Залкинд сидит у окна, ощущая спиной приятную свежесть наступающего вечера. Михаил Борисович с интересом наблюдает, как прочувствованное слово Батманова постепенно тревожит людей. Будто огонек, горит во рту парторга золотой зуб, он улыбается тому, что лица можно читать, словно книги. Вот уже почти рассеялось недовольство Гречкина, он перестал таращить глаза и коситься по сторонам. Жадно слушает Таня Васильченко. Михаил Борисович вспоминает, как в начале зимы примчалась она с участка в управление, готовая бесстрашно вступить в драку с новым руководством стройки. Сколько событий и перемен произошло с тех пор! Как изменились люди! Залкинд переводит взгляд на Федосова — ага, и он заинтересовался! А считал это совещание ненужным: «Надо отчитаться? О чем же разговор? Отчитаемся, эка хитрость». Так, да не так, мой голубчик!..
Уславливаясь о совещании, они с Батмановым тоже не возлагали на него особых надежд: вряд ли можно было рассчитывать на то, что начальники отделов после совещания придумают что-либо сверх обычных, давно установленных форм отчета. Но, черт побери, надо, чтобы их пронизала беспокойная мысль об ответственности момента! Надо, чтобы их взволновала нелегкая миссия Алексея! Пусть они не дадут ничего особенного для доклада Ковшова, они наверняка добьются большей, чем сейчас, пользы в работе!
— Я слушал вас всех внимательно, — раздавался голос Батманова. Он стоял у окна с откинутой назад головой и с огоньком в глазах оглядывал людей. — Хочу остановиться на конкретных примерах. Начну с главного бухгалтера. Он забросал нас тут цифрами, и многие заскучали. Должен ли Ковшов стать в такую же позицию и ошеломить товарищей из главка цифрами?
— Цифры — вещь великая, от них не убежите! — бросил реплику главный бухгалтер, дородный старик с самодовольным лицом.
— Еще чего не хватало: бегать от ваших цифр! Должность и возраст мне не позволяют! — усмехнулся Батманов. Засмеялись и остальные. — Не стращайте нас, товарищ бухгалтер, цифрами. Сами по себе они мертвы и догонять нас не будут. Они либо продремлют в папке Ковшова, либо пролетят из уха в ухо, не задев за живое тех, перед кем ему придется отчитываться. — Василий Максимович повел взглядом по лицам сидящих людей. — Коснемся, к примеру, такого вопроса. Товарищ Сталин обязал нас, хозяйственников, перестроить все на военный лад, и мы это сделали. Мы проявили необычную для мирного времени жизнеспособность, обошлись во многом без помощи Москвы даже и тогда, когда эта помощь казалась неизбежной. Как вы расскажете об этом? Федосов, я ведь вас спрашиваю!
Федосов поднялся, румяный от духоты и смущения.
— Понимаю вас, Василий Максимович. У меня есть что сказать и цифрами, и живым словом: львиную долю технических материалов мы изыскали на месте, без всяких государственных фондов.
Батманов, остановившись возле снабженца, с интересом его выслушал. Он остался явно неудовлетворенным — поморщился и махнул рукой.
— Львиная доля! Корявая фраза, где царь зверей — лев — выступает в роли измерителя кровельного железа и совковых лопат!— Начальника перебил разом грохнувший смех. Василий Максимович выждал, пока все успокоятся. — Сказали бы просто: к нам на помощь пришли Терехов и другие замечательные дальневосточные командиры производства, они сделали для нас, например, опрессовочные агрегаты, которых мы не смогли получить. Они изготовили недосланные нам детали к американским насосам. В своих мастерских и лабораториях мы научились делать электроды, карбид кальция, инструменты, гвозди, разные приборы. — Батманов взглянул на Либермана: — Вы опоздали, и я вас не слышал. Как вы намерены отчитываться перед правительством?
Либерман поднялся и молча уставился на начальника строительства.
