Сон в конце концов одолел меня. Сладкое, глубокое, безграничное оцепенение охватило все мое тело. Какие-то неясные, но приятные образы возникали и исчезали, словно радужные сны. Мною овладел блаженный покой. Где этот чертов Яблоновый хребет? Яблоновый, Становой и еще какой-то… Господи, да я ведь еще в десятилетке учил все эти хребты, реки и озера. Яблоновый… Горным хребтом называется цепь гор, вершины которых одна за другой располагаются в направлении…
Хребет все подымался ввысь, выгибался, как спина испуганного кота, и волоски на кошачьей спине становились дыбом, словно густой лес на вершине. Внезапно кот прыгнул прямо на меня, — я проснулся, но сразу же нырнул куда-то в пропасть, в темное, теплое и уютное ущелье. Густой, девственный лес, обвитый толстенными лианами, покрывал склоны, а вершины шли одна за другой нескончаемой цепью… Сегодня приезжает Катря…
Вдруг резкий, назойливый грохот потряс меня! Горный обвал, катастрофа? Я вскочил и схватил телефонную трубку. В трубке слышалось ворчанье, потом мягкое щелканье — несколько секунд я не мог сообразить: где я, что со мной. Наконец я понял: это женский голос. Женщина разговаривает со мной по телефону.
— Катря! — У меня перехватило дыхание — Это ты?!
Во тьме прямо перед моими глазами светился циферблат часов. Стрелка показывала двадцать минут третьего. Как же это так? Ведь поезд должен прибыть только в одиннадцать? Неужели Катря — самолетом?
От сна не осталось уже и следа. Я был бодр, энергичен, готов ко всему. Теперь я уже отчетливо различал речь, которая доносилась ко мне из телефонной трубки:
— Доктор! Доктор? — спрашивала женщина. — Доктор, это вы? Вы уже легли спать? Я разбудила вас?
Нет, это не был голос институтской лаборантки. Речь шла не о моем бульоне.
— Я вас слушаю!
— Звонил диспетчер станции скорой помощи. Доктор Козельский, дежуривший сегодня ночью, внезапно захворал. Я числился в резерве станции, замещал больных врачей, а также помогал персоналу в случае большого количества вызовов. Диспетчер просила меня немедленно приступить к работе.
— Машина Козельского уже получила вызов и по дороге заедет за вами. Через пять-шесть минут будьте готовы.
— Ах, черт побери!
Я уже снимал через голову ночную сорочку, ноги нащупывали на полу комнатные туфли. Я включил лампу. Свет залил комнату.
— Я готов! Бегу вниз и буду ждать машину у подъезда, — сказал я и положил трубку на аппарат.
Бессонной ночи сегодня я не предвидел!
Ботинки, брюки, пиджак, пальто в накидку, — в три минуты я уже был готов и шел к дверям. Обходя стол, я еще успел коснуться пальцами нежных, белых лепестков. Потом наклонился и глубоко вдохнул пьянящий аромат. Розы пахли летом, — знойным, погожим днем.
На улице было туманно, моросил мелкий дождь. Осенний ветер распахнул мне пальто, шмыгнул за незастегнутый еще воротник сорочки. От сырости, холода, предрассветного озноба дрожало тело и сводило челюсти. Но из сумрачного тумана уже вынырнуло два тусклых пятна фар, и через полминуты санитарный лимузин, взвизгнув тормозами, встал передо мной как вкопанный. Санитар уже открывал мне навстречу дверцу. Я не успел даже спросить — куда.
— Циркуновская, доктор, номер семь, срочно… — он захлопнул дверцу, и шофер дал газ, — девочка лет семи… задыхается, посинела. Здравствуйте.
Через внутреннее оконце я высунул голову к шоферу.
— Товарищ, подбавьте газу… Ах, это вы, Коля? — разглядел я знакомый, остроносый профиль. — Здравствуйте, дайте полный ход!
Машину дернуло, мотор завыл, я чуть не упал, однако перехватил руку санитара и пожал ее.
— Здравствуйте, — наконец ответил я на его приветствие. — Я вижу вас впервые, давно вы у нас?
— И я вас впервые. Вторую неделю. Я работал в клиническом городке.
— Куда второй вызов?
— Пока только один.
Машина с воем неслась по проспекту Сталина, тяжело подпрыгивая на перекрестках трамвайных путей. Уличные фонари мелькали, сливаясь в одну огненную цепь. «Хребет есть цепь горных вершин, которые расположены одна за другой», — вспомнил я незаконченную фразу из прерванного сновидения. Преодолевая законы инерции, силясь устоять на ногах, я напяливал белый халат поверх пальто. Санитар поймал кончики пояса и завязал их у меня на спине. Мое сердце уже билось спокойно, в груди нарастало знакомое и приятное чувство — нечто похожее на воодушевление: напряженное ожидание привычной и любимой работы. Где-то неподалеку на железной дороге, за «Серпом и молотом», гудел паровоз.
