Я не видел Ауреля Карпати с 1919 по 1945 год. В 1934 году я послал ему с оказией из Москвы несколько русских сувениров. В 1945-м я увидел знакомую хохлому в его квартире в освобожденном Будапеште. Как только Пешт был очищен от немцев, я разыскал Карпати. Узнав его адрес от Лайоша Зилахи, я послал к нему двух советских солдат с пакетом, в котором содержался приказ явиться ко мне на обед, имея при себе хороший аппетит. Карпати подчинился и прибыл в сопровождении военного эскорта.
Он казался еще более худым, чем в 1918 году. Смертельная бледность покрывала его лицо, он казался очень усталым. Но весел был бесконечно, так и дышал оптимизмом. Еще раньше от Зилахи я узнал, что с момента прихода гитлеровцев в Венгрию, в марте 1944 года, Аурель Карпати в знак протеста отложил перо. Теперь же из его собственных уст я услышал, что он хочет немедленно приступить к работе. Карпати был одним из первых венгерских писателей, который написал статью для советской военной газеты, выходившей на венгерском языке. Он недвусмысленно заявил о своей полной поддержке освободительной миссии Советской Армии. (Почти одновременно с ним в газете «Уй Со» выступили венгерские писатели Петер Вереш и Золтан Зелк.) Все эти статьи содействовали созданию общества венгеро-советской дружбы и в известной мере учреждению Союза венгерских писателей.
Аурель был неугомонным в эти первые недели. Внешне он по-прежнему казался печальным, но каждое его слово выдавало в нем счастливого человека. Правда, он представлял себе освобождение как-то иначе, более театрально, что ли, и с большой досадой вынужден был согласиться с нами, венграми, прибывшими вместе с Советской Армией в освобожденный Будапешт, что дело не во внешних атрибутах, не в декорации, какую воображал себе он, театральный критик, а в существе, в том, что освобождение действительно является поворотным пунктом в венгерской истории, трамплином и прочной основой для лучшей жизни.
Когда мне впервые представился случай поговорить с Аурелем более обстоятельно и с глазу на глаз, я узнал, что он испытывает большое неудовольствие своей прежней литературной деятельностью. Он считал, что написал не только мало за свою жизнь, но и не то, о чем хотел.
Зато теперь, теперь!..
Он вместе с Лайошем Зилахи взял в свои руки всю подготовительную работу по созданию Союза писателей. Бургомистр Будапешта Чорба выделил для будущего Союза помещение. С официальной бумагой в кармане Карпати, Зилахи и я поехали на машине смотреть дом, отведенный нам под Союз писателей. Когда мы подъехали к нему, Зилахи громко расхохотался. Карпати удивленно и возмущенно смотрел то на дом, то на смеющегося Зилахи. Я тоже ничего не понимал. Наконец Зилахи нам все разъяснил. Оказывается, дом, который должен был служить резиденцией будущего Союза венгерских писателей, до освобождения был знаменитым в Будапеште публичным домом.
— Кажется, Чорба вполне в курсе наших литературных нравов! — смеясь, сказал Зилахи.
— Ему предстоит еще узнать, что такое настоящая литература! — сердито заявил Карпати.
Мы сели в автомобиль, который привез нас сюда. Карпати разорвал ордер на мелкие куски и выбросил в окно.
Обедать мы поехали ко мне на квартиру, где нас ждал Леонид Первомайский, украинский поэт, переводчик Петефи, находившийся тогда в Будапеште в чине майора Советской Армии. Когда я рассказал ему про наше приключение, он не засмеялся, не возмутился, а просто задумался:
— Нельзя во всем искать символику! — сказал он. — Может быть, ваш бургомистр просто человек с юмором…
Мы хорошо по тем временам пообедали, а потом стали весело беседовать. Говорили трое — Первомайский, Зилахи и я, Аурель молчал. У него даже аппетит пропал, так он обиделся и разозлился на бургомистра. Только за чашкой черного кофе он вновь обрел дар речи:
— Как хотел бы я увидеть физиономии этих господ, когда они поймут, что их время прошло безвозвратно. Предвкушая это благородное злорадство, я радуюсь и успокаиваюсь.
Потом мы встречались каждый год, то здесь, то там. Иногда мы были союзниками в споре, иногда оппонентами. Он во многих вопросах держался «левее» меня.
В ноябре 1956 года он вызвал меня к телефону.
— Ты, наверно, знаешь, где и когда мы начнем работу? С чего начать?
Я не знал. Мы учились вместе.
В последний раз я увидел его в больнице на улице Кутвельди. Он совсем ослеп, был бел как стена и весь — кожа да кости.
