С такими мыслями я покидал межинститутское совещание. Со мной уходила многочисленная аудитория, прибывшая сюда со всех уголков страны. Одни подолгу колесили на поездах, другие нескоро и до поездов добрались, кто на верблюдах через пустыню, кто на санях в собачьей упряжке, а кто и по воде. У всех было желание послушать ученых и самим поговорить: поделиться тем, что они увидели и перечувствовали у изголовья больного, за микроскопом на опыте. И ученым, казалось, полезно бы их послушать, сойти на время с высокой трибуны и поменяться местами. Мало ли что могли подметить эти рабочие пчелы науки. Много наблюдавшие, мало теоретизировавшие, но достаточно богатые творческим материалом, чтобы дать тронуться льду, — они тут, увы, не смогли исполнить свой долг. Выступили из них немногие, говорить им позволили только о том, о чем до них говорили основные докладчики, и не дольше десяти — пятнадцати минут. Было похоже на то, что именитые и неименитые ученые ради того, чтобы услышать себе похвалу, соглашались стерпеть одобрение, направленное также противникам. И именитые и неименитые допускали, конечно, что люди из провинции могут быть полезны науке, но зачем позволять им говорить что попало, рассказывать такое, что может не пригодиться ни одной из научных школ? Зачем этот напрасный труд?
В конференц–зале послышалось движение, оно началось где–то у дверей и скоро распространилось повсюду. Не выдержав напора опоздавших, передние ряды людей дрогнули и, толкаясь, опережая друг друга, устремились к свободным местам. Кто–то зашикал, раздались недовольные голоса, и шум так же внезапно, как возник, сменился напряженной тишиной.
Самсон Иванович всего этого не видел. Рассеянный взгляд его блуждал по аудитории, ни на чем не останавливаясь. Лицо выражало озабоченность. Он отвел от трибуны уставшие от напряжения руки, безотчетно поискал для них места и, видимо не найдя его, положил их перед собой.
— В одном из институтов, — продолжал он, — проделали интересную работу. Началось с незначительного на первый взгляд опыта. Кусочки мышиной опухоли три месяца выращивались вне организма, в сыворотке крови белой крысы. Во всем этом ничего необычного не было. Злокачественные опухоли, гибнущие, как известно, в теле чужого вида, прекрасно уживаются вне организма, питаясь его же соками. Эту мышиную ткань, вспоенную и вскормленную в крови крысы, привили здоровым крысам. Надо было ждать, что защитные силы обрушатся на чужеродную — мышиную — ткань и уничтожат ее. Ничего подобного не произошло, кусочки опухоли мыши не рассосались в теле крысы, а привились и даже образовали метастазы. Трудно найти этому объяснение, во кровь не вода, чужое, очевидно, стало своим. Когда я опухоли привитой крысы стали пересаживать кусочки этой ткани здоровым, те в свою очередь заболевали. Извечная вражда, установленная природой, была деятельностью человека устранена. Мышиная опухоль, выращенная в сыворотке крови морской свинки, также изменилась и, привитая в чуждый для нее организм, превосходно принялась. У морской свинки возникла злокачественная опухоль.
Было удивительно, что чужеродная ткань не вызывала сопротивления в организмах крысы и свинки, хотя, строго говоря, перестройка живой клетки не столь уж редкое явление в науке. Выращивая болезнетворные микробы в среде чужого вида, микробиологи настолько изменяли их природу, что они становились неузнаваемыми. Так, бацилла чумы больше не походила на сородичей своего вида. Некоторые микробы, не способные жить в среде, насыщенной пенициллином, так приспосабливаются выживать в гибельных для них условиях, что не могут без пенициллина обойтись. Над всем этим я подумал, когда задал себе вопрос: как быть, как вступиться за человека? Не век же торжествовать слепой силе разрушения?
Опыты с перестройкой видовых свойств раковой ткани подсказали мне новый подход к лечению рака.
Организм человека, подумал я, располагает иммунитетом против злокачественной опухоли. Об этом свидетельствует тот факт, что в сыворотке крови здоровых людей и животных раковые клетки погибают. Болезнь уже в самом начале вызывает сопротивление механизмов защиты, и против чужеродного белка — антигена — устремляются антитела. Почему же это противоборство недостаточно? Почему силы сопротивления не разделаются с вышедшими из повиновения тканями, как они разделываются с микробами и их токсинами?