— Циркуновская! — крикнул Коля, на мгновение обернувшись к оконцу. — Семнадцатый номер?
— Седьмой.
Тормоза заскрежетали, и мы с санитаром повалились друг на друга. Над дверьми, на синем фонарике тускло светилась цифра «семь». Мы выскочили на мостовую, санитар держал мой чемоданчик, а я уже стучался в дверь.
Нас встретила женщина, растрепанная, в слезах. Дрожащими руками она пыталась прикрыть клетчатым платком обнаженные плечи.
— Доктор… Доктор! — вскрикнула она. — Я вас умоляю! — Рыдания сдавили ей горло, еле сдерживая их, она громко запричитала: — Она умирает… умирает…
На детской кроватке с густой шелковой сеткой лежал, раскинувшись, ребенок. Тяжелое ватное одеяло валялось на полу.
— Спирт! — сказал я, протягивая руку.
Холодные капли спирта обожгли мне ладони. Санитар завинтил флакон и выдвинул кроватку на середину комнаты. Личико ребенка посинело, глаза закатились, сквозь щелочки век виднелись налитые кровью белки, рот был раскрыт, и дыхание вырывалось со свистом, скрюченные пальчики рук мяли и царапали ногтями простыню.
— Больно было глотать? — спросил я у женщины, поспешно открывая чемодан.
Женщина смотрела остановившимися от ужаса глазами. Спазмы сжимали ей горло.
— Горло, горло болело? — тронул ее за плечо санитар.
Напрасно. Женщина не отвечала, не слушала, ничего не понимала. Она остолбенела. Но симптомы и без того были достаточно красноречивы. У ребенка дифтерит — дифтерийный круп. Горло девочки распухло, еще несколько минут — и дыхание уже не сможет пробиться через опухоль; если не сделать интубации — не вставить трубки — через несколько минут мучительная смерть.
Трубки у меня не было, машина была не из эпидемической станции. Пока мы вызовем эпидемиолога с трубкой и соответствующей каретой, пройдет не менее получаса.
— Машину! — крикнул я. — Включайте мотор!
Санитар кинулся на улицу, а я вынул девочку из кровати, прижав ее к груди, нагнулся, подхватил одеяло и укутал ее. От багрового личика веяло жаром, температура была, очевидно, сорок один.
Моя стремительность подействовала на окаменевшую женщину. Она увидела, что я забираю девочку. С диким криком она бросилась ко мне и вцепилась руками в халат.
— Пустите, — сказал я, стоя на пороге. — Вы убиваете вашего ребенка. Пуст…
Я рванул халат, женщина шагнула через порог, но я был уже на улице. Сесть в машину через задние дверцы не позволяло время, да и, кроме того, не хотелось заражать кабину — и я прыгнул к шоферу.
— Полный! — крикнул я, заглушая рокот мотора. Машину рвануло, и меня откинуло назад. Но ребенка я крепко прижал к груди и его не ушибло. — Сирену! — Сирена завыла, машина запрыгала по асфальту, как по волнам замерзшего моря. — Коля! — завопил я, перекрывая вой сирены, рокот мотора и лязг всех металлических частей. — Коля! Ребенку осталось пять-шесть минут! Если через пять минут мы будем в Померках, в эпидемиологической — она спасена! Коля! Жизнь ребенка в ваших руках.
Я видел, как Колино лицо мгновенно побледнело. При свете лампочки над спидометром, в мерцании уличных фонарей его лицо вдруг стало каким-то костистым и синим. Он только быстро взглянул на меня и коротким движением надвинул кепку на брови. Нога его нажала на газ, и в ту же секунду вместе с диким воем появилось ощущение, что мы отделяемся от земли. Я взглянул на спидометр и зажмурился — стрелка вздрогнула и сразу прыгнула далеко за семьдесят. На повороте, возле горсовета меня повалило на бок, и я долго не мог усесться прямо. Я использовал свое положение, чтобы обернуться к оконцу.
— Товарищ! — крикнул я санитару. — Сейчас же звоните на станцию, пусть пришлют другую машину по тому же адресу. Женщине там плохо. Вы понимаете?
Он понимал. Машина дернула и перескочила через трамвайные пути на углу улицы Маяковского. Черная темень парка и Сокольников поглотила нас. Огни завода промелькнули мимо, как желтое видение. С воем влетели мы в ворота лечебницы. Прошло четыре минуты. Прижав ребенка к груди, я стремглав помчался по ступенькам в лечебницу.
— Интубацию! Вливание!..
Спустя пятнадцать минут, когда я уже выходил из дезинфекционной камеры, госпитальная кастелянша подала мне стерилизованный халат.
— Счастливо, — сказала она, — трубку вставили, вливание тоже сделали. Врач говорит, что она скоро уснет.
