Он взял листок из блокнота и стал что-то набрасывать. Я посмотрел на Приходько, на Панченко. Никто из них не улыбался, как они это обычно делали, когда Егоров «ударялся» в воспоминания о войне. Все слушали его с большим вниманием.
— На фронте, — говорил Егоров, набрасывая на листке обстановку того времени, — было сравнительно тихо. После долгих и сильных наступательных боев произошла так называемая оперативная пауза… Время, должен вам сказать, очень скучное. Сколько продлится эта пауза, один бог ведает. Но каждый день и каждый час могло начаться наступление. Вся трудность состояла в том, что первый свой шаг наша дивизия должна была сделать через реку. А форсировать водный рубеж — дело, товарищи, трудное. Помню, на совещании у командира дивизии начальник штаба доложил свою точку зрения, где, по его мнению, нанести главный удар, где сосредоточить пехоту и артиллерию, где наводить основные мосты, а где ложные переправы. Один из командиров, я его хорошо знал, — улыбнувшись сказал Егоров, — изучал режим и характер реки… Глубина ее колебалась… Пантелеев должен это помнить…
Я не сразу ответил. Я смотрел на первого секретаря райкома, одетого в синюю полотняную куртку, и видел другого человека — видел гвардии подполковника Егорова на знаменитом совещании у командира дивизии Бакланова, когда он, Егоров, предложил свою идею наступления через водный рубеж. И блиндаж, в котором проходило совещание, я хорошо помню. Это был сухой и просторный блиндаж в несколько накатов. Стены его были выложены досками, а земляной пол выстлан хвоей, — терпкий запах осени стоял в блиндаже. Егорова тогда знобило. Его замучила малярия. Он зябко кутался в шинель…
— Что же вы, ПНШ? — проговорил Егоров и, взяв меня за руку, потянул к столу. — Какая глубина реки была?
Я ответил:
— Глубина ее колебалась от 0,85 до 1,60 метра.
— А скорость течения? — спросил Егоров.
— Скорость течения достигала пятнадцати сантиметров в секунду.
— А дно? — продолжал спрашивать Егоров, как бы проверяя, не забыл ли я эту частную операцию нашей дивизии.
— Дно было каменистое, — сказал я.
— Совершенно верно, — сказал Егоров. — И был предложен на командирском совещании интересный вариант наступления. Новое в этом решении заключалось в том, чтобы выше по течению реки построить плотину, — Егоров поднял голову и, встретившись глазами с главным инженером, сказал: — Плотину, Максим Саввич… Строить плотину предполагалось не на той реке, которую придется форсировать, а на другой, безымянной речке, впадающей в главную. Это должна была быть плотина высотой до трех метров. Высчитано было, что на третьи сутки после постройки плотины уровень воды в районе форсирования будет снижен до тридцати сантиметров, и тогда отпадает вопрос о наводке моста, облегчается работа артиллерии и танков, повышается динамическая сила удара пехоты. Яко посуху прошли… — сказал Егоров. — И ударили!
Он отошел от стола и наглядно показал, как был нанесен немцам этот внезапный удар.
— Вот так, — сказал он и, быстро встав за спину Панченко, ловко ударил его внезапно и так, что грузный Панченко покачнулся. — Вот так, друзья мои, маневром, маневром…
Он взял в руки плотный лист чертежа с проектом Максима Саввича и, рассматривая, словно изучая движение мысли в эскизе, тихо проговорил:
— Вот он ключик-то!.. Тут бьется живая мысль. Это, если хотите, настоящий пропагандистский документ, — вот как наши люди, наши инженеры смело и безбоязненно подходят к огромным задачам восстановления Донбасса! Помнится, у Ленина имеется статья — его ответ специалисту. Очень короткая статья, две-три странички.
Он силился вспомнить название ленинской статьи и обратился за помощью к нам, пропагандистам. Ольга Павловна сказала ему: — Если вы имеете в виду ленинский «Ответ на открытое письмо специалиста» — он был напечатан в 1919 году. — Ольга Павловна даже назвала том и страницу.
