Я сказал, что охотно верю. Я начинал злиться.
Николай Николаевич дотронулся до моего плеча:
— Знаете что, голубчик? Вы человек молодой, ловкий… Может быть, вы слазите в какой-нибудь боковой канал и тихонько, не поднимая шума, скажете кому-нибудь: так, мол, и так, случилось такое досадное происшествие… А? Я вам буду очень признателен за это.
Что ж делать? Я снова нащупал шершавые скобы и стал карабкаться в потемках наверх, жалея, что у меня нет спичек. С каждым движением на меня сыпались какие-то соринки, было очень пыльно, и я чихал. В темноте я не видел, на какую высоту залез, но когда я добрался до первого бокового хода, то вообразил, что вишу над бездонной пропастью. Хорошо, что Николай Николаевич стал тихонько напевать от скуки.
Боковой канал был четырехгранной трубой длиной метров шесть. В конце его сквозь решетку проходил свет. Я лег на живот и стал протискиваться в тесной трубе, засыпанной пылью, кусочками известки и кирпича. Когда я добрался наконец до решетки и стал смотреть через нее, то долго не мог понять, к какому помещению попал. Все оно было заполнено какими-то перегородками. Когда же понял, то полез обратно. Вылезая из трубы, я выгреб своим телом кучу мусора, и он полетел вниз. Николай Николаевич закашлялся, зачихал, потом бодро спросил:
— Ну, каковы результаты?
— Раздевалка, Николай Николаевич.
— Жаль, жаль!
Долго я ползал по пыльным и тесным ходам этого дурацкого лабиринта. И каждый раз попадал или к совершенно пустому классу, или к классу, где занимался какой-нибудь кружок. В конце концов я подполз к учительской. Там вокруг большого овального стола сидели все педагоги школы и слушали выступление директора — высокого человека в кавказской рубахе. Поспешно отступая от учительской, я заметил, что есть еще один канал, перпендикулярный тому, по которому я полз. Я залез в него, добрался до решетки, заглянул сквозь нее и сразу дернулся назад.
Решетка выходила в коридор. В коридоре, как раз напротив решетки, стояли и тихо разговаривали Анатолий (рыжий мальчишка, изгнанный Николаем Николаевичем из класса) и два «исследователя», из-за которых мы попали в эту историю.
Совершенно измученный, я спустился на дно шахты:
— Плохо, Николай Николаевич!
— Никого не нашли?
— Нашел. В учительской заседание педсовета.
— Ох! А я, выходит, не явился.
— А рядом с учительской трое ребят, с которыми у вас должен быть разговор.
Николай Николаевич вздохнул где-то возле моего плеча и прошептал:
— Все еще меня ждут.
Мы помолчали с минуту.
— Итак, милый мой, что же вы предложите?
— Что же предлагать! Нужно опять добраться до учительской.
— Ох, милый мой, что вы! — взволнованно зашептал Николай Николаевич. — Вы все-таки войдите в мое положение… Директор наш и все педагоги — милейшие люди, но… как бы вам сказать… едва ли они смогут понять причины, побудившие меня, старика…
— Эх, Николай Николаевич! А кто их сможет понять, эти причины!
— Мм-да… Конечно, но… Нет, я против этого. Категорически против.
— Ну так что же… Этим вашим мальчишкам говорить?
Николай Николаевич ответил не сразу:
— Видите ли, голубчик… При условии соблюдения ими полнейшей тайны это был бы неплохой выход… Они очень хорошо относятся ко мне, но в данном случае они являются лицами, до некоторой степени от меня зависимыми… Вы ведь знаете, чего они от меня сейчас ждут… И вот поэтому я не считаю себя вправе заставить их оказать мне такую…
— Да бросьте, Николай Николаевич! Я пошутил.
— Нет, почему же «бросьте»… Вы знаете, я нашел выход! Отправляйтесь сейчас к ним…
— К кому?
— К ребятам, разумеется… И скажите, что Николай Николаевич попал в такую-то беду и обращается к каждому из них, как… ну, как человек к человеку. Причем обязательно подчеркните, что неприятный разговор у меня с ними все равно будет, это мой долг, а к ним обращаюсь как человек к человеку, а не как педагог или там начальство…
— Бросьте, Николай Николаевич. Только что распекли их за это дело, а сами…
— Ну, знаете, милый вы мой… Они прекрасно знают, что я распекал их за пренебрежение занятиями, а не за вполне естественную любознательность, здоровую страсть к исследованиям. Если бы, голубчик, не было этой страсти, Америка не была бы открыта.
— Тогда уж лучше сообщить о нашем положении кому-нибудь одному из них, а не всем троим. Но вот как это сделать?
