— Ведьма купеческая! — тихо сказал жене Поликарп Семенович.
— Черт дворянский! — тихо ответила она.
И опять их обмен любезностями был прерван стуком в калитку. Дремавшая у гаража Пирка немедленно пробудилась, залаяла и забегала, гремя цепью.
— Открой, пожалуйста. Это к тебе, — сказала мужу Олимпиада Ивановна.
— Нет, ты открой, пожалуйста. Это к тебе, — ответил он, продолжая читать брошюрку.
Поскольку Пирка исходила лаем, нужно было кому-то встать и открыть запертую калитку. Поликарп Семенович пошел к воротам.
Оказывается, пришла жена машиниста Колотухи, которую Поликарп Семенович, конечно же, знал, с которой, конечно же, здоровался при встрече, но которая, конечно же, никогда прежде к ним не заходила.
— Здравствуйте, Поликарп Семенович. Может, вы отдыхали, а я помешала? — извинительно начала она.
— Нет, ничего, — ответил он и спросил: — Вы ко мне или к жене?
— К вам, Поликарп Семенович, лично к вам, — ответила Настя. — У меня большая просьба. Такая большая, что прямо от вас все зависит.
Поликарп Семенович приготовился выслушать Настю. Но тут подошла к ним и Олимпиада Ивановна.
— Вы ко мне или к мужу? — спросила она Настю, которую, конечно, тоже знала и здоровалась с нею при встрече.
— Да, наверное, к вам обоим, — ответила ей Настя. И повторила, уже для Олимпиады Ивановны: — Большая у меня к вам просьба. Вы уж только не откажите. Сын наш Толик женится, и мы с мужем решили…
И стала Настя рассказывать, что решили они с мужем. А решили они встретить сына, который будет ехать из Чернигова с молодой женой, на машине Поликарпа Семеновича. И красиво, чтоб запомнилось молодым и всем другим, въехать на двух машинах в город. Пусть люди видят, что у них свадьба.
— Понимаю ваше желание, — ответила, выслушав Настю, Олимпиада Ивановна. — Но у нас машина не на ходу.
— Нет, Липочка, почему же? — вежливо ответил жене Поликарп Семенович, желая тут же доказать ей, что не она, а он распоряжается машиной. — Наша «Победа» в прекрасном техническом состоянии, нужно лишь колеса надеть.
— По-моему, на «Победе» треснул кардан, — вежливо, но твердо сказала Олимпиада Ивановна, давая понять мужу, что выезда не будет.
— Ты просто забыла, Липочка, что на прошлой неделе я его подварил, — сказал Поликарп Семенович, давая понять жене, что выезд состоится.
— Ох, какое ж вам спасибо! — обрадовалась Настя. — А я боялась, что вдруг откажете.
— Почему же мы должны отказать? — ответил ей Поликарп Семенович. И стал спрашивать, в какой день и в котором часу Настя с мужем хотят встретить сына.
Настя ушла от Кожухов очень довольная, сто раз поблагодарив Поликарпа Семеновича и Олимпиаду Ивановну.
Поликарп Семенович закрыл за ней калитку на крючки и на засов и вместе с Олимпиадой Ивановной вернулся к скамье, где они до этого сидели.
— Учти, ты никуда не поедешь! — сказала ему Олимпиада Ивановна.
— Позвольте спросить, почему вы так думаете? — ответил Поликарп Семенович, снова берясь за брошюрку о целебных свойствах пчелиного меда и яда.
— Потому, что вы негодяй. Я имею такое же право на «Победу», как и вы. Если вы не отдадите ее Гене, я распилю ее пополам, как вы распилили шкаф и диван. И отдам свою половину сыну.
— Сын будет достоин вас, если возьмет.
— Лучше не морочьте людям голову и пойдите откажитесь.
Поликарп Семенович внимательно читал брошюрку.
— Не притворяйтесь, будто вы читаете. Вашу слепоту не спасут даже тройные линзы.
Поликарп Семенович молчал.
— Вы ведете себя не по-дворянски: вас спрашивают, а вы молчите. Вы отдадите машину или нет?
Поликарп Семенович отложил брошюрку, повернулся к жене, скрутил толстый кукиш и поднес к самому носу Олимпиады Ивановны. Потом поднялся и направился к погребу.
Олимпиада Ивановна принялась спокойно перекалывать шпильки в голове, поправляя распавшийся на затылке пук седеющих волос.
На крыльцо выбежал внук.
— Баб, а где деда? — спросил он. — Пусть включит телевизор, сейчас «В мире животных» начнется.
— Иди ко мне, Игорек, — позвала его Олимпиада Ивановна.
Она усадила внука рядом, погладила по зачесанной головке.
— Твой дедушка пьяница, — доверительно сказала она ему. — Он опять пошел в погреб пить вино. Ты никогда не бери с него пример. Всегда слушайся меня, я у тебя хорошая бабушка. Я хочу, чтоб дедушка переписал «Победу» на твоего папу, и папа этого хочет, а дедушка жадничает. Ты понял, что хочет бабушка?