— Вот уж не хотел бы я, чтобы Ковшов так же, подобно вам, моргал глазами, выступая с отчетом! — сказал Батманов, не дождавшись ответа от Либермана.— По вашему лицу, вижу, что вы обиделись на меня. Но при чем же здесь я, если вам нечего сказать в такую важную минуту! Вспомните, как вы приносили мне телеграммы и докладные с бесконечными требованиями теплой одежды и обуви. Вы даже завели, на всякий пожарный случай, специальное дело с такими телеграммами. и докладными. Хотите, я извлеку его из своего сейфа и дам Ковшову? Пусть он покозыряет в Москве копиями ваших бумажек: мы вам писали, а вы нам не помогали. Что молчите-то? Не подходят сейчас ваши бумажки, верно? Так вот, Либерман... Если в вашем отделе отчет будет готовить человек с кругозором кладовщика, он скучно проканючит: сколько сапог, портянок, курток и брюк выдано рабочим, сколько израсходовано продуктов, уложились ли мы в нормы. Человек с государственным пониманием дела расскажет о другом: наступила зима, у нас почти не было теплой одежды, и все- таки мы отказались от государственных фондов, а то, что было получше — отдали Красной Армии. Рабочих, меж тем, одели... во что, Либерман, неужели забыли? Мы же с вами пошили огромное количество бушлатов, телогреек и бурок из обмундирования, списанного в утиль воинскими частями! Мы с вами научились ценить изношенные вещи, ремонтировать их и сто раз латать, вместо того чтобы сразу выкинуть. Вы забыли про сапоги из утильных автопокрышек, про вату из тряпья? А имеем ли мы право, говоря о продовольствии, не упомянуть о помощи нанайцев и нивхов, о помощи рыбаков из колхоза Карпова? Сосчитайте повнимательней, сколько мяса и рыбы они нам дали.
Залкинд незаметно улыбается, он доволен совещанием. Либерману, конечно, обидно, недаром он так надулся. И еще кое-кому обидно. Но если спросить начистоту того же Либермана или Федосова: так ли уж недовольны они Батмановым, не хотят ли они другого начальника строительства — помягче, поделикатнее, не такого беспокойного и острого на язык, как Батманов?
Да, Василий Максимович крут. Он резок, иногда беспощаден. И однако ни один из них от Батманова не отступится. Они не променяют его, скажем, на Сидоренко. С Батмановым они познали то, что сам Василий Максимович любит называть большевистским организационным творчеством.
— Какие люди у нас работают на трассе, товарищи! — говорит Батманов с чувством. — Очень умно назвал их Пущин в газете гвардейцами тыла. Мы обязаны о них так же хорошо рассказать в своем отчете, как это делают армейские политработники во фронтовых донесениях об отличившихся в боях солдатах и офицерах. — Василий Максимович усмехнулся. Глаза его блеснули.— А вот наш отдел кадров! Могу поручиться: товарищи, ведающие кадрами, преподнесут листы бумаги со словами и цифрами — сколько у нас мужчин и женщин, сколько в том числе с высшим образованием и сколько со средним и низшим. Будет у них и такая продукция — я как-то уже видел нечто похожее — охват соревнованием в процентах в разрезе месяцев. И пропадет, товарищи, в этом словесно-цифровом скрежетании главное — душа людей. Тут уж не найдется места рассказу о том, как у нас не было связистов, и комсомольцы, под началом Тани Васильченко, сделались ими; как у нас нехватало сварщиков, и Умара Магомет один заменил четверых; как бригада дорожников тащила на себе машину шофера Махова, чтобы он не сдал первенства; как люди гибли, ибо дело для них было дороже собственной жизни. Имеем ли мы право забыть инженера Тополева, десятника Гончарука, тракториста Силина?
...В раздвоенном сознании Ковшова одна половина взволнована речью Батманова и живет происходящим на совещании. Другая — на покинутом боевом участке. Как все бурлит там сейчас! Беридзе стоит перед глазами: «Будь покоен, Алеша. Надейся на меня — не подведу!» Нет, он не стоит, Беридзе! Он распоряжается, хозяйничает на его участке. Вот он быстро обходит показавшуюся ему сомнительной секцию трубопровода, сапоги его вязнут в рыхлом грунте, вынутом из траншеи. Георгий Давыдович мокрый от пота и вытирает лицо рукавом уже серой от пыли рубахи. В трубопровод тем временем продолжают нагнетать воду. Насосы гонят и гонят ее без конца. Люди ждут, волнуются. Один Беридзе спокоен, он не имеет права волноваться. Он даже сумел умиротворить Умару Магомета, который не утерпел и приехал к испытательной установке. Беридзе ему говорит: «Не будем волноваться, давай лучше покурим — я тебе, кстати, одну смешную историю расскажу».
Вокруг Беридзе и Умары толпа, главный инженер беззаботно рассказывает, как. однажды, в ранней молодости, он познакомился в море, далеко от берега, с хорошей девушкой. Толпа смеется, и никто не разоблачает Беридзе, хотя многие знают, что плавать он почти не умеет. Алексей едва вытащил его из пролива...
— Что скажет нам наше бюро изобретательства? — слышит Алексей вопрос начальника строительства, обращенный к аккуратному, всегда подчеркнуто любезному инженеру Полозкову.
Полозков поднимается:
— Я думаю дать товарищу Ковшову две диаграммы: динамику поступления рацпредложений по месяцам и сумму условной годовой экономии, полученной от изобретательства.
