А в совхозном ателье мод взлохмаченный Юрис в отчаянии хватается за голову:
— Боже мой! Какой ужас! Это же не брюки, а юбка, — возмущенно восклицает он.
Перед Юрисом, у зеркала, стоит Абаев без пиджака, в голубой сорочке и синих широких брюках, напоминающих матросский клёш. Он довольно улыбается.
— Хорошо! — удовлетворенно говорит Абаев. — Спасибо, Юрис!
— Ты, пожалуйста, только никому не говори, что я шил тебе костюм, — сердится на него Юрис. — Ты мне марку портишь.
В клубе посёлка «Молодёжный» гремит духовой оркестр. Танцуют пары. Здесь много знакомых нам лиц: бригадиры, трактористы совхоза. Но не видно никого из бригады Бровкина.
Парни одеты по-разному: кто в одной сорочке без галстука, кто в сапогах, кто в неглаженных, видавших виды костюмах. Но всем весело.
Гремит оркестр.
Вдруг наступает гробовая тишина.
Музыканты сразу перестают играть.
Все поворачивают головы к входу. У всех удивлённые лица — и у девушек и у парней: в полном составе входит бригада Бровкина.
Впереди всех — Иван Романович, в тёмном костюме, сшитом по последней моде: в узких брюках, в пиджаке с узкими рукавами, в белой сорочке.
Рядом с ним — Захар Силыч в новом тёмном костюме, но вместо сорочки на нём матросская тельняшка; вместо ботинок — сапоги; на голове — морская фуражка.
Справа, слева и позади них — члены бригады, одетые в новые костюмы. Над всеми возвышается долговязый Юрис в шикарном вечернем костюме, с галстуком-бабочкой.
Девушки с завистью глядят на парней из бригады Бровкина.
— Ну и вырядились, прохвосты! — добродушно восклицает один из парней.
— Смотри… смотри на них, Серёжа! — шепчет изумленная жена Барабанова.
Барабанов с радостным удивлением смотрит на Бровкина и как бы про себя говорит:
— Молодец, Бровкин! Знает, что делает!
Оркестранты, опомнившись, заиграли «Барыню».
Все отходят к стенам и посредине зала образуется большой, просторный круг.
Медленно притоптывая в такт музыке, с серьёзным видом в круг входит Иван. За ним — Захар и вся седьмая бригада.
Но Иван не может долго быть деланно-серьёзным и начинает хохотать. Хохочут и все его ребята. Они бросаются в самую гущу жмущейся у стены толпы и под звуки быстрой танцевальной музыки отнимают у других парней девушек и увлекают их за собой.
Музыка и танцы в разгаре.
Ваня отступает назад и медленными шагами выходит на широкий балкон.
Может быть, этот прохладный ветерок, дующий из степи, а может быть, этот лунный вечер напомнили ему родную деревню… Напомнили Любашу… И поэтому таким грустным и задумчивым стал Бровкин…
На балконе, кроме него, никого нет. Он садится на скамейку и смотрит на прозрачное лунное небо. Не слышит он ни веселой танцевальной музыки, ни шума и гама, доносящегося из зала. Его мысли далеко отсюда — за тысячи километров, там, где его деревня, где его Любаша…
Он даже вздрагивает, когда на его плечо опускается чья-то рука. Иван поднимает голову. Перед ним — Барабанов.
Юноша быстро вскакивает.
— Чего же ты уединился? — спрашивает Барабанов, обняв Бровкина за плечи. — Скучаешь?
— Скучаю, Сергей Владимирович! — вздыхает Иван.
Они подходят к перилам и смотрят в ночную степную даль.
В степи — нескончаемая вереница светящихся автомобильных фар. Она тянется до самого горизонта. Машины идут веером, с разных сторон, соединяясь вдалеке в одну линию и так продолжая свой путь.
— Сколько машин, видишь? — спрашивает Барабанов.
— Да… Конца им нет… — отвечает Иван.
— Вот год… Можно сказать, всем годам — год! День и ночь возят и не могут вывезти хлеб! — радостно продолжает Барабанов. — А некоторые… некоторые думали, что целина это так… пустая затея. Эх, Ваня, — он улыбнулся, — Иван Романович… — и не закончил фразы…
На балкон, не замечая Барабанова и Бровкина, выходит Ирина.
За ней — Абаев.
— Ночь-то какая! — восхищается Ирина.
— Да… такой ещё не было… — шепчет Мухгар. — Никогда не было такой ночи, Ирина Николаевна!..
Вдруг на балкон выбегает взволнованный Юрис и говорит:
— Сергей Владимирович! Слушайте, из Москвы по радио передают… целинников наградили…
Барабанов, Бровкин, Абаев и Ирина вбегают в зал.