Ответ казался мне ясным: у организма нет повода для самозащиты. Враг пришел не извне, а изнутри, и развивается между родственными тканями. Подобные перемены не так уж редки в нормальном организме. То в одном, то в другом месте вспыхивает и падает активность тканей, целые органы изменяются, непомерно вырастают или приходят в упадок и вовсе атрофируются. Вырождается зобная железа, атрофируются рудименты, принесенные из зачаточного состояния, стремительно нарастают ткани грудных желез. В костном мозгу почти вся красная ткань замещается желтой — жировой. Неизменно гибнут в организме клетки высоко специализированных тканей и замещаются соединительной. Со старостью связаны еще большие опустошения. Так, в течение всей жизни гибель клеток сменяется рождением, а защитные силы при этом бездействуют. Похоже на то, что своим все дозволено, ничто не заказано. Зато ни один организм не потерпит в себе комочка раковой ткани чужого вида. Он ответит бурной деятельностью, разрушит и рассосет его. Собственное зло может царить безраздельно, а для чужого места нет.
Тут я и задумался…
Ванин склонил голову набок, и на тронутом рябинками лице разлилась широкая улыбка. Он что–то надумал, так и жди, что чем–то огорошит.
— Нельзя ли, — спросил я себя, — заставить организм отзываться на собственную опухоль, как на чужую, не позволять ему убивать себя. Нас, врачей, не удивишь подобной задачей, мы этим только и заняты. Возбуждаем слабеющее сердце, чтобы не дать ему остановиться и себя погубить, умеряем его возбуждение, прежде чем сердечная мышца не истощила себя до конца. Снижаем температуру, которая порой в своем рвении, не зная удержу, рвется к точке, за которой свертывается белок и наступает гибель. Не даем спазму сосудов — этой благодетельной реакции — вызвать инфаркт и погубить человека. Отвлекаем кровь из сосудов, чтобы они, переполнившись, не пострадали и не излились наружу. Не с возбудителем болезни мы главным образом воюем, а со слепым механизмом, столь же мало отличающим добро от зла, как отличает их сгусток крови, оторвавшийся от стенок вены и закупоривший собой жизненно важный сосуд.
Удача в институте не давала мне покоя. Там удалось смягчить отчужденность между тканями животных различных видов: опухоль мыши, не утратив своей собственной природы, жила и развивалась в чужом организме. Нельзя ли то же сделать и с человеческой? Вскормив ее сывороткой крови животного, так перестроить, чтобы она, сохранив свою собственную структуру, приобрела и нечто чужеродное? Такая ткань будет своей и чужой в одно и то же время. Введенная в больной организм, она только отчасти будет признана своей. Защитные механизмы не разрушат ее, как не разрушают собственную опухоль, зато чужеродное начало, приобретенное пребыванием в чужой среде, вызовет в организме сопротивление. Возбуждение обратится не против ткани вообще, как это бывает при подсадке опухоли другого вида, а против чуждого по своей природе ракового начала, ставшего еще более чужим. Отклик организма не изменится, если мы из осторожности вместо самой опухоли введем вытяжку из нее — белковую жидкость — из разрушенных клеток, обработанных для верности дезинфицирующим материалом.
Словно почувствовав, что он слишком много позволил себе, выступив перед аудиторией со столь скромным предложением, Самсон Иванович виновато развел руками, пожал плечами и усмехнулся. «Хватил через край, — говорила эта улыбка, — сам вижу, что перехлестнул, а вдруг верно и промаха нет?»
Аудитория сосредоточенно молчала. В конференц–зале по–прежнему стояла тишина, никто не трогался с места, словно чего–то ждали еще. Самсон Иванович объяснил это тем, что, кроме скромной, хоть и смелой теории, от него ждут простых, обнадеживающих слов, тех самых, которые, не утомляя воображение, могут стать подспорьем в повседневной практике врача.
— От меня не следовало ждать того, что мне не по силам, — как бы оправдываясь перед теми, чьи надежды он не оправдал, продолжал Ванин. — Я не ученый, не исследователь, я только — практикующий врач. На моих мыслях свет клином не сошелся, надо и прежнее продолжать… Я призываю вас обратиться к нашим друзьям по несчастью: к растениям, рыбам, пресмыкающимся, птицам и зверям лесным — не пригодится ли нам их самозащита? Они выстрадали ее в борьбе более длительной, чем наша. Как обстоит у волков и шакалов? Их родственница — собака — сильно страдает от рака. С кем, говорят, поведешься, от того и наберешься, — хозяин–то у нее человек. И еще что важно: помощником нашим должен стать народ. Надо чаще напоминать людям, что многое и от них зависит. Никакой иммунитет не устоит против вредной привычки принимать пищу горячей, нестерпимой не то что для нежной оболочки, а для привычной к ожогам руке, нельзя раздражать и обжигать пищевод и желудок водкой и табаком.
