Теплый ветерок июльской ночи обвевал щеки Марфы, шею, когда она выехала в шестой рейс.
Вон далеко в хлебах ползет молочная полоска света: с фонарями работает комбайн. За болотом в смутном зареве желтеет небо: наверно, в Поновом хуторе на току идет молотьба.
Под круглым посветлевшим месяцем смутно забелели избы, встали два черных тополя на въезде: деревня Милечкино. Пустую улицу перерезали резкие тени, от ворот негромко тявкнула одинокая собачонка и словно задремала. Темные подсолнухи за сохами плетней закрылись лепестками, низко свесили головы — будто стоя спали. Марфа секунду подумала и решительно свернула с мощенной булыжником трассы в тихий проулок. Возле кирпичного, ярко освещенного клуба затормозила машину, выключила мотор.
«Ну-ну, что там у них?»
С балкончика в открытое окно Марфа увидела разукрашенный плакатами зал, скамьи, заполненные молодежью, сцену и «оркестр»: аккордеон и гармошку. Концерт самодеятельности был в полном разгаре: исполнялся народный танец. Девушка в нарядном фартуке и на высоких каблучках лебедью плавала по дощатым мосткам, а вокруг нее вприсядку вился парень в расшитой рубахе с шелковым пояском и стриженный под бокс.
Сколько Марфа ни вглядывалась, она никак не могла найти сына: окно изнутри наполовину заслоняли девушки. Вот со скамей послышались шумные аплодисменты; танцоры раскланялись и убежали за кулисы. Гармонист рукавом вытер вспотевшее лицо; обмахивались платочками, кепками и многие зрители: видно, в зале стояла изрядная духота.
Конферансье, прилизанный парень без переднего зуба, с огромным красным бантом на груди, развязно объявил следующий номер:
— Сейчас ученица девятого класса Милечкинской средней школы Аня Петёлкина исполнит колхозные частушки. Прос-сим!..
И похлопал кончиками пальцев.
На сцену вышла Нюта — густо нарумяненная, с подведенными ресницами, в крупных красных бусах, сделанных под коралл, и в длинном цветастом сарафане, каких теперь никто не носит. Марфе она показалась выше ростом, полнее — совсем сложившаяся девушка. Улыбаясь на все стороны, Нюта притопнула, еле заметно игриво повела плечом, завела сильно, звонко, с озорным вызовом:
Я девчонка боевая,
Я на тракторе пашу.
Как отпашемся, отсеемся,
Любого запляшу.
Нюта ступила шаг к рампе, жарко, лукаво блеснула глазами куда-то в зал.
Мой миленочек в Омшанах
В техникуме учится.
Ой, хороший инженер
Из него получится!
И тут Марфа увидела Валерия: курчавый затылок, красное, горевшее ухо, спину в чистой праздничной рубахе. По напряженной позе сына она почувствовала, что парень сейчас весь обращен во внимание. Марфа тихонько засмеялась, вздохнула, медленно сошла с балкончика, и, пока вынимала из сиденья кабины ручку, заводила автомашину, ее провожала песня:
Лети, голубь, через прорубь,
Через дальнее село...[4]
Солоухина вновь вывела «ЗИС» на главную мощеную улицу деревни и продолжала рейс на элеватор. Ярко освещенные окна клуба, сонные избы Милечкина, глухие сады — все потонуло сзади во тьме. Зорко вглядываясь в лунную дорогу, Марфа думала:
«Ночь, самое бы отдохнуть, а Валерику, Нюте всей этой колхозной молодежи веселье. У них своя жизнь. Завтра чуть свет в поле». Ну и что? Не такой ли она была в девках? Только жизнь тогда не баловала. На посиделках от махорочного дыма хоть коромысло вешай, развлечения — одни семечки.
Восток уже начал светлеть — коротка июльская ночь, заря с зарей сходятся, — когда автомашина подошла к деревянному мосту через реку Сейм, задернутую предутренним туманом. Неожиданно злой красный огонек, словно вывороченный глаз, перегородил грузовику путь. Глаз оказался фонарем, подвешенным на шлагбаум. Проезд был закрыт.
От будки не спеша подошел седобородый сторож в телогрейке, валенках.
— Заворачивай! Ай не видишь? Пруться на запретный свет, чисто мотыли.
— Отец, — озадаченно сказала Марфа, — чего мост-то закрыли?
— Тебя забыли спросить.
Старик зевнул. Голос у него спросонок был сердитый.
— Куда же теперь мне объезжать?
— Грамотная? Читай, вон для этого указка выставлена. На старый переезд, вот куда. Что я вам, докладчик, всем докладывать? Аль ты нездешняя, с планеты Улан? Погоняй, погоняй, тут всего три километра. Пруться, как мотыли...