Читать он уже не мог, но на ночном столике у больничной кровати лежала кипа книг. И на самом верху — история рыцаря печального образа, шедевр испанца Сервантеса.
Перевод А. ГершковичаСпустя пятнадцать лет в Будапешт снова приехал почетный гость нашего города — генерал Замерцев, бывший комендант венгерской столицы. После освобождения страны Советской Армией, в ту трудную для всех нас, венгров, пору, он был первым, кто обратился с доброжелательными словами ободрения к исстрадавшимся от голода и холода жителям разрушенного, со взорванными мостами города. Это он дал голодным людям первый кусок хлеба и обеспечил их углем, чтобы они могли затопить сохранившиеся печурки. А это было нелегко тогда!
Мне хотелось бы рассказать два-три эпизода, рисующих облик генерала Ивана Терентьевича Замерцева, его деятельность в те годы. Сразу же после освобождения города, само собой разумеется, возник вопрос, как спасти его миллионное население от нависшей над ним угрозы — голодной смерти. Один из видных в ту пору общественных деятелей, игравших активную роль в политической жизни страны, пригласил к себе на ужин нескольких представителей коалиционных партий и временного правительства, а также двух советских военачальников — маршала Ворошилова и генерал-майора Замерцева. Ужин был назначен на десять часов вечера. Чтобы он не получился только символическим, генерал Замерцев распорядился послать хозяину мясо, сало и еще кое-какие продукты. Советских военных задержали какие-то неотложные дела, и они прибыли на званый ужин, вместе со своими переводчиками, с большим опозданием — в час ночи. Сразу же завязавшаяся беседа затянулась до шести утра. Разговор шел о том, что можно и что необходимо предпринять, чтобы отвратить надвигавшуюся на Будапешт беду — голод. Кроме двух советских военачальников, о которых я упомянул выше, на ужин прибыл один из начальников управления интендантской службы 2-го Украинского фронта. Этот генерал решительно заявил, что интендантство, к сожалению, ничем не может помочь будапештцам, так как линии коммуникаций тыловых служб войск чрезмерно растянуты, — от Вены, где сейчас идут сражения до самого Киева, — и интендантству только ценой неимоверных усилий удается обеспечивать армию в районе боевых действий. Столь категоричное заявление генерала интендантства сильно встревожило представителей венгерского правительства. И они попросили у советского командования не полсотни грузовых автомашин, как намеревались перед встречей, а всего двадцать пять. В те трудные времена автомобильный транспорт играл жизненно важную роль. Многие железные дороги бездействовали, железнодорожное полотно почти всюду было взорвано отступавшими гитлеровцами, а водные пути еще не связывали Будапешт с освобожденными восточными районами страны, где в хранилищах имелись запасы зерна и картофеля. Стало быть, единственным выходом были грузовые машины.
Выслушав представителей венгерского правительства и советского генерала интендантства, маршал Ворошилов заявил, что жители Будапешта во что бы то ни стало должны быть спасены от голодной смерти.
— Возможно это или нет, но они будут спасены! — поддержал его генерал Замерцев. И, к величайшему изумлению генерала интендантства, тут же потребовал выделить из парка грузовых автомашин службы тыла триста пятьдесят машин для снабжения продовольствием Будапешта. В половине третьего ночи сюда же приехал со своим ближайшим помощником и советский посланник Пушкин. Тут же включившись в разговор, он поддержал требование генерала Замерцева.
Много доводов приводили советские представители, отстаивая интересы бедствующего населения Будапешта. Много было высказано аргументов «за» и «против». В итоге представитель интендантства потерпел поражение, и часам к шести утра было зафиксировано решение, в котором говорилось: чтобы обеспечить Будапешт продовольствием, служба тыла выделяет из своих резервов двести пятьдесят грузовых автомашин, горючее и абсолютно надежный конвой.
Уже утром генерал-майор Замерцев отправился с площади Кёрёнд к себе на квартиру на улицу Музеум. Не торопясь, шли они вдвоем с майором.
— Очень жаль, товарищ генерал, что Будапешт все же получит на сто машин меньше, чем вы предполагали, — заметил майор.
— А ты дурной, как я погляжу, — улыбнулся генерал. — Ведь я настаивал на трехстах пятидесяти машинах, чтоб доставить удовольствие бедняге интенданту, — пусть думает, будто это он выторговал себе сотню грузовиков. Поверь мне — двухсот пятидесяти грузовых автомашин совершенно достаточно, чтобы полностью обеспечить город продовольствием.
