Прежде Поликарп Семенович увлекался и художественной литературой, но, выйдя на пенсию, сузил тематику чтения, ограничив ее садово-огородными книгами и книгами об устройстве и ремонте легковых машин. Все книги, имевшиеся в доме, хранились в просторном диване. Там они не пылились, к тому же была полная гарантия, что оттуда их не унесет никто из посторонних. В диване покоился и Кристофер Марло, подаренный Олимпиаде Ивановне сыном Геной. И еще лежало там три подшивки «Нивы» за 1901 год, совершенно слипшиеся и труднодоступные для чтения.
Даже с женой Поликарп Семенович ссорился культурно: не повышая голоса. Он проявил большое благородство и в прошлом году, когда, заявив жене, что желает жить отдельно, жить свободно, без угнетения с ее стороны, принялся делить имущество. Поликарп Семенович с исключительной честностью надвое распилил шкаф, затем стол, затем диван, вытряхнув из него предварительно ценные книги. Неизвестно, чем бы все кончилось и удалось ли бы Поликарпу Семеновичу также ловко распилить пианино и скрипку и добиться того, чтобы каждая из частей могла звучать отдельно, если бы не приехал сын Гена, вызванный телеграммой Олимпиады Ивановны. Гена пробыл дома неделю и уехал, внеся в семью мир и согласие. После его отъезда Поликарп Семенович мастерски склеил воедино разделенные вещи, водворил их на прежние места и снова зажил с Олимпиадой Ивановной тихо и уединенно.
Сегодня Поликарп Семенович уже дважды спускался в погреб, где стояло в бутылях яблочное вино его собственного приготовления. Он всегда спускался в погреб, когда Олимпиада Ивановна садилась на своего любимого конька. А ее любимым коньком была коричневая «Победа» первого выпуска, запертая на замок в гараже, у которого бегала, гремя цепью, кудлатая Пирка (когда щенок Пират подрос и выяснилось, что он требует имени женского рода, он стал Пиркой). Олимпиада Ивановна уже третий год уговаривала Поликарпа Семеновича подарить сыну «Победу» первого выпуска, и уже третий год Поликарпу Семеновичу приходилось держать культурную оборону с помощью периодических спусканий в погреб.
Именно сегодня пришло письмо от сына, расчувствовавшаяся жена села на своего любимого конька, и в погреб пришлось спускаться дважды. Обмен мнениями уже состоялся, стороны не пришли к согласию и удалились каждая в своем направлении: Поликарп Семенович — в гараж, к любимой «Победе» первого выпуска, Олимпиада Ивановна — в дом, к любимой газовой плите с баллоном.
Поликарп Семенович отпер ключом дверцу машины, сел за руль и попробовал, легко ли он ходит. Потом попробовал, как ходят педаль тормоза и педаль сцепления. Обе педали ходили исправно. Иначе и не могло быть: Поликарп Семенович часто смазывал машину и строго следил, чтобы не испарялась тормозная жидкость.
Он посидел в машине с полчаса, и как раз дало знать о себе второе спускание в погреб. У Поликарпа Семеновича появилось желание помузицировать. Но не хотелось заходить в дом и попадаться на глаза Олимпиаде Ивановне. Поэтому Поликарп Семенович стал музицировать в машине, перебирая пальцами по невидимым клавишам и напевая в треть голоса осенний мотив из «Баркароллы» Чайковского.
Намузицировавшись, он запер на ключ машину, запер на замок гараж, сел на скамью, затененную кустом давно отцветшей сирени, взял лежавшую на скамейке брошюрку «Лечение пчелиным медом и ядом», купленную вчера в киоске, надел очки с двойными линзами и стал читать о пользе пчелиного яда и порядках в пчелиных семьях. И в это самое время к нему подошла, прихрамывая на обе ноги, Олимпиада Ивановна, страдавшая отложением солей в ступнях. Она села возле Поликарпа Семеновича и сказала:
— О-ох!.. — Потом сказала: — У-ух!.. — И наконец сказала: — О-ох, как я устала!..
В молодости Олимпиада Ивановна, видимо, была весьма симпатична. Симпатичность, видимо, ей придавал задорно вздернутый носик (он и остался задорно вздернутым), выгодно отличавшийся от толстого, пористого носа Поликарпа Семеновича. И придавали, видимо, ей симпатичность кругленькие, слегка выпуклые карие глазки (они и теперь оставались карими и выпуклыми), не шедшие ни в какое сравнение с бесцветными и косящими глазами Поликарпа Семеновича.
— Значит, ты наотрез отказываешься подарить Гене машину? — очень ласково спросила Олимпиада Ивановна.
— Отказываюсь, мадам. Наотрез, — столь же вежливо ответил он.
— Но ведь ты на ней не ездишь. Она ржавеет и скоро развалится. Тебе не кажется, что ты похож на собаку на сене: сам не гам и другому не дам? — почти нежно проговорила Олимпиада Ивановна.