Выйдя из машины, Марфа ухватилась крепкой рукой за окованный борт, поставила ногу на скат и, поднявшись, стала толкать крайнего молоденького грузчика в кепке и резиновых сапогах.
— Ребята! Слышь? Ребята! Элеватор скоро. Давай готовь мешки.
Грузчики зашевелились. Сторож неожиданно спросил:
— Ты, девка, чего везешь-то. Не хлеб?
— Хлеб, — неохотно отозвалась Марфа. У нее такое хорошее настроение было и вот испортили с этим объездом.
— То-то я слышу: «на элеватор». Так бы и сказала: «Хлеб, дед, везу». Хлеб — это совсем иной разрез. Сейчас подыму шлагбаум. Только ты, девка, держись середкой моста, к левому краю не правь, там выбоина и перилки завалились. Завтра ремонтники скорой руки залатают, опять поедете. Так бы и сказала: мол, зерно, дед, на ссыпку, — это совсем другой лозунг.
Бормочущий голос старика удалился. Красный, повисший во тьме глаз медленно стал подниматься, и теперь он уже не казался злым, а наоборот, даже приветственно взмахнул на прощанье и забрался повыше, чтобы лучше светить.
Автомашина с ревом стала подниматься по взгорью спящего городка. Едва «ЗИС» затормозил у «Заготзерна», как возле него очутилась совсем юная визировщица со щупом.
— Кто это приехал? — сказала она, заглядывая в кабину. — Марфа Павловна? Салют! Какую сейчас Москва музыку передавала по радио!
«Семейный экипаж» крупно поссорился. Прошел месяц с начала работы в Костраве, и Марфа собрала сына в колхоз к деду бахчевнику: пора отдохнуть перед учебой. Неожиданно Валерий наотрез отказался ехать на хутор. Впервые он «показал характер». Мать накричала на него, обозвала «упрямым козлом» и пригрозила с первой попутной машиной отослать домой, в Фетяж.
Весь этот день она тайком приглядывалась к сыну, наблюдала. Что удерживает здесь мальчишку? Он с увлечением возил зерно, самостоятельно проводил мелкий ремонт, перенял шоферские манеры. Неужели на его решение повлияла дружба с Нютой Петёлкиной? Однажды Марфа видела: когда Валерий повел на элеватор груженую машину, из кабины выглянуло личико председателевой дочки. «Ездила в магазин за ботами», — в объяснение буркнул тогда Валерий. Но вообще поведение его совсем не походило на поведение тех парней-«ухажеров», которых Марфа знала в молодости. Те старались выпить, покуражиться, грубо приставали к девушкам, Валерий по-прежнему оставался исполнительным и в свободное время раскрывал журнал «Автомобиль». Но все же «семейный экипаж» перестал разговаривать.
План хлебопоставок в «Заветах Ильича» успешно выполнялся. Неожиданно авторотовская машина выбыла из строя: сломался хвостовик заднего моста. Шофер пешком ушел в Омшаны, и свое горе начал заливать водкой. Петёлкин за голову схватился: «Пропал. Без ножа зарезали». Главное, погода опять наладилась, самое бы сдавать зерно.
На другой день после аварии Марфа встала рано. Розовое, словно дымящееся, августовское солнце светило безмятежно, свежий ветерок шевелил налитые яблоки за плетнем, в росистой лебеде задорно наскакивали друг на друга два пестрых голенастых цыпленка, видно петушки. От беленых изб, от вишневых садков протянулись длинные тени; из открытого окна отчетливо доносились слова диктора, звуки пианино: по радио передавали урок гимнастики, Марфа, отогнав от берега гусей, искупалась в сонной стекловидной речке, понежилась на песчаном бережке. Затем купила у хозяйки красных мясистых помидоров и отправилась на главный ток поджидать свой «ЗИС», чтобы позавтракать вместе с сыном.
Оказывается, Валерий уже приехал. Он стоял у колеса молотилки в одной майке, с голыми, еще по-юношески худыми руками, с выгоревшими рыжеватыми кольцами волос, падавшими на ясный лоб, и что-то оживленно и уверенно объяснял Петёлкину. Возле них находилась и Нюта — босая, в косынке, покрывавшей волосы, серая от пыли. Слушая, она сочувственно смотрела на Валерия, тут же переводила взгляд на отца, точно проверяя по его лицу действие слов, и вся ее фигура выражала самую живую поддержку молодому шоферу. Валерий увидел мать, приветливо улыбнулся ей. Марфа надула губы: не очень-то, мол, хорохорься, я еще не забыла твоего упрямства. Однако на Валерия это не произвело заметного впечатления.
«Что случилось?» — удивилась Марфа.
— Так и думаешь возить? — громко, с явным одобрением спросил в это время председатель. Он был чисто выбрит, на выпуклой груди блестела орденская колодка, и весь его мужественный облик как бы олицетворял порядок в колхозе.
