— Ишь ты! — усмехнулся Ефим. — Даже, значит, обыкновенный кирпич, а?
Внезапно он круто переменил разговор:
— Стой, парень! Ты мне вот что скажи: начальник у вас как, умственный, ученый человек? Дело свое он знает?
Я ответил:
— Начальник у нас умный, опытный и энтузиаст своего дела.
— А это как понять — энтузиаст? — полюбопытствовал Ефим.
— Значит, дело свое любит больше всего на свете.
— И я, значит, энтузиаст — зверя бить. Или бочки, например, — засмеялся он.
Я не понял: при чем тут бочки? И загадочность деда Ефима начинала меня раздражать.
— Слушай, дед, кто ты такой есть? Что тут делаешь? Ты ведь не здешний?
— Правда твоя, парень, приезжий. Прихожий я между прочим, бондарь знаменитый да и по всякому ремеслу мастачу.
Он замолк и принялся пить чай так сосредоточенно и угрюмо, что мне стало не по себе. Видно, я ненароком затронул в нем какое-то больное место. Оставалось надеяться на благотворное влияние чая с медом. После второй кружки он встал и легонько, мелкими шажками, похлопывая ногу об ногу, побежал вокруг костра и сделал три круга, притопывая и поохивая.
— Ты что, дед?
— Кровь маленько гоняю, ноги разминаю. Как долго посижу, они и желают поплясать. А чай у тебя богатый. Только мне трубка подороже чаю. Вот я сейчас побегу от тебя, дымок пушу.
— Постой! Ведь ты ночевать у меня хотел. Может, завтра наши приедут.
— Может, будут, может, нет; может, дождик, может, снег? А меня дело ждет. Надо тут недалеко к дружку сбегать.
— Дай хоть на оленя взглянуть. Может, купим. И где тебя искать, скажи.
— А чего меня искать? Я и сам найдусь. Я в тайге — как в своей юрте. Ты обо мне не сомневайся. Лошадку я тут оставлю.
Он быстро собрал в мешок свои туесочки, отсыпал в пригоршню немного чаю и, вскинув на плечо берданку, быстро зашагал в ночь.
Я пожалел об его уходе. Любопытный старик! На ночь рассказал бы что-нибудь, правду или полуправду — все равно.
Убрав посуду и вымыв ведро, я забрался в юрту на свой диван и открыл глаза, когда надо мной через отверстие в крыше уже туманно голубело утро. И тут же услышал:
— Долго спишь, паря! Уже солнце сейчас выпрыгнет. А это что у тебя? — Ефим стоял посреди юрты и указывал на топографические карты.
— Карты здешнего района. А ты что так рано встал?
Он не ответил, погрузившись в разглядывание карты. Он вертел ее и по солнцу и против солнца, что-то шептал про себя, что-то хотел спросить, но передумал.
Ничего, умственно. Этим ты владеешь, видать…
Одевшись, я спросил его:
— Ну что, дед, чай пить будем? Или, может, опять кулеш, а?
Он как-то торопливо сказал:
— Обожди, парень, со своим кулешом. Имею я к тебе еще одни вопрос: ты партийный или как?
— Комсомолец, — ответил я удивленно. — А что?
— Ну вот и ничего. Раз комсомолец — и то ладно.
— Да в чем дело? Что у тебя за секреты такие? — наконец рассердился я. — Выкладывай: что у тебя?
— А ты не торопись, парень. Воробьи торопились, да маленькие народились! — невозмутимо ответил он. — Вот оделся — и хорошо. Пойдем-ка теперь со мной.
— Куда еще?..
— И опять лишний твой вопрос. Насчет имущества своего не беспокойся. Я тут приказал: придет одна красавица, покараулит, а к полудню мы обернемся.
Вероятно, он прочел в моих глазах сомнение и даже недоверие.
— Или опасаешься меня, а, парень? Так я тебе скажу: ты меня, значит, не понимаешь. И дело это не мое, не твое, а казенное, государственное, понял?
Я не понимал.
— Ну ладно, идем. Время не терпит. Я тебе по дороге разъяснение дам. А вот и сторожиха ползет, чтоб ребятишки тут не пошуровали.
В юрту вошла знакомая старуха с неизменной трубкой в узком, тонкогубом рту. Ефим отсыпал ей в руку махорки из своего кисета, она уселась на подстилку и погрузилась в обычную полудрему.
— Айда, парень!.
— Постой, дед! Может, ты все-таки скажешь, куда и зачем итти?
— А я тебе фактом докажу, чтоб уж точно. И знаешь, парень, раз я решительность такую имею и тебя тяну, так ты иди, не мучай меня, а то брошу все к лешему и уйду. Понял?
— Ладно, — сказал я и первым вышел из юрты.
Солнце еще не поднялось над тайгой. Отстоявшийся за ночь туман заливал низины, как тихая, призрачная голубовато-серая река, вышедшая из берегов. Ясно были видны лишь ближние предметы и деревья. Проходя мимо костра, я зацепился за обгоревшую корягу, и пепел, взметнувшись, тотчас осел на землю. Было сыро и холодновато. На берегу лошадь Ефима, оступаясь на спутанные ноги, похрустывала травой.
