может статься, машина эта перемелет и его. Пока же он был одно целое с партией, делал общее с нею дело, он был непобедим. Это он сознавал совершенно отчетливо, и тем объяснялись его удивительное хладнокровие, трезвый рассудок, выручавшие Карлсона в решающие моменты.
Жил он по-спартански, был неприхотлив, только питаться стал в урочные часы, отец как-то сказал ему строго и наставительно: «Сын, что бы там ни было, когда бы ни было и где бы ни было, а есть надо вовремя, не будь нерадив со своим желудком — и печка, если в нужный момент не подбросить дров, остывает».
Спиртного он не пил, не потому, что не нравилось, нет, он боялся утратить остроту восприятия. Однажды в порту от знакомого капитана он должен был получить связку нелегальной литературы, на судно нагрянули жандармы, и капитан сымпровизировал дружескую пирушку. Пришлось пить. Выпив, Карлсон обнаружил, что потерял способность быстро и точно соображать. Он знал, насколько важна революционеру интуиция, и знал, что в первую очередь алкоголь действует как раз на интуицию. Долго колебался, не бросить ли и курение, но в частых поездках ему приходилось принимать барское обличье, а господа, как правило, курили длинные папиросы, курили чуть ли не все, и некурящий среди них, если только тот не был священником, мог показаться белым воробьем. И Карлсон всегда при себе носил папиросы «Рига», по полтиннику за пачку.
Он хорошо стрелял из браунинга и более точного, увесистого маузера. В свое время по многу часов проводил на берегу Либавского озера, упражняясь в стрельбе. Однако оружие, за редким исключением, при себе не носил, полагаясь на чистые документы. По легенде в настоящее время он был добропорядочным торговцем.
Какая нужда коммерсанту в оружии? Полиция и армия взяли делового человека под свое покровительство, и вот по Мариинской улице его препровождают в полицейское управление, какой-то пьянчужка мимоходом пропел заунывно:
Не бросай в пучину камень, Он там покоя не найдет!
В городе было известно, что некий судейский чиновник не так давно, проходя по улице, задел нечаянно солдата-конвоира. Чиновника немедленно арестовали, выпустили только после строгого внушения в полицейском участке. И теперь прохожие предусмотрительно сторонились, пропуская восьмерых солдат, офицера и четырех арестованных. У солдат из ноздрей струился пар — совсем как у разъяренных быков на детских рисунках.
По городу гулял свежий ветер. Магазины были открыты, шла бойкая торговля. Сладким запахом кренделей, тминных и маковых булочек потянуло из приоткрытой форточки кондитерской. Пароконная упряжка промчала карету «скорой помощи» с красным крестом на боку, в норовистом беге промелькнули лошадиные морды. Пахнуло теплым духом конюшни, и фургон с аккуратным задним оконцем стал удаляться.
Арестованных повели дальше. Льдистой синевой сверкало небо. От пакгаузов Динабургского вокзала протянулась вереница подвод. Воробьиная стая заметалась над конскими яблоками посреди вокзальной площади.
Канал лежал подо льдом, местами ветер намел снегу, и конькобежцы, вооружившись метлами, расчищали площадку для катания.
Похоже, что город был равнодушен к судьбе четырех арестованных; сразу за каналом громоздился каменный куб, во весь рост поднялось темно-бурое здание полицейского управления, и казалось, ничто и никто не спасет уже арестованных, и нет такой силы, которая смогла бы их освободить после того, как массивная дубовая дверь затворится за последним конвоиром.
На поверхности, как всегда, царило обманчивое спокойствие, но где-то в глубинах города чувствительным сейсмографом, отмечавшим ничтожнейшие сотрясения, малейшие отклонения от привычного ритма, работал ЦК партии.
Часть вторая
I
Структура организации была проста и демократична. Во главе нескольких тысяч товарищей стоял Центральный Комитет.
В первом номере газеты «Циня» была дана точная характеристика состава ЦК. «Члены нашего Комитета не какие-нибудь там богатыри и командиры, просто это закаленные, в борьбе проверенные люди, потому они и поставлены на самые опасные, ответственные посты». «Комитет не что иное, как исполнитель воли сознательных товарищей, однако он не принимал и не собирается принимать каких-либо решений, сначала не узнав мнения большинства, и всегда намерен поддерживать связь с широкими рядами борцов».
Через Центральный Комитет поддерживалась постоянная связь с другими социал-демократическими организациями России.
Следующую ступень составляли руководители городских участков, их же называли еще и представителями.
За ними шли пропагандисты, далее — советы предприятий и кружков.
Представители ведали сбором донесений, распространением листовок и подпольной литературы, партийными взносами. Они же готовили собрания и стачки. Каждый отвечал за свой участок.
Пропагандисты заботились о том, чтобы товарищи в живом общении усваивали социал-демократическое учение. Пропагандистом мог быть всякий, у кого имелось достаточно знаний и способностей.
Советы предприятий состояли из руководителей кружков и сознательных рабочих. Заводские и фабричные советы ведали на своем предприятии агитацией, разбрасывали листовки, объявляли бойкот доносчикам и неугодным мастерам, они же готовили стачки.
Руководители городских участков поддерживали тесные связи с фабричными и заводскими советами, об их решениях и пожеланиях извещали Центральный Комитет.
В целях безопасности были выработаны секретные предписания, и все товарищи должны были безоговорочно их выполнять.
Конспирация обязывала в личной переписке ни словом не упоминать о социал-демократическом движении.
Запрещалось хранить у себя фотоснимки товарищей по партии, вплоть до фотографий в медальоне, а равным образом и визитные карточки, книги с дарственными надписями товарищей, будь это книги трижды легальным чтивом. Запрещалось записывать адреса, все полагалось держать в памяти. Членам организации не разрешалось здороваться друг с другом на улице, в театрах и общественных местах, если они были знакомы лишь по организации. Строго-настрого запрещалось высказывать в