— Чудесная статья, — с живостью сказал Василий Степанович. — В годы студенчества я впервые прочел ее, и как же она запала мне в душу… Чудесная статья! — снова повторил он. — Помнится, Ленин писал, или, вернее, отвечал на письмо одного старого специалиста, который с превеликой обидой жаловался на то, что советская власть, издав декрет об улучшении условий жизни специалистов, этим будто бы хочет купить их!.. Нужно вспомнить обстановку — Октябрьская революция, гражданская война, разруха, наше молодой государство одной рукой отбивает интервентов и одновременно начинает строить народное хозяйство. Ленин говорил в это время, что с первых же дней революции большевики проповедывали от имени партии, от имени власти необходимость предоставления интеллигенции лучших условий жизни, а этот старый, живущий прошлым специалист считал, что их, специалистов, советская власть хочет как подачкой купить. Специалист не машина, — писал он Ленину, — его нельзя просто завести и пустить в ход… Без вдохновения, без внутреннего огня, без потребности творчества ни один специалист не даст ничего, как бы его ни оплачивали.
И ко всем этим высоким и красивым словам примешивалось что-то маленькое, злобное: как посмели красноармейцы реквизировать у этого специалиста кровать! И это после громких слов о вдохновении, о творчестве!.. И Ленин ответил ему — вы, господин хороший, в мелкой злобе еврей — отняли у вас кровать! — потеряли способность рассуждать о событиях с массовой точки зрения; вы не сумели понять и увидеть в революции начало смены двух всемирно-исторических эпох — эпохи буржуазной и эпохи социалистической. И через голову этого специалиста, отвечая на его письмо, Владимир Ильич обратился ко всем специалистам: работать в ногу с Советской властью, чтобы своей работой на благо трудящихся облегчить и сократить муки рождения нового общественного уклада.
Василий Степанович протянул нить от ленинской статьи, написанной Владимиром Ильичом в девятнадцатом году, к событиям наших дней, когда советская интеллигенция, составляющая плоть от плоти своего народа, работает не за страх, а за совесть, помогая народу быстрее залечить нанесенные войною раны. И секретарь райкома был глубоко, прав, когда сказал, что мы не всегда охватываем явления в их связи. Индустриальный рост, борьба за восстановление Донбасса сопровождаются ростом духовных ценностей. Было время — в начале первой пятилетки, когда в Америку посылались наши инженеры, проектировщики, технологи изучать современную индустрию. И они, молодые инженеры вернувшись на родину, испытав муки освоения да наших заводах, научились воплощать в своей работе русский революционный размах и большевистскую деловитость. Плоды воспитания технических кадров в эпоху сталинских пятилеток мы глубоко ощутили в годы войны, когда в трудных условиях военного времени на Урал и в Сибирь пересаживались целые заводы. Теперь, в дни восстановления, мы пожинаем труды «школы войны».
Успехи, достигнутые в Донбассе, — пуск доменных печей, возрождение шахт и городов — нельзя расценивать только с узкохозяйственной точки зрения. В характере восстановительных работ, в смелости решений, в умении зажечь народные массы на борьбу с трудностями — во всем этом видна сила нашего строя.
Слушая Василия Степановича Егорова, глядя на оживленные лица Панченко, Афанасьева, Ольги Павловны, я глубже понял и почувствовал, что именно имел в виду Михаил Иванович Калинин, когда говорил «о празднике в будничной обстановке». Мне казалось, что это заседание бюро было именно таким чудесным праздником для всех нас.
— А старики, — вдруг спросил Егоров, — стариков спрашивали?.. Обязательно посоветуйтесь со стариками. Вызовите с шахты «Девять» Герасима Ивановича Приходько. Помните — можно сделать на двадцать ладов. И наше мнение не есть лучшее потому только, что мы старшие…
Осень в Донбассе имеет какие-то свои черты суровой и нежной красоты. В чистом, холодном воздухе, пронизанном ясным осенним светом, кружатся белые нити паутины; шуршат багряные листья, крепкий, дурманящий аромат яблок сливается с горько-сладким запахом горящего кокса; где-то высоко над вершинами доменных печей возникают голубые «свечи», и черные клубы дыма, медленно поднимаясь над шахтами и заводами Донбасса, сливаются с облаками и, освещенные бледно-розовыми лучами солнца, уносятся далеко в степь.
Я возвращался из Мариуполя в Сталино, а оттуда к себе в район. В Мариуполь я был послан райкомом для проверки работы рыболовецкого хозяйства нашего треста. В Сталино можно было проехать прямой грейдерной дорогой и можно было, сделав небольшой крюк, по полевой дороге попасть в Сталино через Старо-Бешево. Там живет и работает Прасковья Никитична Ангелина. Прямого дела у меня к Ангелиной не было, но мне казалось, что нельзя упустить такую возможность — повидать Пашу Ангелину.
