Клара вела на стапельной партийно-воспитательную работу. Ощущение близости притаившегося врага не покидало ее ни на минуту; ее целью было привить это чувство каждому рабочему. Она проводила летучки, беседы, разговаривала с каждым человеком в отдельности. Она залезала во все уголки корабля, во все подсобные цехи. Заметив упущение, не отступала, пока упущение не исправляли.
«Первый корабль будет спущен в срок», – говорили строители.
А враг был вблизи.
Под стапелем лежала бочка с горючим. Кто закатил ее сюда? Как? Клара наткнулась на нее во время очередного обхода участков. Клара позвала рабочих, охрану. Но к ней уже бежали Гранатов и Сема Альтшулер. Оказалось, что беспартийный разнорабочий Сазонов заметил подозрительную бочку и побежал сообщить о ней. Клара была возмущена очевидностью враждебного замысла. Но в то же время глубоко обрадовалась. Сазонов был еще недавно аполитичным, малограмотным человеком. Она много беседовала с ним; его настороженность была результатом воздействия коллектива и лично ее, Клары.
Через несколько дней в одном из отсеков корабля вспыхнуло ведро с бензином. Работавший здесь Епифанов набросил на ведро брезент и сам придавил его всем телом. Пожар был прекращен в зародыше. Епифанов отделался легкими ожогами. Но кто оставил здесь бензин? Как попал огонь на бензин?
Подозрение пало на клепальщика Нефедова. У него нашли спички и паклю в кармане. Нефедов с возмущением и обидой отрицал свою вину. Многие рабочие возмущались тоже. Нефедов был тихий, замкнутый человек, работал ударно, не имея замечаний. Но через две недели выяснилось, что Нефедов совсем не таков, каким казался. Уволенный с Николаевского завода и исключенный из партии как троцкист, он сумел скрыть свое прошлое и пробрался на самый ответственный участок ответственной стройки. Следствие продолжалось.
Клара много беседовала с рабочими о Нефедове. Она сама многому научилась на этом примере. Как мало мы знаем, изучаем людей! Как мы доверчивы! Она сама не раз проходила мимо тихого, замкнутого клепальщика и ни разу не поинтересовалась, кто он и откуда, не присмотрелась к нему.
Разоблачение Нефедова всколыхнуло весь коллектив. Строители корабля работали в напряжении, спаянно, очень дружно, но дружба не исключала, а увеличивала настороженность – каждый человек был на глазах у всего коллектива.
Клара приходила домой только ночью. Она сбрасывала туфли с онемевших ног, расстегивала ворот спецовки, в одних чулках подходила к окну. В распахнутое окно врывался весенний ветер. Ветер шевелил цветы и письма на столе. Клара вдыхала влажный ветер и пряный запах цветов, усталой рукой вынимала из конверта очередное письмо Вернера.
«Вчера я собрал лучших рабочих завода и выслушал все их замечания и соображения о работе завода, Я вспомнил Вас, Клара. Как полезен и суров оказался Ваш урок! Я работаю теперь совсем иными методами, и я беру на себя смелость признать, несмотря на свой опыт и стаж, что только теперь становлюсь настоящим большевиком…»
Она усмехнулась: «беру на себя смелость признать…» Ее щеки и глаза горели.
«Дорогая, Вы из породы тех людей, которые требуют от каждого максимум возможного и сами дают сверх своих сил…»
Он переоценивал. Да нет, она и впрямь из этой породы, но в этом нет особой заслуги: она большевик, вот и все. Может ли большевик работать иначе?
Она откладывала письма и ложилась в постель; ветер путал ее волосы, освежал разгоряченное лицо.
Замуж? Она знала, что Вернер очень сильно хочет этого. На первый же намек она ответила решительно, беспрекословно. Она будет здесь до конца, она построит город, а там – посмотрим. Придет отпуск – проведем его вместе. А пока… какую отраду дают его письма! Как хорошо чувствовать через десять тысяч километров его восторженную преданность.
Простая любовная песенка сочилась сквозь стену. Песенка заполнила комнату, ее подхватил ветер и закружил над Амуром. И стало так грустно… Баба! Баба! Томишься?.. Захотелось любви и ласки?.. Нет, для любви нужно очень много. Нужно знать человека как самого себя, верить человеку как самому себе. Нет, Вернер, нет! Проверим себя временем, посмотрим, что каждый из нас сделает. А главное, сперва – город. Сперва – первый корабль… Она засыпала.
В выходной день, повалявшись с книгой в постели, она медленно одевалась и, сидя у окна, ждала Васюту. Васюту как ударника свободно выпускали из лагеря.
Гранатов ревниво спрашивал:
– Что за белокурый красавец допущен к вашей строгости?
– Красавец здесь ни при чем, Гранатов. Научитесь видеть во мне не только женщину.
Гранатов резко ответил:
– Я и так начинаю сомневаться, женщина ли вы.
Он злился. Но что же делать? С тех пор как они вместе работают на стапельной площадке, встречаться приходится очень часто, и Гранатов снова настойчиво добивается любви и дружбы. Но если не лежит к нему сердце?