Мы вышли из поселка и двинулись тропинкой, петляющей вдоль реки. Внезапно кто-то окликнул нас сверху: «Кто тут?» «Кто тут?» Кукушка. Эта не любит рано просыпаться. Видно, утро давно уж вступило в свои права, и только туман, скопившийся в низине, делал его похожим на рассветную пору.
Сапоги мои стали сияюще-черными, приняли щегольской вид. Капли росы с кустов замочили спину и плечи.
Когда мы вышли на другую поляну, стало видно, что туман уже подымается из низины легкими стежками. Небо становилось все голубее и чище. Деревья словно расступались, между ними намечались чуть сумеречные прозоры. Голубой, словно дымящийся луч солнца ударил в тайгу, чудесно зазеленив влажные ветви, затеплив на коре тысячи разноцветных чешуек.
…Наш путь лежит вдоль реки. Самой реки не видно, но о ее близости говорят мягкие подушки мхов и зыбучий, разъезжающийся под ногой грунт. Лишь изредка темным, недобрым глазом проглянет сквозь чащу вода.
Ели растут наклонно, цепляются друг за дружку, как бы в поисках опоры, с ветвей свисают длинные седые бороды мхов. Тропа неприметна. Но дед шагает уверенно, угадывая тропу по одному ему ведомым признакам. В мешке его что-то позвякивает глуховато и мерно.
— А, будь неладен! — время от времени ругается Ефим, снимая с лица паутинную сетку.
Она так тонка, что в обычную пору ее обнаруживаешь, лишь почувствовав на лице вкрадчивое, шелковистое прикосновение. Но сейчас она унизана росой и сверкает, как ожерелье из мельчайших стеклянных бусинок. Луч солнца бегает по нитям вверх и вниз, и кажется, — незримая рука натирает канифолью тончайшие струны.
Тайга наливается тяжким дневным жаром. Где-то по верхушкам деревьев бродит ветер, но ему стоит больших усилий пробраться вниз сквозь густое сплетение ветвей. Он почти не приносит облегчения. Едва новеет короткая прохлада, как от земли пахнет таким крепким настоем, что кружится голова.
Букет тайги удивительно переменчив; то он напоминает запах прокисшего вина, то липовый мед, то огуречный рассол, а иногда в нем слышится едкий аромат ладана, как в старой церкви.
Итти становится все труднее. Перед лицом неотступно вьются комары тоненько звенящей и обжигающей кожу серой вуалькой.
Так идем мы километр за километром. Я давно потерял ориентировку, но по некоторой затрудненности шага угадываю, что мы подымаемся вверх. Затем в просвете ветвей мелькают скаты сопок и синяя гряда дальних гольцов. Очевидно, мы подымаемся к истоку реки.
— Скоро ли? — спрашиваю я. — Или мы на гольцы идем?
— Нет, сейчас вот вправо возьмем, в падь, — там наше с тобой дело лежит.
Обогнув заросшую мхом скалу, сворачиваем в узкую лесную падь. И тут я сразу слышу и звон, и говор, и тихую песню ручья. Он рядом, маленький, веселый, упрямый ручеек, настойчиво пробивающий себе путь среди корней, скользких каменных глыб и песчаных намывов. Вот блеснул он на миг и снова зарылся в камни. Я очень люблю эти ручьи в тайге. Они верные друзья геологов. Как маленькие гиды, водят они нас по темным кладовым, по развалинам гор и рассказывают их тайны.
Подъем становится все круче, все больше каменных глыб преграждает нам дорогу. Я уже снова хочу спросить деда Ефима: «Скоро ли?» — но не успеваю. Мы как-то сразу выходим из чащи. Ефим останавливается и с торжеством смотрит на меня: «Вот я тебя в какое место привел!»
А место мрачное. Метрах в двухстах впереди, в расселине между двумя каменистыми склонами, видна огромная темносерая скала. Дожди и ветер изрыли ее, избороздили трещинами, глубокими морщинами. Ближе к основанию, словно застывший поток, спускается огромная осыпь черных камней. Стволы деревьев, когда-то росших у подножья скалы, лежат поверженные, задавленные острореберными глыбами. Из-под камней торчат омытые дождями мертвые корни и сучья. И, словно дорисовывая невеселый пейзаж, из трещины в скале вылетает черная мохнатая птица и, сделав медленный круг, скрывается за склоном горы.
Я искоса гляжу на деда. Что будет дальше?
— Вот, парень, и дошли, — говорит он просто и отирает со лба пот. — Денек, однако, жаркий.
— Ну, а зачем ты меня привел, дед? Для прогулки?
— Ага! — отзывается он и снимает со спины мешок.
Быстро развязав его, достает медный тазик. Скрывается за соседним камнем и возвращается с короткой лопаткой.
