— Заспались, Раух! — кричал длинный обер-лейтенант Эрлингер. — А я успел побывать на аэродроме и еле ноги оттуда унес. Там уже русские танки. За каких-нибудь пятнадцать минут они раздавили, вмяли в землю все капониры и блиндажи вместе с охраной аэродрома.
И тут же в подвал, скатился бледный майор Тенгельманн. Опершись ладонью о край сколоченного из досок стола, он сообщил каким-то необычным для него вибрирующим голосом:
— Господа! Русские прислали нам ультиматум. Вот он, можете посмотреть. Мне дали его переписать.
Вынув из папки сложенный вчетверо лист бумаги, Тенгельманн протянул его Рауху. Юрген Раух стал читать ультиматум вслух, запинаясь от охватившего его волнения:
— «Командующему окруженной под Сталинградом 6-й германской армии — генерал-полковнику Паулюсу или его заместителю.
6-я германская армия, соединения 4-й танковой армии и приданные им части усиления находятся в полном окружении с 23 ноября 1942 года. Части Красной Армии окружили эту группу германских войск плотным кольцом. Все надежды на спасение ваших войск путем наступления германских войск с юга и юго-запада не оправдались. Спешившие вам на помощь германские войска разбиты Красной Армией, и остатки этих войск отступают на Ростов. Германская транспортная авиация, перевозящая вам голодную норму продовольствия, боеприпасов и горючего, в связи с успешным, стремительным продвижением Красной Армии вынуждена часто менять аэродромы и летать в расположение окруженных издалека. К тому же германская транспортная авиация несет огромные потери в самолетах и экипажах. Ее помощь окруженным войскам становится нереальной.
Положение ваших окруженных войск тяжелое. Они испытывают голод, болезни и холод. Суровая русская зима только начинается; сильные морозы, холодные ветры и метели еще впереди, а ваши солдаты не обеспечены зимним обмундированием и находятся в тяжелых, антисанитарных условиях.
Вы, как командующий, и все офицеры окруженных войск отлично понимаете, что у вас нет никаких реальных возможностей прорвать кольцо окружения. Ваше положение безнадежное, и дальнейшее сопротивление не имеет никакого смысла.
В условиях сложившейся для Вас безвыходной обстановки, во избежание напрасного кровопролития, предлагаем Вам принять следующие условия капитуляции:
1) Всем германским окруженным войскам во главе с Вами и Вашим штабом прекратить сопротивление.
2) Вам организованно передать в наше распоряжение весь личный состав, вооружение, всю боевую технику и военное имущество в исправном состоянии…»
Юрген Раух замолчал, с трудом перевел дух. Опустив глаза, он долго смотрел в одну точку на полу. Там, в сыром углу, валялась куча какого-то тряпья. Покрытое инеем тряпье слегка шевелилось, из-под него выглядывали две крысы. Освещенные лучом аккумуляторной лампы, они осторожно водили острыми носами, будто переглядывались и решали важный вопрос: стоит ли остерегаться этих голодных людей, у которых даже им, крысам, уже давно нечем поживиться. «Вот и конец, — лихорадочно думал Раух. — Да, да — конец. Крысы счастливее нас: это их подвал, а нам уходить отсюда… Мы уйдем, а они останутся. Они будут жить…»
— Это конец! — вслух повторил мысли Рауха обер-лейтенант Эрлингер. — Стыд и позор! Довоевались!.. В ультиматуме русских положение нашей окруженной армии определено совершенно точно. Потому они и разрешили себе в обращении к нам твердый тон победителей.
— Повремените с комментариями, Эрлингер, — прервал длинного обер-лейтенанта майор Тенгельманн. — Подполковник Раух еще не дочитал ультиматума до конца.
— Да, да, — спохватился Юрген Раух, — извините, пожалуйста. Я сейчас дочитаю. Надо прийти в себя. Одну секунду.
Он глотнул из кружки ледяной воды и продолжал чтение:
— «Мы гарантируем всем прекратившим сопротивление офицерам, унтер-офицерам и солдатам жизнь и безопасность, а после окончания войны возвращение в Германию или любую страну, куда изъявят желание военнопленные.
Всему личному составу сдавшихся войск сохраняем военную форму, знаки различия и ордена, личные вещи, ценности, а высшему офицерскому составу и холодное оружие.
Всем сдавшимся офицерам, унтер-офицерам и солдатам немедленно будет установлено нормальное питание. Всем раненым, больным и обмороженным будет оказана медицинская помощь.
Ваш ответ ожидается в 15 часов 00 минут по московскому времени 9 января 1943 года в письменном виде через лично Вами назначенного представителя, которому надлежит следовать в легковой машине с белым флагом по дороге разъезд Конной — станция Котлубань.
Ваш представитель будет встречен доверенными командирами в районе „Б“ 0,5 км юго-восточнее разъезда 564 в 15 часов 00 минут 9 января 1943 года.
