Алку, пусть приучается, не любит она домашнюю работу. Включит проигрыватель и сидит, замрет, как памятник. Будто нельзя симфонии слушать и в то же время пол подтереть! Даже веселее под музыку. «А зачем, — говорит, — с тряпкой ползать, когда можно вызвать из «Невских зорь»? Что мы, бедные? На барахло денег не жалеете, а на самом главном — на времени — экономите». Вася вдруг отчетливо представил: они с Кеной лежат рядом на диване, телевизор смотрят, а незнакомая тетка ползает на карачках, — представил, крякнул и даже головой покрутил.
…До рынка вполне можно было дойти пешком, две остановки, но, во-первых, не исключено — будет дождь, во-вторых — трамвайная карточка, не пропадать же, в-третьих — не привык попусту разгуливать. Так что, когда он поравнялся с остановкой и как раз подъехал пустой трамвай, Вася сел в вагон.
Вагон шел, видно, прямо из парка, пол был мокрый, стекла чисто вымыты, блестели, окна кое-где приоткрыты и в них задувал пахнущий теплой пылью ветерок. Вася подумал, что долго рассиживать на больничном не придется, скоро надо оформлять в счет отпуска дни и ехать в Язвицы сажать картошку. В Язвицах жила тетка Надежда, и вот уже скоро четверть века Вася ежегодно проводил у нее свой отпуск. В два приема. Сперва неделя в мае, это, как говорят, подготовка к летнему сезону — вскопать огород, что надо починить, дом подправить, старый уже дом у тетки Надежды, в прошлом году пришлось менять два венца, а нынче как бы не перекрывать крышу. Но с крышей в мае и заводиться нечего, это уж в августе, во время главного отпуска, когда Вася приедет в деревню надолго и вместе с женой.
Вася представил себе Надеждин дом, — лицом к дороге, за дорогой совхозное картофельное поле, а дальше глухой сосновый бор. В бор ходили за грибами, ходили по-серьезному, с рассвета и на весь день, грибы брали только хорошие — белые и подосиновики, ну а если требовалось по-быстрому нарвать чего попало на жареху, тут Кена бегала за речку. На задах теткиного огорода начиналась поляна, а за ней — узкая извилистая речка, быстрая, холодная, аж ноги сводит, хотя мальчишкой Вася там купался начиная с мая месяца. Вдоль берега летом цвели незабудки, крупные и очень яркие, весной на поляне высыпали желтые болотные цветы, купавки, и их немудреный чуть слышный запах с детства для Васи означал приход каникул. Через реку была брошена доска, и вот по ней, узкой, гнущейся до самой воды, Кена перебиралась на ту сторону, где стоял мусорный топкий лесок, но в сезон вполне можно было в полчаса нахватать сыроежек, моховиков и даже тонконогих и мокрых болотных подберезовиков.
Сколько раз за последние годы Васе предлагали на работе разные путевки — и в семейный пансионат, и туристские на юг, и даже на теплоходе по Волге, — не было для него отпуска лучше, чем в Язвицах. Раньше, пока училась, ездила с ним и Алка, подруг вечно — полдеревни, бывало не загонишь в дом, то на речке, то в лес за ягодами. Теперь — ни за что. Как отпуск, схватила рюкзак и в горы. Раньше на Кавказ, а теперь еще надумали лезть в какие-то Хибины, комаров кормить. Не то в Карелии, не то еще где. Они лазят, а дома родители ночи не спят. Алка, правда, всегда посылает телеграммы. Но не домой, подружке, Ленке Гусевой, а та уж прибежит, доложит. Прошлый год примчалась порадовать: «Телеграмма от Аллочки!» А в телеграмме той: «Возвращаемся побежденными натечный лед лавиноопасность едем Учкекен». Из-за этого Учкекена мать чуть с ума не сошла, черт ведь знает, что за Учкекен такой, где и на какой высоте. И как чувствовали, — из Учкекена еще телеграмма, опять Ленке: «Маршрут пятой категории предвершинный ледовый желоб непроходим сильно мешают ледопады». Всю ночь не спали. Утром мать бегала советоваться в тридцать седьмую квартиру к кандидату наук.
Когда дочь вернулась в тот раз, сказали: все, отъездилась, на следующий отпуск — с нами в деревню. Что ты! «В ваших Язвицах тоска, надоело, какой это отдых! Огород полоть? Отдых — обязательно смена впечатлений, кстати, и вам не мешало бы куда-нибудь съездить».
А Вася Язвицы считал своей родиной, хотя родился в Ленинграде, и родители оба были городские, а в Язвицы попал десяти лет от роду, летом сорок первого года. Ехали с матерью в эвакуацию, ехали как положено, в теплушке, а куда — и сами не знали, не было у них нигде никаких родных.
Как-то на рассвете поезд остановился на маленькой неизвестной станции. Несколько последних вагонов, в том числе и Васин, отцепили. Весь день они тащились на подводе, сперва по спящему, пыльному городку, потом через поля, через лес, мимо деревень и наконец, уже перед вечером, оказались в Язвицах… Теперь на автобусе Вася от станции добирается до деревни за сорок минут…
У тетки Надежды, куда их с матерью поместили в тот день на постой, они и прожили до самого конца войны. Сюда пришла на отца похоронка, сюда потом, уже в сорок шестом и сорок седьмом годах, они приезжали летом. В конце сорок седьмого мать умерла от воспаления легких, после того Вася долго не был в Язвицах, но письма иногда писал, а с праздниками поздравлял обязательно. Приехал, когда женился, вместе с Кеной и годовалой Алкой. Алка, кстати, тетку Надежду зовет бабушкой.
Поездом от Ленинграда сутки, меньше даже — двадцать часов. В десять вечера садишься и на следующий день в восемнадцать часов на месте. К ужину — в Язвицах. Там южнее, там сейчас поди уже листья на деревьях, а тут только зеленоватый дымок, точно туман от веток.
— Финляндский вокзал! — объявила в микрофон вожатая.
Вася так и подхватился: проехал! Вот, старый дурак, размечтался про деревню, проспал остановку. Теперь уж выходить да пересаживаться, чтобы ехать обратно, — смысла никакого, теперь придется на Кондратьевский рынок. Болван.
Ругал себя больше для порядка, не очень расстроился. Чем плохо катить вот так в пустом трамвае по чистому светлому городу, сидеть на мягком сиденье, глядеть в окно и никуда не торопиться? Вообще все хорошо, и даже этот больничный получился кстати, вроде дополнительного отпуска. А что, если сделать так: завтра пойти и отработать до конца недели, а эти дни взять потом, когда надо будет ехать в деревню?
Как там ни крути, а здорово это, что есть на свете дом тетки Надежды, пусть со скрипучим полом, темными потолками и низкой дверью, — не нагнешься, расшибешь лоб о притолоку, — зато с настоящим запахом старой деревенской избы, с двориком, поросшим мягкой травой, одно удовольствие для босого! В любую жару в доме прохладно и немного сумрачно, а выйдешь на крыльцо — так и ушибет светом. А еще есть огород, обнесенный забором (Вася ставил), на заборе сушатся кастрюли, а посреди грядок — пугало в старом Васином пиджаке и его же зеленой, бывшей выходной, шляпе. Есть все это, и зимой, когда стынешь утром на остановке или бежишь, подняв воротник, к проходной, вдруг ни с того ни с сего вспомнишь, и кажется — там, в Язвицах, и сейчас будто лето, пахнет медом, покосом и только что прошедшей грозой. Нет, самые шикарные курорты с пальмами Васе ни к чему. И даже на ум не приходят, хотя там-то и в самом деле лето чуть не круглый год.
