Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т.1. Фарт. Товарищ Анна

— Ну ты, жирный-пассажирный, — сказала она, подставив к нему санки.

Она помогла мальчику подняться, заботливо обмела его рукавичкой, усадила на санки, взялась было за веревочку, но сразу передумала и положила своего «жирного-пассажирного» врастяжку вниз животом. Теперь его можно везти быстро: лежит надежно — не упадет.

Анна вошла в дом. Ей хотелось поскорее сесть за письменный стол, раскрыть свои тетради, смахнуть пыль с книг, пересмотреть Маринкино белье, маленькие ее платья… В душе робко шевельнулась прежняя радость жизни, бледная еще, как росток в наклюнувшемся зерне. Ей казалось, что она вернулась после долгого, тяжелого путешествия.

— Да, я счастлива, — сказала она вслух, и тонкие морщинки, навсегда положенные скорбью в уголках ее рта и между бровями, отметились еще резче, придав ее лицу выражение важного раздумья. — Я счастлива уже потому, что сумела выстоять в беде, неожиданно обрушившейся на меня. Я живу и чувствую, что не опустилась, не обеднела душой, а стала богаче.

В таком приподнятом настроении она оставалась весь вечер, играла с Маринкой, укладывала ее спать. Потом мысли ее сосредоточились снова на Андрее… Как он там, в тайге? Ей, Анне, тяжело, но, по крайней мере, не в чем раскаиваться…

«Что испытывает в эту самую минуту Андрей, совершенно одинокий? А если он уже ничего не испытывает?»

При мысли о возможной гибели мужа — всяко бывает! — женщина похолодела.

Она уже не могла сидеть у стола, встала, прошлась по комнатам. Дом показался ей огромным, пустым, неуютным. В темном кабинете Подосенова тускло белели просветы окон. Анна присела на диван. Даже этот угол — последний в доме, где задержался на время дорогой жилец, — утратил его тепло.

За окнами горели звездные россыпи: желтые, тепло-лучистые внизу, холодно-голубые вверху, над неясными очертаниями гор. Анна посмотрела на холодные звезды и закрыла глаза. На душе у нее был сумбур — болезнь осложнялась.

Перед рассветом на кухне постучали в окно. Отворилась и снова прикрылась дверь. Анна ничего не слыхала: измученная ночным раздумьем, она спала на не разобранной постели, сняв только сапожки, укрытая теплым пледом. Андрей подошел, осторожно ступая, с трудом переводя дыхание, жадно и робко всмотрелся в ее лицо. Она спала тихо, подняв кверху нос и подбородок. Эта манера, которую так любил и над которой всегда подтрунивал Андрей, придавала спавшей милое, доверчивое выражение. Слабо освещенное настольной лампой лицо ее было таким же, как в дни юности.

— Анна, — позвал он тихонько, чтобы не испугать жену.

Еще сонная, она взглянула, ничего не понимая. Разве могла она испугаться, если он стоял перед ней — живой, невредимый? Но что ему вдруг понадобилось? Анна приподнялась на локте и вдруг в самом деле испугалась: ни грязной одежды, ни ввалившихся щек Андрея она не заметила, одни глаза его светились, полные страдания и любви, и она замерла, не смея поверить.

Тогда кудлатая голова его поникла, бледное лицо мелькнуло и зарылось в подушки, на которые опиралась ее рука. Анна услышала глухие рыдания. Что-то больно перевернулось в ее сердце, и она тоже заплакала.

1941–1945

Хозяйскими на приисках назывались работы, организуемые предприятиями (раньше — хозяином). (Здесь и далее примечания автора.)

Дресва — толченый песчаник, перегоревший в банной печи.

Козанки — суставы пальцев.

Огнива — бревна потолочного крепления.

Кумпол — обвал кровли.

Разрез — неглубокая горная выработка.

Жилым местом старатели называли давно обжитые районы страны.

Штейгер — мастер, заведующий горными работами.

Маркшейдер — инженер, проводящий съемку местности с изображением ее на планах.

Тянигуж — длинный прямой подъем на гору.

Крыльца — лопатки.

АЯМ — Амуро-Якутская магистраль.

Капалухи — самки глухаря.

Дагор — друг.

Кулибина — сооружение для промывки золотоносных песков.

Мизгирь — паук.

Шпур — скважина, в которую закладывается взрывчатое вещество.

Капсе — по-якутски — разговор.

Торбаса — гладкие летние сапожки на мягкой подошве.

Наслег — якутский поселок.

Ровдужная — замшевая, грубой выделки.