нему на кровать. — То есть я хотела сказать, ни о чем ты не думал…
Владимир помолчал, глядя на нее, и спросил:
— Я, должно быть, отвратительный, да?
Надя поняла, о чем он хотел сказать.
— Совершенно с этим не спорю, ты преотвратительнейший тип… Мне стыдно за тебя. И другим за тебя стыдно. Ты совсем не хочешь быть честным и хорошим. — Поджав плечи, Надя утянула шею и хихикнула, но тут же закусила губу и посмотрела на дверь: — Что, скажут, повизгивает? Гладят, что ли?
— Никто ничего не скажет, — ответил Владимир.
— Знаток, — тут же уколола его Надя. Она убрала с лица ливень волос и совсем легкомысленно, по-детски, показала ему язык. Покраснела. — Фу, как я нехорошо сейчас…
Владимир прислонил ее к себе, но она высвободилась и заговорила быстро:
— Ты же не любишь меня, Вовка. Не любишь! Я по твоим глазам вижу, они холодные, это камни. Не надо, Володя, слышишь? Ты же не любишь меня, дубина…
Зыков наклонил ее снова и подвинулся к стене.
1
Директор школы Мариан Яковлевич Зимайко с первых дней приметил Ирину. Человек старый, зоркий, в делах педагогических умудренный, он послушал несколько Ирининых уроков и порадовался за молодого коллегу:
— Теперь, миленькая Ирина Федоровна, я знаю, на что вы способны… Работать вам со мной до конца моей жизни… Так-то вот, душа моя, так-то…
И легонько постучал ручкой костылька по ее плечу.
После он неизменно отмечал Ирину и ставил в пример. Надо сказать, что Ирина старалась: новый коллектив, новая обстановка. Для школы она делала много. Товарищи приняли ее хорошо: ни шепотков, ни завистливых взглядов. Потому работалось с желанием, легко. Всегда со вкусом одета, причесана, она умела быть веселой и энергичной, в два месяца стала любимицей десятиклассников.
Однажды в октябре, когда Ирина с ребятами собирала в школьном дворе семена цветов, Зимайко, проходя мимо, задержался и сказал Ирине, по обыкновению мягко улыбаясь:
— Быть вам, милочка, завучем в ближайшее время. — Он протер очки и прижал их к переносице. — И не вздумайте возражать…
В тот же день Ирина ужинала с Григорьевым. Они выбрали тихое малолюдное кафе за городским кинотеатром в пустом переулке. Павел Васильевич ел мало, совсем не пил. Плоское облако дыма висело над его головой.
В глазах, утомленных и тусклых, держались ржавые расплывающиеся светляки.
— Выходит, ты не ко мне приехала, а делать карьеру, — заметил он в ответ на ее радость.
Она вздохнула, отложила вилку и посмотрела на него затяжно из-под черных загнутых ресниц:
— Что ты выдумываешь?
— Не выдумываю, а вижу.
Потушив сигарету, Павел Васильевич откинулся на стуле и забросил ногу на ногу.
— Ты всегда была себе на уме…
У Ирины отвердели губы. Она взглянула на опухшее лицо Григорьева, ответила резко:
— В конце концов, мне надоедают твои однообразные измышления.
Он пожал плечами:
— Что делать, Ирина? Нам с тобой жить.
— Ты готовишься к этому как к смерти.
— Ты обещала, что не станешь торопить. — Павел Васильевич закурил новую сигарету. — И вообще… Скажи мне, тебя не страшит наша прошлая жизнь? К тому же ты много лет была свободной, встречалась с кем хотела…
— Я ни с кем не встречалась, — попыталась она еще раз вразумить его.
— Ну, это оставим, — перебил он ее бесцеремонно. — Красивой женщине не позволят в нашей жизни быть одинокой.
— Тебе больше тридцати, — вспыхнула она, — но, слушая тебя, можно подумать, что лепечет ребенок.
— Я еще раз говорю, что нам с тобой жить. — Павел Васильевич смял сигарету и отпил глоток вина. — Жить, Ирина.
Они помолчали, и Ирина заговорила снова:
— Я все еще верю, Паша… Я все еще верю… В сущности, конечно, я веду себя плохо… У тебя другая семья, а я на нее покушаюсь. Но ты пойми меня: у нас ребенок. А у меня был и есть один близкий человек — ты. — Разгладила лоб, но губы у нее задрожали. — Ты, и только ты. Поэтому я и желаю одного тебя. — Она помедлила и закончила: — Но если ты считаешь, что для нас совместная жизнь невозможна, я не напрашиваюсь… Я и одна проживу…
— Твоей откровенности я боюсь больше всего, — ответил он.
Ирина в сердцах отвернулась:
— О! Как я устала сегодня.
За последнее время они не однажды разговаривали таким образом, но Ирина продолжала надеяться, что все будет хорошо, она верила в искренность терзаний Павла Васильевича, потому что в его положении и с его характером не мучиться просто невозможно.
— Ирина, — обратился к ней Павел Васильевич, — что, если я так и не смогу принять решение?
— Я же сказала тебе — проживу одна…
— Для чего тогда весь этот сыр-бор?
Ирина посмотрела на него и усмехнулась.
Они просидели долго, разговаривая об одном и том же. В двенадцатом часу ночи подошла к кафе служебная машина Григорьева, и Павел Васильевич отвез Ирину домой.
— Ты Славку привела бы, — попросил он. — Больше недели не видел.
— Приведу.
— Ага, Ирина, приведи. На той неделе в город цирк приезжает, сходим.
— Что же? Цирк так цирк… До свидания, Павел Васильевич. Скучно будет, звоните…
Дома Ирину ждал Федор Кузьмич, не спал. Пустив ее в дом, снял фуфайку и погрозил Ирине пальцем:
— У нас по ночам не бродят.
Из своей комнаты отозвалась Нюська:
— Что же, ей в девках все время быть?
— Нет, как ты…
— Вы на меня не указывайте, Федор Кузьмич, я своим умом живу.
Ирина сказала, что задержалась в школе: был педсовет. Села выпить чаю. Федор Кузьмич незамедлительно пристроился рядом с большой жестяной кружкой.
— Тоже ведь работа суетная, — вздохнул он, заглядывая Ирине в глаза.
— Работа есть работа.
— А как же? Да-а… Ты не сердись на меня, Ирина, если я что не так сказал. — Федор Кузьмич отпил кипятку и приложил руку к губам. — Мое дело отцовское… Мне хоть как, а говорить надо. Это вон Нюська у нас ничего не понимает. Ей что отец ни скажи, она за все в обиде.
— И неправда, Федор Кузьмич, — немедленно отозвалась Нюська. Андрея не было дома, и она могла говорить сколько хотела. — Я за все не обижаюсь. А только, конечно, обидно: я какое слово ни скажи — все плохо.
— Вот-вот, и слушай ее, — пожаловался Федор Кузьмич, отпивая чай. — А я вовсе не к тому разговор клоню. — Он вздохнул и положил сцепленные руки на стол. — Я хочу, Ирина, о Вовке поговорить… Самый неразумный младшак у меня, как я посмотрю… Вот и на работе говорят… Сегодня приходит в ожидалку Парфен Зубарев — проходчик со второго