— Все понял, — ответил внук.
— Только ты никому из чужих не говори, что твой дедушка пьяница. Сам знай, а другим не говори, иначе они будут над нами смеяться.
— Я никогда не говорю, — ответил внук. — Мне и папа не велит ничего говорить.
— Умница, — похвалила внука Олимпиада Ивановна. И, взяв его за руку, сказала: — Пойдем, я сама включу тебе «В мире животных».
Татьяна Пещера, в прошлом бухгалтер «Райплодоовощторга», посещала церковный хор по желанию. Не то что городской. В городском стоило пропустить две-три репетиции — и непременно услышишь: «Пещера, кончайте нарушать дисциплину. Или ходите регулярно, или мы вас отчислим». В результате строгий руководитель отчислился первым: сбежал в Нежин, бросив хор на произвол судьбы.
В церковном хоре порядки были иные: никто никому не выговаривал, никто не требовал являться на каждую службу. Захотелось Татьяне Пещере сходить попеть — пошла, а нет такого желания — не пошла. И Татьяна Пещера посещала церковь, сообразуясь со своим желанием, в основном же по большим праздникам. Большие праздники были у нее выписаны по числам в тетрадку, имелись у нее и отдельные тетрадки со словами икосов, тропарей, величаний и всяких молитв, предназначенных для пения хором. Так что Татьяна Даниловна в любой праздник могла явиться в церковь во всеоружии: с нужной тетрадкой, то есть с текстом, соответствующим прославлению данного праздника, и влиться в ряды хористов.
Девятнадцатого августа, на спас, Татьяна Даниловна провела в церкви полный день. Вдоволь напелась, потом смотрела, как батюшка Павел, обходя вокруг церкви, кропит святой водой яблоки, груши, мед и цветы, щедро разбрызгивая малярной кистью святую воду, налитую в алюминиевый чайник. Татьяна Пещера тоже подставила батюшке Павлу корзинку с десятком яблок и груш, и он по знакомству, как божьей хористке, так тряхнул кистью, что освятил не только корзинку, но и руки, платье и туфли Татьяны Даниловны. Потом она поговорила с матушкой Феодосией, которую хорошо знала. Матушка рассказала ей, что ждет в гости сыновей: младшего за хорошую службу в армии наградили десятидневным отпуском, а старшему и без награждения положен отпуск. А Татьяна Даниловна рассказала матушке, что страдает бессонницей, и та посоветовала ей пить на ночь отвар сон-травы. Потом Татьяна Даниловна поговорила с одним-другим, с третьим — десятым, в результате чего прозевала автобус. Пришлось возвращаться из Гороховки пешком, а новые туфли жали, и Татьяна Даниловна приковыляла домой с туфлями в руках и с кровавыми волдырями на обеих ногах.
Теперь Татьяна Даниловна сидела дома, лечила водянки на ногах и шила сестре Насте сразу два платья к свадьбе сына — кримпленовое и крепдешиновое (первое Настя собиралась надеть в первый день свадьбы, второе — на другой день). Как портниха Татьяна Пещера тем отличалась от других портных, что делала бесчисленное множество примерок и заставляла своих заказчиц по часу и по два выстаивать в напряженной позе, пока она на них подгоняла, сметывала и переметывала. Зато получалось не хуже, чем в столичном Доме моделей. А поскольку женщины городка Щ. тоже жаждали выглядеть по-столичному, то у Татьяны Даниловны не было отбою от модниц. Однако церковный хор, поглощавший немалую долю ее свободного пенсионного времени, не позволял ей целиком и полностью посвятить себя швейной машинке, и многим приходилось отказывать. Возможно, этим-то и объяснялось резкое разностилье в одежде женщин городка Щ., где допотопные фасоны, к сожалению, заметно превалировали над криком последней моды.
Все это рассказано лишь для того, чтобы читателю стало ясно, что Татьяна Пещера ни в коем разе не собиралась посетить церковь в ближайшую субботу. Во всяком случае, в четверг еще не собиралась. Но в пятницу ее внезапно навестила Харитина Стародуб, моложавая старушка семидесяти пяти лет, недавняя приятельница Татьяны Даниловны по церковному хору. У старушки Харитины Стародуб было отлично сохранившееся сопрано, которое сохранилось, как она сама считала, потому, что она никогда не болела. А не болела она, как она сама считала, потому, что никогда не простужалась. А не простужалась потому, что никогда не застужалась. А не застужалась потому, что тепло одевалась. И, словом, Харитина Стародуб сообщила Татьяне Пещере, что встретила сейчас в промтоварном матушку Феодосию, та сказала, что в нынешнюю субботу состоится два венчания, и еще сказала, что было бы славно, если бы лучшие голоса (Харитина Стародуб и Татьяна Пещера, естественно, были лучшими голосами) пришли в церковь.