В деревне, на родине Бровкина, склонившись над газетой, Тоня взволнованно читала: «Бригада Ивана Романовича Бровкина…».
— Не трещи над ухом, я и сама грамотная, — говорит Евдокия Макаровна, напяливая на нос очки.
В группе молодых колхозников, держа в руках газету, бригадир Костя Ковригин смотрит на портрет Бровкина и говорит:
— Вот это я понимаю, работа! Вот это бригада! А у нас что?
Любаша, сидя в классе за учительским столом, просматривает газету с помещёнными в ней фотографиями награждённых героев освоения целины. Среди них — портрет Бровкина.
Любашу окружают ученики.
— Дядя Ваня! — говорит один из мальчуганов. — Я его сразу узнал. Он наш — сын тёти Евдокии.
— Какой наш? — возражает ему другой. — Он ведь там, на целине.
— Да, но он наш, — настаивает первый мальчик. — Он же наш, тётя Люба?..
— Конечно, наш, Коля. — И Любаша гладит мальчика по голове. У неё в глазах и радость и грусть. Она не может больше усидеть на месте, быстро встаёт и подходит к окну. И, опершись на раму окна, опускает голову.
— Вам плохо, тётя Люба? — сочувственно спрашивает девочка.
— Нет-нет, — отвечает Любаша и, повернувшись к детям, говорит: — Ну, до завтра, ребята!
Дети бегут к дверям.
Перед газетной витриной, у здания правления колхоза, собрались колхозники и колхозницы, девушки и парни.
— Молодец Ваня! — говорит седой колхозник.
— Вот тебе и непутёвый, — и Акулина весело подмигивает соседкам. — А жених-то какой!
— Ты же говорила, что он уже женился, — перебивает её соседка.
— Ничего подобного, — отрицает Акулина. — И в мыслях у меня этого не было.
— Ах ты, сплетница несчастная! — добродушно улыбается вторая соседка.
— А как возмужал! — глядя на фотографию, говорит знакомая нам девушка.
— Остался бы у нас в колхозе, его бы никто и не заметил! — вступает в разговор один из парней, с виду явный бездельник.
— «Не заметил бы»! — передразнивает его седая женщина. — Ваню Бровкина везде заметят. Вот тебя, лодыря, нигде бы не заметили.
Все смеются.
В это время мимо собравшихся проходит Любаша, держа в руках пачку газет и ученических тетрадей. Все стоящие у витрины поворачиваются и сочувственно глядят на неё. Любаша делает вид, что ничего не замечает, и убыстряет шаг. Она спотыкается и чуть не падает.
— Бедная девочка! — говорит старуха.
— «Бедная»!.. — передразнивает Акулина. — Чего же она не поехала с парнем?
Неподалеку от витрины останавливается машина «Волга». Из неё вылезает Тимофей Кондратьевич, подходит к витрине и на ходу спрашивает:
— По какому случаю митинг?
Все расступились. Многие испытующе глядят на председателя, как бы проверяя — какое впечатление на него произвела газета с портретом Бровкина.
Тимофей Кондратьевич смотрит на газету, пожимает плечами и затем, повернувшись к присутствующим, говорит, как бы продолжая свою мысль:
— …и стало быть, всё это очень хорошо…
— Что — очень хорошо, Тимофей Кондратьевич? — ехидно спрашивает Акулина.
— Одним словом, здорово Бровкин нас прославил!
И он уходит к зданию правления.
Снова по реке плывет пароход «Станиславский».
Видны знакомые берега…
На палубе, у перил, стоит Иван Бровкин в новом костюме и в шляпе. На его груди блестит орден Трудового Красного Знамени.
Рядом с ним — Полина Кузьминична с орденом «Знак Почета». И Захар Силыч в новом костюме, но… без ордена.
— Вот и наша деревня! — глубоко вздохнув, произносит Ваня. И так были сказаны эти слова, будто между ним и его деревней легла непреодолимая пропасть… будто он жил здесь давно… очень давно…
— Волнуешься? — спрашивает Полина.
— Конечно, волнуюсь. Больше года здесь не был.
До них долетают звуки духового оркестра.
— Нас встречают, — подмигивая, говорит Захар.
— Да, нас… — иронически отвечает Иван с неуловимой грустью в голосе. — Никто нас не встретит, кроме мамы… Эх, заберу я её отсюда, и больше у меня здесь нет никаких дел, никаких забот… Только что воспоминания…
Звуки духового оркестра всё ближе и ближе.
Пароход причаливает к пристани.
Иван прислушивается к доносящейся музыке; он заметно волнуется: хоть он и говорит, что, кроме его матери, никто их не встретит, но в глубине души убеждён, что это не так, что их будут встречать многие…
Он перекидывает через руку плащ, берёт свой чемодан.