— Не надо! Один разболтает. Обязательно разболтает. А трое — никогда. Ступайте! Ступайте! Они поймут. Только прежде всего возьмите с них слово, что все останется в тайне.
— Все-таки тайну нужно сохранить? — пробормотал я.
— Ничего не поделаешь. Нужно считаться… как бы вам сказать… со своего рода условностями. Ступайте, дорогой. Ступайте!
Николай Николаевич тихонько подталкивал меня, пока я снова не полез по скобам во тьму.
Добравшись до нужной решетки, я долго смотрел через нее на мальчишек. Они уже не разговаривали, а переминались с ноги на ногу, тоскливо поглядывая в конец коридора. Рыжий Анатолий присел на корточки у стены, вынул из кармана карандаш и принялся грызть его, отдирая зубами мелкие щепочки.
Долговязый «исследователь» вентиляционных каналов проговорил:
— Да не придет он. Уже, наверно, из школы ушел.
Рыжий даже не взглянул на него:
— Да, «не придет»! Не знаешь, так молчи уж.
— А что?
«Исследователи» сели рядом с Анатолием.
— А то! Ты в четвертом?
— В четвертом.
— Он у вас не преподает еще. Вот перейдешь в пятый, тогда узнаешь!
Рыжий некоторое время трудился над своим карандашом, потом вдруг повернулся к «исследователю»:
— Знаешь самое первое правило для хорошего педагога? Никогда с детьми не трепись зря. Сказал — и делай. А Николай Николаевич знаешь какой педагог? О нем в «Пионерке» писали.
— Знаю. Только строгий очень, — вздохнул толстый.
— Не будешь с нами строгим, так мы всю школу разнесем. Рыжий снова принялся за карандаш. Я лежал в своей норе, таращил на них глаза и глотал от волнения слюну. Лишь минуты через две я собрался с духом и прошептал:
— Мальчики!
Они не услышали. Толстый опять заговорил:
— А кто это молодой такой? С ним был.
Анатолий вынул из карандаша графит и стал писать им у себя на ладони.
— Ерунда. Практикант.
Мне стало душно. От пыли свербило в носу. Хотелось чихнуть.
— Мальчики! Мальчики! Ребята! — шепнул я уже погромче.
Все трое дернули головами, разом поднялись и уставились на меня. Толстый мальчишка тихонько хохотнул:
— Во! Еще один!
Анатолий швырнул в решетку мусор, оставшийся от карандаша:
— Тебе здорово всыплют! Их уже поймали.
— Ребята!.. Мальчики!.. Я не то… Я говорю, я не тот, кто вы думаете. Я к вам как человек к человеку (тьфу, черт!)… Одним словом, я к вам по поручению… ну, от Николая Николаевича… Вернее, не от Николая Николаевича, а…
— Чего ты там бормочешь? — спросил толстый.
— Я говорю… Видите ли, какая штука… Николай Николаевич… Ну, просто к вам обращается. Тут маленькая неприятность вышла… Одним словом, нас заперли… Дворник запер. И вот мы… Нечаянно, конечно, запер…
Рыжий вдруг перестал скалить зубы.
— Вы кто: практикант? — догадался он.
— Ну конечно, практикант! — обрадовался я и стал говорить более внятно: — По некоторым причинам, ребята, мы с Николаем Николаевичем оказались запертыми в этой штуке. И вот Николай Николаевич обращается к вам с просьбой выручить нас, но так, чтобы никто не знал.
Все мальчишки просияли, как будто я предложил им ехать на Северный полюс.
— Где заперли? Ту дверку? — спросил тощий мальчишка.
— Ну да. Внизу.
Толстый от восторга ударил своего приятеля по спине:
— Вот это Николай Николаевич!
Анатолий тянул их обоих за рукава:
— Пошли! Пошли!
— Сейчас выручим, — сказал толстый.
Вся тройка собралась было умчаться, но я остановил их:
— Только, ребята, Николай Николаевич просил дать честное пионерское, что вы никому — ни слова.
Анатолий кивнул головой:
— Конечно! А как же!
Выбравшись из канала и спустившись к учителю, я услышал возню за дверцей и возбужденный шепот:
— Ты гвоздем! Гвоздем его надо!..
* * *
Через полчаса Николай Николаевич сидел за партой в пустом классе. Возле него стояли трое мальчишек и смотрели на него во все глаза. Разговор о трудовой дисциплине, о том, как дорог каждый час учебы, был закончен.
— Нет, голубчик. Я думаю, что твое предположение неверно, — говорил Николай Николаевич, укладывая пенсне в футляр. — Теоретически, может быть, и возможно, что такая система вентиляции способствует поддержанию более или менее одинаковой температуры во всех помещениях, но практически… Ведь ты, наверно, обратил внимание, что…