При отклонении Вами нашего предложения о капитуляции предупреждаем, что войска Красной Армии и Красного Воздушного Флота будут вынуждены вести дело на уничтожение окруженных германских войск, а за их уничтожение Вы будете нести ответственность».
— Чьи же подписи стоят под ультиматумом? — спросил Эрлингер.
— Разве это имеет значение? — сквозь зубы сказал Раух. — Впрочем, если это вас интересует, ультиматум подписан так: «Представитель Ставки Верховного Главного Командования Красной Армии генерал-полковник артиллерии Воронов и командующий войсками Донского фронта генерал-лейтенант Рокоссовский».
Согнув длинную шею, Эрлингер прошелся по тесному подвалу.
— Что ж, — сказал он, — если судить по второй половине ультиматума, то эти русские генералы верны старым традициям истинного рыцарства. Те гарантии, которые они нам дают, проникнуты уважением к побежденным.
— Если бы судьба нас поменяла местами, мы вряд ли предложили бы русским гарантии жизни и безопасности, ордена, личные вещи и все, что они предлагают нам, — с горечью отметил Юрген Раух. — С нашим отношением к русским пленным я, к сожалению, не раз сталкивался и на фронтовых дорогах, и в лагерях, и мне было не только стыдно, но и страшно за наше будущее. Впрочем, теперь мне это безразлично, потому что лично у меня нет будущего.
Тенгельманн и Эрлингер не обратили внимания на скрытый смысл горьких слов Рауха, каждый из них был занят своей судьбой. Юрген Раух понял это. Здесь, в Сталинграде, он не ждал сочувствия ни от кого, хотя ему очень хотелось чьей-то поддержки, доброго участия близкого человека. И он с ужасом подумал о том, что у него не осталось близких людей. Ни одного! Отец и сестра давно умерли. Самовлюбленная эгоистка Ингеборг, именуемая его женой, занята только собой. Кузен Конрад — кровавый палач, ему на все и на всех наплевать.
— Какой же все-таки ответ на русский ультиматум дал командующий? — спросил Юрген у Тенгельманна.
— Вы не хуже меня знаете нашего командующего, — то ли с сочувствием к Паулюсу, то ли с упреком ему ответил Тенгельманн. — Генерал наш ни за что не нарушит присяги, хотя прекрасно понимает, что только капитуляция может избавить от голодной смерти и уничтожения в неравном бою десятки тысяч подчиненных ему солдат и офицеров. Конечно, Паулюс передал текст ультиматума Гитлеру, испрашивая при этом разрешения на свободу действий.
— А что же Гитлер?
Тзнгельманн безнадежно хмыкнул и произнес совсем упавшим голосом:
— Фюрер наотрез запретил капитуляцию. Заявил, что с Волги он не уйдет. Приказал биться до последнего солдата. Так что не только солдаты, а и мы с вами должны готовиться к смерти.
Рот Юргена Рауха искривился в жалком подобии улыбки.
— Что ж, господа, возблагодарим фюрера, этого величайшего полководца, за то, что он уже списал нас в расход — решил похоронить в Сталинграде всю шестую армию и четвертую танковую. Сегодня после полудня русские устроят нам погребение…
Раух ошибся лишь насчет срока. После того как истекло время, названное в ультиматуме, советские генералы терпеливо ожидали еще семнадцать часов, давая командованию противника возможность обдумать положение и сохранить жизнь множеству обреченных немецких солдат и офицеров. Только 10 января в 8 часов 04 минуты тысячи пушек, гаубиц и минометов обрушили свой удар на позиции окруженных войск Паулюса. Испепеляющий ураган огня и металла бушевал весь день, не прекратился и ночью. От него нигде не было спасения.
Паулюс несколько раз просил у Гитлера разрешения прекратить никому не нужную кровавую бойню, сцепив зубы, лаконично доносил, что войска 6-й армии деморализованы, что голодные, обмороженные, обессиленные эпидемией тифа и повальной дизентерией солдаты не могут оказать русским сопротивление. Но из ставки фюрера, далекой от сталинградского ада, следовал один и тот же ответ: «Капитуляцию запрещаю. Приказываю сражаться до последнего патрона и до последнего солдата».
Юрген Раух как потерянный бродил по мрачным, холодным норам, в которых размещался штаб 6-й армии, молча смотрел, посвечивая фонариком, как валяются на бетонных полах похожие на привидения солдаты, даже не пытающиеся подняться при появлении офицера с красными лампасами.[13] Заходил он и в подвалы, где вперемежку с окоченевшими трупами лежали раненые. Некоторые из раненых еще стонали и шевелились, другие — таких было большинство — молча задыхались в удушливом зловонии гниющих, обовшивевших тел: они примирились с неизбежностью смерти. Медленное умирание огромной, некогда гордой своими победами армии показалось Юргену Рауху кошмарным сном.
