чтобы уверен, но надеюсь. То есть, конечно, надеяться глупо, но могу же я пожелать… Почему не вилять, разве я виляю? То есть неужели так похоже, что виляю? Я и так говорю прямо, ты меня знаешь, я никогда… То есть я купил еще одного щенка. Доберман-пинчер, такого чрезвычайного оттенка, мать медалистка, отец… Что ты сказала? Какой белый снег? Да, да, очень белый, совершенно белый. То есть, а каким же ему быть?
Митяка
Митяка живет в комнате на первом этаже, окна во двор. У него нет правой руки, и от этого он злой, как десять псов. Усы у Митяки бывают двух цветов: цвета спелого овса и черные, как мазь для Колькиных ботинок. Колька знает: если усы черные, Митяка устроит во дворе какую-нибудь пакость, а если белые — будет сидеть на пороге, мешать всем входить в дом и тянуть бесконечную песню:
Позабыт, позаброшен
С молодых, юных лет…
Хотя он никем не позаброшен: к нему каждое воскресенье приходит жена с ребенком. Перед ее приходом Митяка надевает чистую рубаху, садится на крыльцо и застывает, надменный, как падишах. Жена неслышно появляется во дворе, останавливается у крыльца и зовет Митяку домой, а Митяка оголяет обрубок руки и с надрывом говорит, что не хочет портить ей жизнь. Они долго спорят, женщина начинает плакать, а Митяка ругается последними словами.
Эта проблема кажется Кольке разрешимой очень просто: женщине не нужно приходить сюда, и Митяка, прождав ее напрасно, в тот же вечер сам отправится к ней и своему сыну.
Кольку Митяка ненавидит. Наверно потому, что у Кольки две руки. А может, потому, что Колька меньше всех в доме и ненавидеть его просто.
Сегодня у Митяки усы черные. Колька поежился и не стал выходить через дверь. На такой случай он недавно вколотил гвоздь под подоконником. За гвоздь можно прицепить веревку и, если мать не видит, благополучно спуститься со второго этажа прямо на цветочную клумбу.
Мать ничего не заметила. И Митяка не заметил. Сидел на крыльце и ругался с Маркизом, нахальным рыжим котом, умудрившимся достать ночью колбасу из привязанной к форточке Митякиной авоськи.
Колька нашел в сарае заступ, взял топор и побежал к лесу.
Он любил лес. Еще он любил книги, но у книг всегда была последняя страница, на которой все кончалось, а у леса последней страницы не было. Лесная жизнь, полная тайн и неожиданных открытий, была бесконечна.
В летнюю жару, взобравшись на крутую гору, можно прижаться щекой к атласному стволу березы, станет прохладно и легко, даже усталость куда-то исчезнет. Это потому, что береза добрая. Мать Кольки, когда распустит волосы, тоже похожа на белую березу. Можно поймать божью коровку и проверить, сколько пятнышек на крыльях. Колька давно убедился, на одном крыле три, на другом — четыре. Убедился, но все равно ловит — а вдруг у этой коровки по-другому?
Когда мать затевает стирку, Колька бежит в лес узнать, не будет ли дождя. Нужно найти цветущий куст волчьих ягод и понюхать. Если цветы пахнут — непременно будет дождь. А когда волчьи ягоды перестают цвести и предсказывать погоду, Колька бежит по лесу дальше, в сырую низину, где растут бледно-зеленые папоротники. Концы их кружевных листьев спирально закрутились вниз — будет солнце, мать может стирать.
Лес кажется Кольке живым. Он и в самом деле живой: растут деревья, растет трава, летают птицы. Даже земля, черная, влажная, лесная земля, рождает из себя то гриб, то выкинет пушистую и мягкую стрелку молодой ели. Добрая земля. Умная земля. Колька подолгу рассматривает ее, пересыпает с руки на руку. Серая пыль, прозрачные кристаллики песка, преющие коренья. Все знакомо. И все вместе обладает неуемной силой жизни. Глаза Кольки широко раскрываются, земля сыплется меж пальцами. Загадка.
В лесу тихо. Небо ровно-белое, как будто над всей землей натянули холст. Солнца не видно. Но в лесу солнечно от желтых березовых листьев.
Между кустами можжевельника провисла сетка паутины. Каждая нить, как бисером, унизана каплями росы. Колька протягивает руку. Росистое ожерелье вздрагивает, вспыхивает жемчужным светом, несколько водяных бусин опадает на землю. Колька отдергивает руку и обходит куст стороной. Пусть висит лесное ожерелье.
Наконец он нашел то, что искал. На поляне, усыпанной палым листом, стояла маленькая желтая березка. Колька обошел ее кругом. Ни одной искривленной или поломанной ветки не было на ней. Отличная березка.
Он долго и старательно подкапывал ее. Когда рубил слишком длинный корень, березка вздрагивала и роняла листья. И под конец, когда вытаскивал ее из ямы с комом материнской земли, осталось на ней только два листа на верхушке. Они, как стражи, стояли над крохотной верхней почкой, из которой будущей весной двинется в рост основной ствол дерева. Обернув корни мешковиной, Колька отправился домой.
По дороге он думал о том, как расскажет учительнице, что выполнил урок и посадил у дома первое в своей жизни дерево.
Он посадил его. Утоптал ногами землю, сбегал на колонку и вылил под корень ведро воды. А когда все было закончено, засунул грязные руки в карманы и пошел в дом. И даже не ощутил обычного трепета перед черными усами Митяки.
— Боже, какой ты чумазый, Колька! — взмахнула руками мать. А глаза ее светились ласково и влажно.
Он сосредоточенно смотрел на нее, думал о чем-то. Попросил:
— Надень бусы.
Мать положила мягкую руку ему на голову.
— Какие бусы, дурачок?
Колька выскользнул из-под руки, побежал к зеркалу, достал грязными руками прозрачные бусы, протянул матери:
— Эти…
Мать засмеялась, надела, разрумянилась, но все заглядывала Кольке в глаза:
— Что с тобой, малыш?
Колька смотрел, как вспыхивают и переливаются, и светятся, и вздрагивают, и вот-вот оторвутся и росой падут на землю бусы на шее матери, и сказал:
— Как там…
— Где там, дурачок?
— В лесу.
Мать не спрашивала больше, снова провела рукой по Колькиной голове и отошла к окну. И вскрикнула тихонько. Колька подбежал тоже и увидел, что березка выдернута из земли, переломлен в двух местах ее тонкий крапчатый ствол. И слышно, как на крыльце Митяка с удовольствием ноет:
Позабыт, позаброшен
С молодых, юных лет…
Утро
— Вставай, соня-засоня!
Колька открыл глаза. После вчерашнего нехорошо внутри. Засопел сердито — проспал. А думал пораньше в лес и снова березу посадить, пока Митяка дрыхнет. И не успел вот — солнце уже в крайнее окно заглядывает, значит, восемь