— Не кажется, мадам, — вежливо ответил Поликарп Семенович, устремив двойные линзы в брошюрку. — Всю мою трудовую жизнь вы держали меня на полуголодном пайке и копили на дом и машину. И я это терпел. Почему я должен все отдать?
— Не все, а только машину. Ведь ты на ней выезжаешь раз в год и то не дальше нашей лужи.
— Ошибаетесь, мадам. В прошлом году я выезжал в Чернигов и возил вас. И еще хочу вам напомнить вот что. У нас существует принцип: каждому по труду. Я его придерживаюсь. Пусть Геннадий сам заработает на машину, как заработал я.
— Вы подлец, — тихо сказала Олимпиада Ивановна, тоже переходя на «вы». — И негодяй. К тому же изверг.
— Такой негодяйки, как вы, мадам, я не встречал, — вежливо ответил Поликарп Семенович. — Вы отпетая негодяйка.
— Зачем же ругаться, как сапожник? Всю жизнь твердить мне, что вы отпрыск благородных дворян, — и оскорблять женщину? Фу!
— Мадам, вы сами знаете, что мои предки — дворяне. А ваши — мелкие купчишки. Так что лучше заткнитесь, — вежливо попросил Поликарп Семенович.
— Лучше вы заткнитесь. Мне неприятно на вас смотреть! — ответила Олимпиада Ивановна.
— А мне, простите, на вас. Вы малограмотная женщина. В одном письме делаете сто ошибок.
— Куда уж мне! Ведь я не получила дворянского образования!
— Зато получили тунеядское образование. Вы никогда не работали, жили, как эти трутни, — Поликарп Семенович взмахнул брошюркой «Лечение пчелиным медом и ядом». — А я был для вас рабочей пчелой-труженицей.
— Если бы не я занималась хозяйством, вам не видать бы ни машины, ни такого дома, — сказала Олимпиада Ивановна и повела рукой на дом, показывая, какой он замечательный.
А дом действительно был хорош: на высоком фундаменте, с высоким чердаком и широкими окнами, да еще имел три крыльца и три отдельных входа — два с улицы, которыми не пользовались, и один со двора. Это не считая дворовых построек: гаража, прекрасного глубокого погреба, двух сараев, дощатой уборной и собачьей будки.
— Вот, вот! — отвечал жене Поликарп Семенович. — Вы экономили на моем желудке. В доме никогда не было натурального пчелиного меда. Почитайте, что такое пчелиный мед. — Он взмахнул брошюркой. — Это источник здоровья!
— Ну, вы здоровы, как бык! Вы на двадцать лет меня переживете. Отдайте Гене машину, пока я еще жива.
— О, вас переживешь! Вы любого загоните в могилу. Машину я не отдам.
— Что, уже сбегали в погреб и насосались?
— Не ваше дело. Я произвожу продукт, и я его потребляю.
Этот разговор, в котором со стороны супругов было много выдержки и такта, прервал прибежавший внук Игорь, сын сына Гены, присланный на летний отдых к бабушке и дедушке. Олимпиада Ивановна вторично посылала внука к Огурцам за книгой Кристофера Марло.
— Баб, а он догадался, что ты обманула, — сообщил внук, отдавая Олимпиаде Ивановне книгу. — Он сразу сказал: никакая тетенька не пришла.
— Ты, наверно, проболтался? Ну-ка, посмотри мне в глаза, — сказала внуку Олимпиада Ивановна. — Сейчас узнаю, лгун ты или нет.
Игорь вытаращил глаза и застыл на мгновение.
— Теперь расскажи, как было, — потребовала Олимпиада Ивановна.
— Я ему сказал, как ты сказала: «Дядя, это чужая книжка, за ней тетенька пришла», — докладывал Игорь, честно глядя в глаза Олимпиаде Ивановне. — А он сказал: «Твоя бабушка обманщица. Эту книжку ей твой папа подарил».
— Что, съели, Олимпиада Ивановна? — едко заметил Поликарп Семенович. — Налицо характеристика вашей персоны.
— Нет, это вам наука, Поликарп Семенович, — не менее едко отвечала Олимпиада Ивановна. — Чтобы не выносили тайно из дому мои вещи. Вы думаете, я не вижу, а я все вижу. И теперь вам будет стыдно идти к Огурцам. А я знаю, что вам очень хочется сходить. Спасибо, Игорек, — Олимпиада Ивановна погладила внука по аккуратно причесанной головке. — Теперь спрячь книгу в диван и возьми себе за это конфетку в шкафчике.
— Спасибо, баб, — вежливо ответил внук и убежал в дом.
— Ведьма купеческая! — тихо сказал жене Поликарп Семенович.
— Черт дворянский! — тихо ответила она.
И опять их обмен любезностями был прерван стуком в калитку. Дремавшая у гаража Пирка немедленно пробудилась, залаяла и забегала, гремя цепью.