Васюта приходил, строго отводя глаза, очень почтительный. В первый раз он стеснялся сесть, стеснялся подать руку. Клара быстро приучила его. Они устремлялись мыслями в его будущее: он должен был забыть, что он еще заключенный. Она учила его рисовать, показывала ему журналы, давала книги. Он занимался в лагере на общеобразовательных курсах, и Клара помогала ему разбираться в трудностях алгебры и геометрии. Васюта был умен и талантлив. Клара наслаждалась его быстрым духовным ростом, его неудержимой жадностью к познанию нового.
В последний выходной день мая Клара, как всегда, занималась с Васютой. Солнце пригревало уже по-летнему. Окно было раскрыто, широкий разлив Амура нежно голубел и золотился на солнце.
– Хорошо! – сказал Васюта, задерживаясь у окна.
– Что?
– Вот это все… и вот вы… ну, да все…
Она вышла проводить его на крыльцо. У Гранатова играл патефон. Клара была довольна, что музыка заглушает голоса и шаги. У Гранатова была несносная привычка выглядывать в дверь, это смущало Васюту.
Васюта уходил, оборачиваясь, чтобы еще раз улыбнуться Кларе. Белый чуб развевался по ветру, загорелое лицо было здорово и ясно. «Если он станет полезным, хорошим человеком, – думала Клара, провожая его взглядом, – в этом будет доля и моего влияния».
После солнечного блеска в коридоре показалось совсем темно. В этой темноте совсем рядом с нею кто-то вполголоса позвал:
– Клара!
Чьи-то руки схватили ее. Она все еще ничего не видела, но сразу узнала голос, прикосновение.
– Как вы смеете!
Она толкнула свою дверь, чтобы не оставаться с ним в темноте. Но Левицкий бросился в комнату, увлекая Клару за собой, притворил дверь, умоляющим движением протянул руки:
– Клара! Выслушай. Я должен поговорить с тобой. Только выслушай. Неужели это так много?!
Сердце сжалось, дернулось, замерло. От слабости задрожали ноги. Она прислонилась к стене, чтобы устоять на ногах. Ее голос сказал:
– Мне не о чем с вами говорить. Уходите!
– Клара, но это жестоко… Я столько пережил… Я хочу, чтобы ты знала…
– Не мучай меня! – крикнула она и распахнула дверь. – Я не желаю ничего знать, не желаю вспоминать, не желаю помнить, что вы существуете. И как посмели вы прийти? Уходите, или я позову на помощь!
Он подчинился. Гранатов стоял в дверях своей комнаты. Он мог видеть бледное лицо Клары и согнувшуюся фигуру Левицкого, пробежавшего к выходу.
Клара закрыла за Левицким засов, безмолвно прошла мимо Гранатова к себе, заперла дверь на ключ. Как он посмел прийти? Зачем он пришел? Кто сказал ему адрес? Какая наглость!.. Но из-за этого не стоит волноваться. Не надо думать… Да, так что я хотела делать? Какой летний искристый день! «Хорошо…» Так, кажется, сказал Васюта?
Она взяла книгу, чтобы отвлечься чтением, хотела придвинуть кресло к окну, но вместо этого только обхватила его руками и припала к холодной коже, сгибаясь от невыносимой боли в сердце.
На партийном собрании обсуждалось состояние работы на стапельной площадке. Дни были тяжелые, тревожные. Радио принесло весть о суде над группой шпионов и предателей. Возбуждение, негодование, недоверие, тревога томили коллектив строителей. Здесь, в Новом городе, тоже действовали враги. То тут, то там видны были их грязные следы. И они где-то рядом, может быть и здесь, на собрании. Кто?
Андрей Круглов выступал одним из первых. То, что он сейчас говорил, было плодом долгих и тяжких размышлений. Он чувствовал себя гораздо старше и умнее, чем какие-нибудь две недели назад. Жизнь учила, жизнь продолжала учить его все суровее и углубленнее.
– Будем откровенны. Многие из нас растерялись. Но растерянность у большевика не может продолжаться больше минуты. На это мы не имеем права. Раскрытие змеиного клубка шпионов – большая победа. И для нас, для большевиков Нового города, вывод один: есть и у нас враги, мы их еще не распознали. Убийство Морозова. Кто поверит теперь, что руку Парамонова не направляла другая рука? Аварии на электростанции, на стройке, бочка с горючим под стапелем, ведро с бензином в отсеке – что это такое, как не работа врагов? Враги среди нас, вот тут, в нашей среде. Надо ли от этого впадать в панику? По-моему, нет. Единственное, что мы можем и обязаны сделать, – жестоко, беспристрастно, невзирая на лица, просмотреть всю нашу работу и найти для каждого факта, для каждого неверного решения имя и фамилию виновника и прощупать этих виновников – ошибка ли тут или враждебный акт. Я много думал эти дни. И я пришел к выводу, что Нефедовы и другие мелкие люди не могли бы творить свои дела, если бы им, вольно или невольно, не помогал кто-то из руководства.
